У нас с Джеком оставалось всего два коротких дня до приезда Хэнка, и мы не теряли время зря. За какие-то сорок восемь часов мы залили фундамент наших отношений, не сознавая, как архитектурный просчет в основании конструкции повлияет на каждый ее этаж в последующие годы. Мы бегали с ним по утрам, днем исследовали коралловые рифы острова, а по вечерам лежали на пляже под пологом звезд. Мы прибавили новое измерение к любовному треугольнику наших родителей, еще сильнее перетасовав наши семьи. И хотя в то время я наверняка утверждала бы обратное, я знала, что именно этого и хотела Малабар.
Когда на остров прибыли остальные члены нашей компании – моя сводная бабушка Джулия, сестра Чарльза и его племянница Ханна, Питер и его девушка и, разумеется, Хэнк, – я начала понимать, что Малабар была права еще в одном: запретная любовь действует как электричество. Прячась по кустам, умножаешь коэффициент удовольствия. Как-то раз, помнится, я оказалась прижата к стене: теплое дыхание Джека на моей шее, его тело впрессовано в мое. А потом, при звуке чьих-то шагов – этой дурманящей возможности оказаться пойманными, – мы отпустили друг друга, развернулись в противоположных направлениях и как ни в чем не бывало присоединились к общей компании: небрежно, словно просто выходили за чем-то – то ли бальзамом для губ, то ли книжкой, – уверенные, что никто не заметил нашего отсутствия. Мы при любой возможности воровали прикосновения – прижимались друг к другу коленями под столом, мельком гладили пальцы, передавая тарелки. Как и наши родители до нас, мы говорили на языке, полном намеков. Все это возбуждало. Я не только обманывала Хэнка, я обыгрывала свою мать. Искренне верила, что перемалабарила саму Малабар.
И опять ошибалась.
Глава 15
После отдыха на Багамах я бросила Хэнка, и мы с Джеком стали парой. Решили хранить свои отношения в тайне; никто из нас не хотел впутывать родителей, пока мы сами не разберемся, чего хотим. Но это была не единственная тайна, которую я продолжала хранить. Я не призналась своему новому бойфренду, что наши родители любят друг друга и уже много лет состоят в любовной связи. Мне даже не пришло в голову сказать ему об этом.
Мне, третьекурснице, предстояло учиться еще полтора года, поэтому у нас с Джеком были более чем дистанционные отношения; я тайком ездила в Сан-Диего, а он летал в Нью-Йорк. Во время второго приезда Джека мы провели уик-энд в квартире моего отца в Вест-Виллидж; его самого дома не было, он уехал собирать материал для статьи.
Поскольку для этих отношений Малабар была для меня образцом для подражания, неудивительно, что я тщательно продумала первый домашний ужин, который собиралась приготовить для Джека. Лингвине кон вонголе, простое блюдо, насыщенное вкусами, которое, я знала, было его любимым. Степень успеха зависела от свежести ингредиентов, качества оливкового масла, а главное – умения не передержать клэмов. Но у меня был еще и туз в рукаве, знание, как сделать это блюдо особенным.
В кухне Джек откупорил бутылку вина, наполнил два бокала и уселся на табурет, рассчитывая, что я начну рубить чеснок и петрушку, которые уже лежали на столе. Вместо этого я вытащила огромную разделочную доску и высыпала на нее горку муки. Двумя пальцами сделала ямку в ее вершине, разбила в нее три яйца и влила столовую ложку оливкового масла. И стала перемешивать все это пальцами, пока бесформенная и липкая поначалу масса не собралась в неровный ком.
Джек сидел, наблюдал, и лицо его просияло, когда он понял, что у меня на уме.
– Погоди-ка, – сказал он, – мы что, готовим пасту?
– Конечно, – небрежно ответила я. – Ну же, присоединяйся. Это тебе не зрелищный спорт.
Я разделила массу на два равных куска и одновременно положила их на доску. Джек взялся за один из них, принюхался, а потом сжал тесто в руке, точно пластилин, пока оно не полезло у него между пальцев.
– Не так, – сказала я, накрыла его пальцы своими и показала, как надо месить тесто: прижимать его основанием ладони, складывать расплющенную массу, переворачивать и снова прижимать. Я заняла место рядом с ним, и мы принялись вымешивать тесто, пока оно не стало эластичным.
Закончив, он обвил меня руками и поцеловал в шею.
– Не торопись, – остановила его я, доставая и выставляя на стол старомодную ручную машинку для пасты. – Нам еще предстоит работа.
Я поставила Джека к рукоятке машинки и велела крутить ее, пока пропускала первый шарик теста через валики из нержавеющей стали. Поначалу мы делали это путаясь, неуклюже, но потом вошли в ритм, после каждых двух прокатов поворачивая винт на одно деление и сближая валики еще на миллиметр. За считаные минуты тесто трансформировалось в пласт, стало длинным и тонким, лоснящимся и податливым. Когда полоса достигла примерно полутораметровой длины, я стала пропускать ее сквозь режущие валики, приставив Джека с другой стороны ловить змеистые ленты лингвине на выходе. Когда его руки были уже сплошь увешаны ими, точно бахромой, мы обошли гостиную, раскладывая пасту на просушку по нескольку полос за раз – на спинках стульев, на металлической штанге торшера, на столе в столовой. После того как мы повторили весь процесс со второй порцией теста, отцовская столовая стала напоминать декорации к романтической комедии.
Обсыпанный мукой, хмельной от вина, Джек потянул меня в спальню, подальше от хаоса сушившейся пасты. Мы некоторое время провели там, радуясь возможности быть вместе после очередной долгой разлуки. Джек начал было что-то говорить, но замолчал на полуслове. Он пошевелился на мне, приподнялся, опираясь на локти, и снова попытался заговорить. Его глаза наполнились влагой.
– Что случилось? – спросила я, протягивая руку и касаясь его лица.
– Я люблю тебя, вот что, – ответил он, и слезы полились из его глаз и наполнили мои.
Нашим родителям не потребовалось много времени, чтобы обо всем догадаться. После того как Джек рассказал одному из друзей семьи, что встречается с девушкой в Нью-Йорке, Бен легко сложил два и два. Новость быстро дошла до Малабар, которая ей не удивилась. Она была в совершеннейшем восторге. С ее точки зрения, то, что мы полюбили друг друга, подтверждало глубокую правоту ее любви к Бену. А я была счастлива, что мы с Джеком ухитрились скрывать наш роман хотя бы эти пару месяцев. Любовь к Джеку, о которой не знала Малабар, позволяла мне верить, что это я стою у руля судна, и каким-то образом служила доказательством, что удовлетворенность матери – не результат моих попыток ей угодить.
Мне исполнился двадцать один год – достаточно для того, чтобы строить жизнь в соответствии с собственными пожеланиями. Так почему же я пыталась строить именно тот насест, которого желала для себя моя мать? Разумеется, тогда я не задавалась этим вопросом. В конце концов, Джек был таким уверенным в себе, надежным. Нет ничего странного в том, что молодая женщина влюбилась в сына любовника своей матери; это нормально – ставить тайну матери выше доверия своего бойфренда. Я так часто повторяла себе эту ложь, что истово в нее уверовала.
Я переехала в Сан-Диего, чтобы жить с Джеком, через считаные недели после получения диплома бакалавра Колумбийского университета. Я была на хорошем счету в колледже, окончила его с отличием, как и школу, но мне еще предстояло учиться и учиться.
Я еще не стала тем человеком, который с жадностью поглощал книги, предавался глубоким размышлениям и раздумывал о том, какой путь ему выбрать. У меня было в достатке трудолюбия и способностей, но я предпочла путь наименьшего сопротивления для получения диплома, выбрав междисциплинарную специализацию – урбанистические исследования, смесь политологии, истории, социологии и антропологии, – которая позволяла мне наращивать уже накопленные бонусы и не требовала особого академического рвения. Так же я приняла решение перебраться в Сан-Диего. У меня не было своих планов. Выбрала Калифорнию, потому что влюбилась в Джека. Ни на секунду не задумалась: Почему Джек? Почему Сан-Диего? Я по-прежнему верила, что никакое решение не бывает необратимым.
На Тихоокеанское побережье прибыла с большой спортивной сумкой и престарелой кошкой, длинношерстной трехцветной, у которой было по лишнему пальчику на каждой из передних лап. Как и большинство кошек, она поочередно бывала то ласковой, то высокомерной. Кондоминиум Джека представлял собой опрятный прямоугольник холостяцкого рая, выдержанный в непритязательных нейтральных тонах: столы светлого дерева, диван и кресла желтоватого оттенка, бежевый ковер от стены до стены. Диван стоял лицом к гигантскому телевизору. На втором этаже две спальни, хозяйская и гостевая, и в обеих стены из зеркальных раздвижных дверей, скрывавшие просторное внутреннее пространство шкафов. Внизу область гостиной-столовой, кухня, санузел и задняя комната с тренажерами и «железом»: отчасти спортзал, отчасти кабинет.
Я не пробыла в своем новом доме и получаса, как моя кошка выблевала на светлый ковер горчично-бурый комок шерсти. Выдох Джека был громким и долгим и прозвучал тревожным предчувствием. Это было неудивительно. Джек не был кошатником и согласился разрешить мне привезти кошку с большой неохотой. С тех пор как он пятнадцать лет назад уехал из дома в колледж, домашних животных у него не было. В детстве же он рос с собаками. Пока жил в Плимуте, в его семье было два пса: один ретривер и один сеттер. Звали их Тор и Тэп.
Я несколько раз встречалась с Тором и Тэпом и думала, что Джек оговорился, назвав клички нынешних собак Бена, а не тех, с которыми были связаны его детские годы. Но нет, ошиблась как раз я. Джек объяснил, что всех ретриверов в доме Саутеров звали Торами, и по крайней мере два их сеттера носили кличку Тэп.
– Это… странно, – проговорила я. – И даже как-то ужасно.
– Сколько было их, Торов и Тэпов, не счесть, – сказал Джек, позабавленный моим ужасом и явно преувеличивая. – Еще до нашего с Ханной появления, возможно, они сменялись раз или два.