Правительство поняло, что сейчас его будут свергать.
Напомню, что у него были на то кое-какие резоны. Полетели в 1848 году законодательные власти в десятке государств Европы. И парламент начал готовиться к тому, что толпа пойдёт по Вестминстерскому мосту и будет для парламента ад.
Правительство наняло 170 000 специальных констеблей и раздало оружие чиновникам. Вокруг банка Англии правительство поставило пушки. В Темзу вошли боевые корабли её величества.
Командовал всем этим великолепием грядущей бойни герцог Веллингтон. Ему было 82 года, он был велик, глух, почти слеп и общался с помощью крика. То есть накудесить старый боевой единорог мог ого-го.
Но сторонники свобод разошлись из-за того, что узнали: сотрудники Британского музея таскают на музейную крышу кирпичи, чтобы отбиваться от восставших до последнего. До крайней крайности. Добровольно все эти профессора и смотрители носили кирпичи к себе на крышу, чтобы научные и прочие свои принципиальные ценности защищать от пролетариата.
«Три толстяка» Олеши свидетельствуют, что без доброжелательной поддержки учёного доктора Гаспара Арнери ничего бы у народных масс и пламенных борцов не получилось. Только помощь милого естествоиспытателя помогла провернуть комбинацию с куклой и прочим.
Вот хватанул бы добрый доктор гимнаста Тибула кирпичом – и всё. Что собираетесь, голубчик, вводить? А… На-ка!
Всё бы решительно попятилось в стране Трёх Толстяков, если бы доктор был лоялен уважающему его правительству.
Полинезия
Скажем, приезжаете вы в гости. Ничего плохого не подозреваете, не имеете такой привычки, душевно изнежены. В гости едете налегке, не так чтобы обстоятельно собранным, без обратного билета, консервов и даже документы забыли.
Вошли в хозяйский дом. Хозяин, тяжело сидя на стуле, приподнимается, приветствуя вас, и снова ватно садится на основательный стул. Хозяйка в плотном халате с большими розами. Появляется из соседней комнаты, отведя липкие полоски от мух.
Пока хозяйка выходит и прикрывает медленно за собой дверь, видите вы краешком глаза часть туго заправленной кровати, угол полированного шкафа, занавеску, на струне натянутую, обои палевого от выгорания на солнце цвета, язычок красного половика. Хозяйка закрывает дверь, поворачивается окончательно к вам. Молча закрывает и открывает глаза. Хозяин со своего стула кашляет. Часы не тик-так, тик-так, а тик, тик, тик, тик, тик.
Целуете хозяйке щёки. Хозяйка, получивши в щеки поцелуи, вновь закрывает и открывает глаза, тоже садится на стул напротив хозяина. И вы на приготовленный третий стул садитесь, у угла печи.
Стулья тяжёлые, крашенные зелёной армейского оттенка, в некоторую даже оливу, краской. На спинках стульев узор через трафарет пробит синим и белым: бабочка, кувшин, бабочка. Бабочки – синие. Кувшинчик – белый. Ступни липнут к линолеуму. Пальцы ног задевают заусенцы и трещинки в линолеуме, кажется, что линолеуму от этого неприятно и даже болезненно.
Жара. Молчание. В окне небо.
Тут хозяин, глядя мимо вас, ну не то чтобы мимо, а и на вас, и на угол печи, у которого вы сидите, сбирает волей взгляд свой в точку и тяжело начинает:
«Я буду говорить с вами об Океании. Мне даётся это непросто. И вы, конечно, понимаете причину… Вам, должно быть, известно, что под именем Океании разумеются мной группы островов, разбросанные в безбрежной синеве Тихого океана между Азией, Америкой и Новой Голландией. Самые крупные острова – это Сандвичевы на севере и Новая Зеландия – на юге. Прочие же острова (тут хозяин вздыхает) невелики… Именно же на Сандвичевых островах капитан Кук был в 1773 году провозглашён сандвичевскими туземцами богом и ими же был безжалостно съеден в 1779-м, отчасти из-за нравственной неразвитости туземцев, отчасти же и от жестокости, с которой Кук к ним отнёсся…»
Жена хозяина несколько наклоняется вперёд, чтобы чуть медленнее вернуться в прежнее положение.
Хозяин же продолжает, несколько сдвинув брови и поджав пальцы левой руки, лежащей на колене:
«Важные перемены произошли, как утверждают, с тех пор. Сандвичевы острова украсились поселениями европейского плана, возведён город Гонолулу, из которого ведётся торговля с Китаем и, должно быть, с Японией. Поговаривают даже, что острова эти будут присоединены к Соединённым областям Америки…»
Вы на этом месте чуть открываете рот, чтобы то ли выдохнуть, то ли вдохнуть, то ли сказать что-то, но хозяин останавливает любое ваше намерение коротким движением правой ладони, продолжая сжимать сильнее пальцы левой ладони, лежащей на колене.
«Мореплаватели, ценой бесчисленных опасностей и злоключений, странствующие меж океанических островов, находят на них вознаграждение отдыхом посреди роскошной природы и податливого населения. Островитяне приносят им кокосовые орехи, плоды хлебного дерева и некоторые фрукты, довольствуясь весьма малым награждением за труды свои. Островитянки, что общепризнано, отличаются красотой и большой снисходительностью к прибывшим. Ранее объединённые единой религией, вывезенной предками с малазийских пределов, островитяне увлеклись строительством обособленных сообществ, поклоняясь среди вулканического грохота и безжалостных ветров своим провозглашённым лидерам, равняя их с богами. Постепенно старая вера забылась, а новая вера преисполнилась жертвами ненасытности вождей. Островитяне часто жалуются, и мне это известно точно, что забыли старую свою веру и не могут соблюсти прежних обрядов…»
Вы встаёте и, пошатываясь, бредёте к выходу из гостеприимного дома. Вслед вам размеренно доносится:
«На одном из Маркизских островов осталось семьдесят девять измождённых жителей и два их царя, ведущих меж собой непримиримую борьбу. Один из царей ведёт своё происхождение от прежней великой династии, второй же – потомок испанцев, претерпевших у острова кораблекрушение, сохранивший в своих жилах кастильскую гордость, соединённую с варварством местного племени…»
Плотно захлопываете дверь и идёте по залитой бетоном дорожке, задевая коленями нависшие жирные пионы. К автомобилю подходите. Руль успел накалиться на солнце. Сиденье не скрипит, а как бы тянется под вами. Заводите автомобиль и едете в душный город по проселочному тракту. Закуриваете. Открываете окно, хоть и пыль. Включаете радио. Хоть бы и «Дорожное». И слышите из-за спины:
«Общества туземцев распались на отдельные семейства, существующие каждое под властью своего старейшины. Низшие островные сословия впали в самое бедственное положение, окруженные всё более и более множащимися знатными фамилиями и царственными родами, не сменяющими друг друга, но живущими подле друг друга в распрях и несогласиях, всё более падая в уважении народа, населяющего острова Товарищества…»
Находят вас через месяц.
В 1852 году основатель российской медиевистики Тимофей Грановский пригласил к себе в село Рубанку гостей. И сообщил собравшимся, которые добирались до его Рубанки неделю-другую, что сейчас прочитает им курс лекций, озаглавленных «Об Океании и ея жителях».
И прочитал его оцепеневшим гостям полностью.
Под жарким небом лета 1852 года Грановский говорил об Океании, тщательно сверяясь с записями, которые ему подносили люди из дворовой прислуги.
До отмены крепостного права осталось менее десяти лет.
Пламя родственной любви
Пожар Зимнего дворца в 1837 году. Сгорел целый дворец, главная резиденция императора, здание, забитое людьми, приставленными к особе властелина для его охраны, выполнения поручений, обслуживания, для хранения и бережения. Для того люди были в Зимнем, чтобы с Зимним ничего не случилось. По идее, по здравому смыслу, по замыслу.
И вот 17 декабря 1837 года дворец сгорает.
Хроника пожара.
Несколько дней до 17 декабря в Зимнем попахивало дымом. Не очень сильно, но явственно. Люди ходили по дворцу, принюхивались, но помалкивали.
Утро 17 декабря. Во дворец приводят рекрутов и нижних чинов, назначенных служить в гвардейские полки. Для осмотра поступившего набора во дворец приезжает брат царя – Михаил Павлович. Всего на первом этаже Зимнего собралось более тысячи парней из деревень и казарм – запах стоял такой, что по всему дворцу были пущены специальные скороходы с курительницами, в которых дымились какие-то благовония. То есть утром в Зимнем было полно ароматов самого разного свойства и происхождения.
В день пожара запах дыма, стоявший в помещениях несколько дней, усилился от «курений» и был забит «казарменным духом».
К 7 часам вечера дым стал не только доступен обонянию, но и заметен взорам. Камердинер флигель-адъютанта Лужина сообщает своему начальству, что из-под печи в адъютантской секции идёт дым. Лужин посылает известить начальника дворцовой пожарной команды, а сам бежит вниз смотреть, не находится ли очаг возгорания под адъютантской.
Под адъютантской секцией располагался пожароопасный архив. По команде Лужина дверь в архивную выбивают, огня не замечают, спускаются ещё ниже. Под архивной находится некая лаборатория. В лабораторию эту ломятся дворцовые пожарные во главе со своим начальством.
Что за лаборатория такая? Смотрю: «Лаборатория находилась в небольшой со сводами комнате, где для приготовления лекарств устроена плита». Ничего себе, думаю. Целая фармакологическая фабрика на дому. Печь нужна с плитой, чтобы лекарства варить.
Я как-то знаком с состоянием дел в фармакологии первой половины XIX века. Лекарств, требующих варки, с ходу не назову. Как и не назову причину объёма производства некоего лекарства на плите. А объёмы были очень приличные. Над плитой для варки лекарств установили по немецкому образцу вытяжной металлический шатёр.
По плану шатёр был обязан высасывать из помещения запахи. Но его установили так, что он ничего высасывать не собирался, «дурной запах» (от лекарств, понятно) «распространялся по всей комнате».
Сотрудники лаборатории с неработающим вытяжным шкафом сделали что? Правильно. Они начальству докладывать не стали, что у них вытяжка не работает, а пробили в дымоотводной трубе вытяжного конуса незапланированную немцами-проектировщиками дыру.