Это звучало логично, и – о, как я любила, когда моя мать разговаривала со мной вот так, как женщина с женщиной, и между нами не было ничего, кроме доверия и близости! Наконец-то я осознала величие жертвы, приносимой Беном и моей матерью. План состоял в том, чтобы дождаться, когда Лили и Чарльз умрут. Таким был нарратив, на котором они остановились. В то время он казался мне верхом благородства и даже доброты.
Глава 6
Используя давнюю дружбу Чарльза и Бена как прикрытие, моя мать всячески обхаживала жену Бена. Лили славилась своими цветниками в английском стиле, пышными и ухоженными, которые тянулись по обе стороны обширной лужайки и окаймляли их дом. Всю работу в саду она выполняла сама, часами вскапывая, сажая, удобряя и пропалывая, и ее цветники были безупречны. Моя мать охала и ахала над ними, осыпая Лили комплиментами. А наедине со мной признавалась, что не понимает, чем все так восхищаются. «Аккуратные ряды. Крепкие стебли. Приятные цвета, разумеется. Но, честное слово, где тут творческий подход?»
В трудолюбии Лили моя мать предпочитала видеть отсутствие воображения и гибкости, попытку властвовать и навязывать порядок, и делала вывод, что так же Лили ведет себя и в своем браке. «Бен – он как дикий зверь, – говорила мать совсем другим тоном, и мне становилось ясно, что мы уже оставили тему садоводства. – Этому мужчине нужны джунгли». Я мысленно переносилась к буйной путанице шиповника, что карабкался по склонам нашего участка, к береговым птицам, пировавшим на песчаных низменностях под ним. Как мне представлялось, Бен был там счастлив.
Моя мать также проявляла интерес к двум детям Бена и Лили, Джеку и Ханне. Когда начался этот роман, им обоим было чуть больше двадцати. Я не была знакома ни с одним из детей Саутеров, но меня они тоже интересовали. Джек летом работал спасателем в Калифорнии, а зимой патрульным на лыжных курортах Колорадо; Ханна была жокеем в Массачусетсе. Моя мать предполагала, что профессии, избранные детьми, должно быть, разочаровали их отца, выпускника Массачусетского технологического института и бизнесмена. Лили сохранила собрание переплетенных в кожу дневников времен раннего детства своих детей, с пространными описаниями их настроений, предпочтений, занятий и блюд, которые им нравились и не нравились. И хотя Малабар любовно изучала эти страницы вместе с Лили, когда мы оставались вдвоем, она только фыркала. «Убить столько времени на описание пюре из зеленого горошка!»
Между тем, ведя младенческие альбомы собственных детей – Кристофера, Питера и мой, – она вела себя точно так же. Писала в них о том, что мы любили и не любили, наклеивала на черные странички прядки наших белесых детских волос и рисовала схемы открытых ртов со стрелочками и датами, указывавшими, когда прорезался какой зуб. В этих увлекательных записях она перечисляла наши таланты и антипатии, стараясь уловить и запечатлеть детскую сущность каждого из нас в годовалом возрасте. Кристофер: ползает вперед и назад, рвет в клочки газеты, все хватает! Питер: вспыльчивость и своеволие! Ренни: никаких особых талантов, зато аппетит!
А еще Саутеры много путешествовали. Все эти поездки, десятки экспедиций в дальние края, от Китая и Индии до Галапагосских островов, Мексики и Аргентины, по всей Европе – в Шотландию, Данию, Францию и Испанию; Африка и все уголки Америки. Бен руководил компанией в Бостоне, у которой были «дочки» в тридцати разных странах, и очень многие из этих поездок были связаны с его работой, но не реже они с женой ездили и ради удовольствия. Мать с ужасом рассказывала мне о недельных и даже месячных пробелах в детских дневниках Джека и Ханны, когда Лили отсутствовала дома, шатаясь с Беном невесть где.
– Да что это за мать, которая могла так надолго бросить своих детей? – возмущалась она вслух. – Это чудовищно!
Я послушно ужасалась вместе с Малабар, принимая ее чувства как свои собственные, но видела, что на самом деле она завидует этим семейным поездкам Саутеров. Хотя Бен уже в целом отошел от дел, он по-прежнему оставался активным членом многих советов директоров, и его жизнь была полна приключений охотника и рыболова. Моя мать мечтала о путешествиях, о такой жизни, какую вели ее отец и мачеха, Джулия. Когда Джулия не лежала на лечении от алкоголизма в центре Бетти Форд, они частенько отдыхали в каком-нибудь роскошном отеле какой-нибудь экзотической страны. Чарльз подарил моей матери жизнь в комфорте, но дни его странствий по земному шару остались далеко позади.
Короче говоря, даже Лили находила Малабар обаятельной. И кто бы стал ее винить? Тот, на кого моя мать направляла свой свет, позволяя нежиться в нем и чувствовать, что объект внимания привлекает интерес и развлекает ее, просто не мог отвести от нее взгляда. Малабар умела быть чрезвычайно харизматичной – этаким глотком свежего воздуха, неотразимой комбинацией ума и непочтительности, – и Лили была очарована. Довольно скоро обе супружеские пары начали общаться еще теснее, и Саутеры стали нашими самыми частыми летними гостями на Кейп-Коде. Они зачастили к нам, тем самым позволяя роману матери и Бена развиваться полным ходом, едва ли не у всех на виду.
Но этого все равно было мало. Мать жаждала проводить с Беном больше времени. В те недели, а иногда и месяцы, что разделяли их свидания, ею овладевало настоящее отчаяние.
– Ренни, мне кажется, я больше этого не вынесу, – сказала она однажды в бешенстве после того, как Бен и Лили перенесли очередной приезд, который был намечен на следующую неделю.
– Что случилось? – спросила я.
– Да это все Лили со своими чертовыми цветами! В Плимуте затеяли групповую экскурсию по садам, и цветники Лили будут частью маршрута.
Мы были в доме на Кейп-Коде, проводя там выходные под конец сентября. В то сладкое и печальное время, полное напоминаний о недавних удовольствиях, – гамак снят, лодки вытащены на берег, болотная трава порыжела. Мать с Беном только что отметили свою первую годовщину. Мне вскоре должно было исполниться шестнадцать.
– Подумать, Ренни. Нам нужно подумать. Как вытаскивать Саутеров на мыс почаще? – говорила мать. – Чем больше времени Бен будет проводить со мной, тем больше ему будет необходимо быть со мной.
Мы были в кухне, как обычно. Мать тестировала рецепт для своей следующей колонки «Готовим заранее», пряное осеннее рагу. Она бросила копченые колбаски в сотейник к французской чечевице, яростно помешивая варево.
– Попробуешь? – предложила мне, дуя на ложку.
Я кивнула и открыла рот. Я работала дегустатором для матери столько, сколько себя помнила. Покатала предложенное на языке: обжаренные семена кумина, еще твердоватая чечевица, густая томатная основа, специи. Колбаса была приятно солоноватой, но еще не пропиталась, как надо, остальной смесью.
– Хорошо, но не здо́рово, – сказала я. – Чего-то не хватает.
Я не стала напоминать матери, что это был как раз тот тип острых, кислых блюд, которые раздражали мой желудок.
– Каким же ты стала гастрономическим снобом! – с гордостью заметила Малабар. – Полагаю, ты предпочла бы рагу из тибетского яка? Или, может быть, идеально мраморные ушные мочки говядины вагю, приготовленные строго по твоему вкусу?
И тут выражение лица матери изменилось, точно острые осколки какой-то идеи устремились к ней, как железные опилки к магниту.
– О боже мой, Ренни! Вот оно! – Малабар перегнулась через столешницу, обхватила мое лицо руками и чмокнула в лоб. – Ренни, ты самый умный ребенок на свете!
Я жила ради таких моментов с Малабар. Несмотря на то что мне было невдомек, что я такого сказала или сделала, чтобы решить мамину проблему, достаточно было просто знать, что я помогла. Когда я слушала, как мать излагала свою грандиозную идею, мое сердце бешено колотилось от возбуждения. Вместе мы придумали самый изобретательный план всех времен и народов.
Через пару недель нам удалось запустить эту идею в полет. Мать посвятила Бена в подробности во время одного из их чрезвычайно редких телефонных разговоров, и они оба согласились, что мое участие в плане будет ключевым.
К тому времени уже наступил октябрь, в гавани не осталось катеров, за исключением тех, что принадлежали самым неустрашимым коммерческим ловцам лобстеров, и даже их в ближайшие дни предстояло вытащить на берег. Бен только что вернулся со своей ежегодной охоты на чернохвостых оленей на ранчо в Сан-Фелипе, штат Калифорния, и они с Лили приехали к нам и привезли с собой стейки из оленины и фунт изумительной печени, которую мать немедленно очистила, нарезала ломтиками и выложила в блюдо с пахтой, чтобы обескровить. Чарльз, сидевший на своем любимом высоком табурете, том, что ближе всех к бару с его шейкерами и мензурками, привстал при виде дорогих друзей. Бен с ходу начал рассказывать историю о том, как он свалился с пикапа после пятой порции бурбона, а друзья этого даже не заметили.
– Кстати говоря, Бен, почему бы тебе не смешать всем по коктейлю? – предложила мать.
Чарльз без звука уступил другу свои хозяйские обязанности, и Бен смешал напитки, пока мать занималась печенкой. Она вышла в сад, нарвала веточки орегано и шалфея и припустила их в сливочном масле с чесноком, наполнив кухню головокружительным ароматом. Потом карамелизировала шалот и другие овощи, а в отдельной сковороде стала обжаривать лоснившиеся ломти печени.
Малабар все еще была в кухне, а мы, остальные, набросили куртки, вышли в прохладный осенний воздух и уселись полукругом за уличным столом, тент в центре которого был уже сложен и перехвачен ремнями на зиму. Позади нас садилось солнце, отбрасывая длинные косые полосы света поперек порта и создавая иллюзию того, что болотная трава вспыхнула пламенем, сияя золотом над поверхностью воды. Из дома доносился рокот кухонного комбайна, в котором мать смешивала овощи с печенью, несомненно, добавляя в паштет кусочки размягченного сливочного масла и хлопья соли. Через взъерошенный ветром залив до нас доносились пронзительные крики крачек, и вдруг десятки их материализовались перед нами и спикировали к какому-то подводному возмущению. Затем поверхность воды вскипела, проткнутая плавниками – мой отец называл это «луфаревым блицем»