Наконец-то у меня появилась возможность изменить свою жизнь. Я оставила дом, прежнюю карьеру, мужчину, которого нежно любила. Если бы не пересмотрела радикально свой путь в этом мире, то вся поднятая мною буря пропала бы зря. Мне нужно было разобраться в том, что происходило вокруг меня – равно как и внутри меня. Я пообещала себе, что буду бдительной; буду обращать внимание на свои сновидения и на то, в какие дебри забредает мой разум днем. Я постепенно вернулась к своей привычке ежедневно вести дневник, не столько ради хроники событий, сколько для того, чтобы собрать и упорядочить свои мысли. Мои ежедневные записи превратились из признаний в откровения. Я хотела понять, что случилось со мной и почему сделала то, что сделала. А главное, я не хотела идти по жизни, не сознавая, как мои поступки воздействуют на других. Я не хотела становиться Малабар.
Я продолжала читать, как одержимая, в основном романы, но не брезгуя и нехудожественной литературой, произведениями Джоан Дидион, Сьюзен Зонтаг, Генри Миллера. Часто мне самой казалось, что я – книжный маньяк. Отчаянно желая обогатить благодаря книгам свой внутренний мир, я иногда едва запоминала прочитанное, однако подсознательный эффект бесчисленных предложений ощущался как кумулятивный, напоминая повторяющиеся сны. Одна подруга, заметив разбросанные по моей квартире карточки, подарила мне старинную картотеку, сильно потертую, с обтрепанными уголками, чтобы вложить в нее все эти кусочки надежд и впечатлений. Я продолжала заставлять себя заучивать значения слов и их применение. Чем больше слов у меня было, тем точнее я была способна передавать свои мысли.
Но по-настоящему сбросить смирительную рубашку прошлого мне помогла вновь обретенная преданность дружеским отношениям. У Аристотеля есть знаменитое высказывание: в зеркале дружбы люди способны увидеть себя так, как невозможно ни в каких иных условиях. Такое откровение случилось со мной благодаря Кире, Марго и другим драгоценным подругам. Одна за другой поднимали они свои зеркала, и я могла увидеть себя их глазами. Может быть, не такая уж я и ужасная; может быть, даже сострадательная, умная и немного забавная. В прошлом, когда Малабар была моей лучшей подругой и единственной любовью, наша тайна держала меня в изоляции, не давала никому полностью узнать меня. Теперь я раскрывалась, позволяя себе быть по-новому уязвимой и принимать общество, любовь и утешение друзей.
Марго продолжала присылать мне книги и всегда специально оставляла в расписании время для наших долгих, полезных для души телефонных разговоров. Я также проводила несчетные часы с Кирой, которая зарабатывала себе имя как иллюстратор, чьи любовь и беседы активизировали мои мысли о цели и жизни. Были у меня и другие друзья, и немало. У каждого имелись свои былые травмы, которые можно было больше не скрывать, потому что теперь друг у друга были мы. Отдыхая душой в этих отношениях, я чувствовала себя надежно пришвартованной в стремительном потоке жизни. Одиночество и депрессия, которые терзали меня все десятилетие с двадцати до тридцати лет, наконец закончились. Я научилась быть другом самой себе.
Глава 24
Осенью 1995 года мне исполнилось тридцать лет. Благодаря ряду нечаянных и подстроенных коллизий меня представили Фрэнсису Форду Копполе – прославленному режиссеру «Крестного отца» и «Апокалипсиса сегодня», – и мы обсудили возможность совместного открытия литературного журнала. В результате этой и других бесед, которые последовали за первой, родился журнал Zoetrope: All-Story. Абсолютно ничто в моем резюме не указывало, что я – подходящий человек для такой работы. У меня не было ни обширной картотеки литературных контактов, ни профессиональной истории издательского успеха. Я ничего не знала о циркуляции или дистрибуции, о закупке бумаги или поиске типографий, о найме художников или приобретении материала у литературных агентов.
Но я выросла в семье писателей, у меня было свое ви́дение успеха для этого журнала и уверенность в том, что я смогла бы создать нечто оригинальное и свежее. Я вкладывала всю себя в свою новую работу, часто засиживаясь над ней до полуночи, а то и дольше, и какая-то часть меня считала, что только литературные достижения могут оправдать тот хаос, который я устроила во всей остальной жизни. Если за свою трудовую этику я должна была поблагодарить отца, то примером решительности оставалась для меня моя мать: если хочешь чего-то достаточно сильно, то пойдешь на все, чтобы добиться этого. Точка. Я наконец нащупала опору в литературном мире; оставалось просто не терять сосредоточенность на каждом последующем шаге и не смотреть на вздымавшуюся впереди гору.
Мы с Джеком расходились в стороны, сближались и снова расходились; это повторялось снова и снова, и каждый новый цикл позволял нам отважиться ступить чуть дальше в мир без другого. Наши телефонные разговоры и встречи стали менее частыми, и в какой-то момент этого пути мы договорились, что будем встречаться с другими людьми, пробовать жить как одиночки, при этом оставаясь в браке. Наша непростая ситуация была странной: ничто в ней не казалось до ужаса неправильным, но и правильным не казалось тоже. Важнейшей проблемой для меня был вопрос, сумею ли я стать тем человеком, которым хочу быть, – человеком творческим, открыто ищущим смысла, не выходя за ограничения нашего брака. Я в этом сомневалась. Джек же просто хотел жить своей жизнью, а не бесконечно изучать ее во всех подробностях. Мы были по-разному скроены. В августе 1997 года, через четыре года после того, как начали жить в разных концах страны, мы договорились развестись, пообещав друг другу остаться близкими людьми.
Решив, что лучше всего донести эту новость до родителей лично, мы с Джеком вместе приехали к ним на Кейп-Код в начале 1998 года. Надеялись рассеять их страх перед возможным распадом семьи, показав им, что остаемся друзьями и хотим друг для друга только самого лучшего. Наше расставание не расколет семью. Мы способны вести себя цивилизованно на праздничных сборищах; более того, будем по-настоящему рады видеть друг друга.
К этому времени Малабар и Бен были женаты чуть больше четырех лет, и хотя моя мать так до конца и не простила его за то, что он остался с Лили, когда тайное стало явным, их страстной любви это ничуть не уменьшило. У них легко установился домашний распорядок с традиционными ролями: Бен смешивал коктейли, разводил огонь, жарил мясо; Малабар управляла домом, расписанием светской жизни и всем остальным. И хотя моя мать проводила теперь намного меньше времени в кухне, она не растеряла умения словно играючи готовить выдающиеся блюда. В этот вечер к столу были поданы запеченные отбивные из ягненка, табуле из булгура и тушеные зеленые овощи – сочный и сытный ужин.
Вскоре после того, как все мы заняли места за столом, Джек откашлялся и произнес красноречивый монолог о том, что, несмотря на теплые чувства, которые мы с ним испытываем друг к другу, мы окончательно решили идти дальше каждый своим путем.
– Вы уже подали документы? – спросила мать.
Хотя мы с матерью по-прежнему были холодны друг с другом – та размолвка, что произошла между нами в моей квартире, всегда живо вспоминалась мне, когда мы были вместе, – прагматичность ее вопроса застала меня врасплох.
– Пока нет, – ответила я. – В смысле, мы планируем скоро это сделать, но хотели вначале сообщить вам.
– Что ж, слава богу, что это решение наконец принято. – Бен с глухим стуком уронил на стол свои крупные руки. – Наверное, еще год этого чистилища я бы не вынес. – Он потянулся за мятным соусом и полил им свою отбивную. – Малабар, ты превзошла саму себя, как и всегда.
– Правда, фантастическая получилась ягнятина? – подхватила мать. – Она из Новой Зеландии, можете себе представить? – А потом добавила вполголоса: – Мы купили ее в «Костко».
Мы с Джеком несколько лет прожили на разных побережьях, так что мне не следовало удивляться тому, что наши родители предвидели кончину нашего брака. И все же я ожидала более эмоциональной реакции, не говоря уже о заверениях в любви и поддержке. Новость о том, что наш брак официально завершен, не только не смутила Бена и Малабар, – им даже неинтересно было продолжать обсуждать эту тему.
Зато их бесконечно интересовал скандал, разворачивавшийся в клинтоновском Белом доме. Малабар всесторонне разбирала улику – пятно на голубом платье Моники Левински. Бен распространялся о беспредельном либидо Билла. И оба предавали остракизму Хиллари за ее непристойные амбиции, которые каким-то образом, по их мнению, делали ее виновной в похождениях мужа.
– Вот знаете, что меня на самом деле бесит? – с отвращением сказал Бен.
Малабар отложила вилку и воззрилась на мужа со всем вниманием.
– То, что никто не задумался о благополучии Челси, их дочери. Ни на одну минуту! – сказал мой отчим.
Мать только покачала головой.
Джек сжал под столом мое колено, и мы встретились взглядами. Это был тот аспект тайного романа наших родителей, который всегда вызывал наибольший ужас у Джека: не предательство ими своих супругов, не изощренность их обмана, а то, что они использовали меня для организации своих отношений и так и не признали, что это причиняло мне боль.
В Джеке словно захлопнулась внутренняя дверь. Я видела это по его глазам. Он простил родителям их любовную историю и примирился с поспешным браком, но это было уже слишком.
– А знаете, что бесит меня? – сказал он так спокойно, будто осведомлялся о погоде. Свернул салфетку и положил ее рядом с тарелкой. – Лицемерие.
Потом Джек поднялся, кивком попрощался со мной и вышел из-за стола и дома на Кейп-Коде – навсегда. В последующие годы Джек продолжал видеться с отцом, но, насколько мне известно, ни разу больше не появлялся в нашем семейном доме и любой ценой избегал общения с Малабар.
Во мне и близко не было такого самообладания, какое было у Джека. Зная, что извинений, которых я жаждала, не будет никогда, я рассердилась на себя за глупую мысль о том, что задолжала им личный визит. Бросила какую-то едкую фразу, заставившую Бена и мою мать качать головами в растерянности – несомненно, из-за моей неблагодарности, – и оставила их вдвоем.