Бен выложил лобстеров на овальные тарелки и всунул между клешнями каждого по кукурузному початку, совсем как в ресторане. Раздав инструменты для добычи мяса из панцирей – щипцы, кухонные ножницы, коктейльные вилки и один большой мясницкий нож, – он пустился в торопливые извинения, признав свою вину и выразив сожаление из-за того, что причинил боль Лили и поставил нас всех в трудное положение. Но его раскаяние казалось выхолощенным и вынужденным – скорее сыгранным, чем прочувствованным, – и когда этот монолог утих, мы так и остались сидеть, неловко глядя в свои тарелки.
Это молчание нарушила Лили, разломив длинную хвостовую часть своего лобстера, причем шальной метательный снаряд из соков и кусочка панциря перелетел через стол и врезался в мою щеку. Она расправлялась с этим созданием так, словно между нею и им была персональная кровная вражда: оторвала поочередно все его десять ног, выворачивала клешни, пока они не хрустнули, выпустив облачка пара, и отделила тело от хвоста, позволив серо-зеленой печени выскользнуть на тарелку вместе с полоской красной, как пожарная машина, икры.
Запах океана и бойни ударил мне в ноздри, и я ощутила волну тошноты. Джек и Бен принялись поедать своих лобстеров, разрывая их на части и зубами сдавливая мягкие панцири ножек, подгоняя мясо ближе ко рту, чтобы потом легко его высосать. Пустые куски панцирей бросали в деревянную миску в центре стола; они приземлялись туда с тихим приглушенным стуком. Подбородок Джека блестел от сливочного масла и сока.
– Итак, давайте поговорим о свадьбе, – сказала Лили.
Каждый раз, когда мне казалось, что слабее голос Лили стать уже не сможет, я обманывалась. Теперь ее слова испарялись, едва слетев с губ. Как, интересно, они ссорятся – Лили без голоса, Бен без слуха? Я вообразила, как она пишет злые слова на листке бумаги, а Бен читает и рычит в ответ.
– Я хочу точно знать, как будут разворачиваться события, – продолжала Лили.
Я глянула на Джека и робко начала с самого начала.
– Церемония начнется в половине пятого…
Изначально мы планировали на пять часов, но Малабар сказала нам, что это хорошая примета – жениться в середине часа, когда минутная стрелка движется вверх.
Лили хотела знать все тонкости программы. Кто пойдет с ней под руку по проходу? Где будет ее место среди хозяев праздника? Где будет стоять Бен? Я поняла это так, что она пыталась точно выяснить свою и Бена позицию относительно моей матери в любой момент происходящего. Она хотела знать, насколько далеко окажется их стол от того, за которым будет сидеть моя мать. Можно ли сделать так, чтобы они сидели спиной к ней? Ее целью было гарантировать, что их и Малабар будет постоянно разделять безопасная дистанция. Между ними не должно было быть вообще никакого соприкосновения.
Джек стал рассказывать о струнном квартете, который будет встречать гостей; о том, в каком именно месте земельного участка, принадлежащего моей матери, состоится церемония; о переходе к банкету, который будет накрыт рядом, на обширной передней лужайке перед гостевым домом. Пока он рисовал для Лили схему и ставил звездочку там, где параллельно дому должен был быть установлен навес, я гадала, знает ли она, насколько часто прогулки Бена и Малабар завершались посещением этого коттеджа. Я пыталась увести разговор от гостевого дома, описывая джазовый коллектив, который подыскал для банкета мой отец.
– Временная танцевальная площадка будет устроена под навесом, где состоится ужин… – говорила я.
При упоминании танцев в Лили словно что-то хрустнуло. Ее руки в тот момент держали рукоятки щипцов, в которых была зажата большая клешня лобстера. Лили сжала ее изо всех сил, и она лопнула с хлопком, выпустив сгустки свернувшейся крови на тарелку.
– Никаких танцев не будет, – проскрежетала она.
– Что? – переспросила я, не веря, что Лили запрещает нам устраивать танцы на нашей свадьбе. Это было уже слишком. Я хотела, чтобы Лили была довольна, но ведь это же наша свадьба в конце-то концов.
– Ты меня слышала. Не будет никаких танцев Бена с Малабар, – сказала она, бросая всю клешню вместе с мясом в миску для отходов. – Отец жениха и мать невесты не будут танцевать вместе на этой свадьбе. Я ясно выразилась?
Я так поняла, что глухота Бена не позволила ему расслышать этот обмен репликами, но видеть-то он видел. Ситуация была яснее ясного. Я вгляделась в него. Это Бен должен был уверять жену, что он не станет танцевать с моей матерью. Бен, а не я. Он не смотрел мне в глаза. Я перевела взгляд на Джека в поисках помощи, но и от него не дождалась. Меня предоставили самой себе.
– Я тебя не прошу, Ренни, я тебе говорю, – тихо продолжала Лили, и ее ярость копилась со свирепым спокойствием. И вот оно – око бури: – Скажи своей матери, чтобы держалась подальше от моего мужа на этой свадьбе.
Меня бесила эта ситуация, молчание Бена и Джека, мысль о нашей свадьбе как сцене для еще не написанного поединка.
– Хорошо, – сказала я, не отводя взгляда от растерзанных лобстеров.
Глава 19
Я не особенно жаждала личной встречи с душевной травмой матери; общаться с ней было достаточно трудно и на расстоянии в три тысячи миль. То, что Малабар страдала, было несомненным. Дни, недели и месяцы после того, как она узнала, что Бен решил остаться с Лили, моя мать металась от боли к ярости, от неверия к отчаянию.
– Не могу поверить, что потеряла их обоих. Сначала Чарльза, а теперь и Бена, – плакала она в телефонную трубку, снова и снова повторяя одни и те же слова, как свойственно людям с разбитым сердцем. – Ради чего мне жить?
Периоды мучений чередовались с припадками ярости. Если когда-то Малабар втайне надеялась, что Лили однажды уснет и больше никогда не проснется, то теперь она активно фантазировала о гибели своей соперницы, важнейшей составляющей ее собственного «жили долго и счастливо». Моя мать была уверена, что Лили находилась в одной комнате с Беном во время его звонка, когда он сообщил ей о разрыве, что она слушала весь разговор со стороны мужа, следя за тем, чтобы он придерживался оговоренного сценария.
– Это были не его слова, Ренни, – утверждала моя мать. – Я слишком хорошо знаю Бена.
Это палец Лили, была убеждена она, нажал кнопку, завершившую их телефонный разговор всего через пару минут после его начала, оборвав их последнее «прости» на полуслове.
– Я как раз говорила ему, что буду всегда любить его, – рассказывала моя мать. – Бен никак не мог бросить в этот момент трубку. Только чудовище могло так поступить с человеком. Только Лили.
Ночи Малабар омрачала бессонница. Она пила больше обычного и меньше ела, из-за чего ее боль ярко проявилась в исхудавших щеках и впадине на месте живота. Хоть я и понимала, что она не права, мне все же представлялось, что моя мать и так уже достаточно настрадалась в жизни. Все это было несправедливо. Я собиралась замуж; Бен с Лили по-прежнему были друг у друга, пусть и в ситуации, отягощенной новой враждебностью. Лишь Малабар осталась в одиночестве. Я боялась, что она наложит на себя руки. Или, если у нее не хватит духу убить себя сознательно, может сделать это случайно – когда за вечером со слишком обильными возлияниями последует горсть снотворного.
Любовь Бена годами поддерживала ее. Теперь, когда ее не стало, чего было ждать Малабар? Она приближалась к шестидесятилетию и принадлежала к тому поколению и классу женщин, которые были с детства приучены чувствовать себя неполноценными без мужчины. Мне казалось возможным, что моя жизнестойкая и решительная мать дошла до точки, после которой могла уже не оправиться. Этот промах, этот неверный расчет на верность Бена мог нанести Малабар невосполнимый ущерб.
По дороге в Орлеан я предупредила Джека, что, скорее всего, по приезде ничего веселого нас не ждет. Сказала, что мне, вероятно, придется провести какое-то время наедине с матерью, что у нее серьезные проблемы. Джек поморщился, но не возражал. С тех пор как эта беззаконная любовь вышла наружу, мы с Джеком аккуратно обходили тему Малабар. Я старалась не говорить с ним о мучениях моей матери. По мнению Джека, его мать была единственной, кто заслуживал сочувствия, – и мне была понятна эта точка зрения. Я прислонилась головой к стеклу и смотрела, как менялся фон по мере того, как мы приближались к дому Малабар на Кейп-Коде, как стайки жаворонков над березами уступали место чайкам над смолистыми соснами и карликовыми дубами. Воображаемая сцена между мной и Малабар непрерывно проигрывалась в моем уме: моя одинокая мать возлежит на подушках на кровати в спальне с задернутыми занавесками, с бокалом бурбона в руке, а я пытаюсь помочь ей вообразить будущее без Бена.
Когда Джек свернул вправо, на нашу подъездную дорожку, и асфальт сменился гравием, я глубоко вдохнула, готовясь. Он сбросил скорость, проезжая мимо центрального круга, который огибала дорожка. Там усердно трудился садовник, выпалывая сорняки; у его ног стояли поддоны с растениями. Два пикапа были припаркованы в самой широкой части дорожки, дверцы одного из них были распахнуты, и из них грохотал старый рок. Рабочий с голым торсом, балансируя на лестнице, приставленной к боковой стене дома, соскребал краску с архитрава. Двое мужчин в рабочих ботинках пшеничного цвета и шортах забивали гвозди в новую кровлю.
В центре всей этой деятельности, сидя в режиссерском кресле на веранде, с огромными солнечными очками на носу, нас поджидала Малабар. Судя по тому, что здесь происходило, моя мать готовилась к нашему грядущему бракосочетанию так, словно от этого зависела ее жизнь.
Меньше года назад, через пару месяцев после того, как мы с Джеком заключили помолвку, мать недвусмысленно заявила мне, что дорогостоящие свадьбы – глупая и пустая трата денег. Ей не пришлось долго меня убеждать. Ни я, ни Джек не хотели помпезности и отнюдь не были заинтересованы в том, чтобы утрясать все детали. Была заключена сделка: если мы согласимся на скромное торжество, моя мать возьмет на себя основную часть планирования. Ведь что такое свадьба, если не большая вечеринка? А Малабар знала о том, как надо закатывать вечеринки, бо