Совсем было загубленная Гаша приезжала к Толстому в Хамовники в 1900 году, как помнится (так надо писать: «как помнится», это добавляет достоверности изложению, все это понимают, но виду стараются не подать, а то автору будет обидно). Толстой оставил по сему поводу запись.
Так и вижу сию моралите: граф быстро подходит к Гаше, которой, в принципе, тоже запах земли из-под фикуса не чужой уже, отрывисто спрашивает:
«Погублена мной? Ответствуй с честностью, окаянная! соблазнена мной и погублена?! А? А?!»
А предерзкая Агафья Михална с цинизмом этим бабьим непередаваемым:
«Нет, напротив даже совсем! Не помню я, чего вы там себе навыдумывали! Было б промеж нас что серьёзное да увесистое, я б запомнила, не сомневайтесь! А так и вспомнить у вас нечего…»
Граф эдак несколько пятится, сжимает в кулаке камень рубин и осыпает получившейся крошкой всё вокруг, прежде чем с больным криком сгинуть в дымной облаке.
Поэтому в биографии, наставляет Лев Николаевич, надо беспременно указать, что погибла Гаша после обесчещивания.
Что не только Гаша была им погублена, но и Аксинья («крестьянская женщина из нашей деревни») погублена графом неоднократно. Что у Аксиньи от графа есть сын Ермил, а графу за это совсем не стыдно: «…и я не прошу у неё прощения, не покаялся, не каюсь каждый час…» Как мы теперь подозреваем, Аксинья себя погубленной считать не хотела, бессердечная. Жалко ей, что ли, было подыграть графу и повеситься?! С запиской: «Лёвушка, погубил ты меня совсем, прощевай, любимай!»
Правда, не знаем мы про судьбу Ермила Львовича, что там, как…
Любопытный феномен – воспринимать женщин в своей судьбе как этапы самого себя, лишать их свободы воли, низводить до роли жертв. Графу, я так посмотрю, нужно было много топлива эмоционального в топку себе закидывать.
Вот Слава Ц-в постоянно кого-то губит и калечит из женщин. Женщины смотрят на него взглядом сокола, рассматривающего ковыляющего по лугу крота, а Слава не сдаётся, всё губит и калечит их судьбы.
Сю
Сегодня сидел в кресле, укутанный в одеяло, и воображал себя первым секретарём обкома партии при Хрущёве. Таким моложавым выскочкой из комсомольской плеяды, которых столь удачно развёл на молоко, «в счёт будущей дружбы», дорогой наш Леонид Ильич.
Смотрел на Волгу. И думал: а почему советские писатели не использовали тему ядерной катастрофы в СССР? Коммунистический постапокалипсис кажется мне сегодня очень перспективным направлением. Война, банда новых антоновцев, армейские команды, восстановление народного хозяйства…
Я и не знал, что крёстными у тайнописателя Эжена Сю были некие Ж. Богарне и Э. Богарне. Новость эта послужила мне ментальным костылём до самого ужина.
Опираясь на костыль сей, довольно прожил день сегодняшний, плавал в море и ел весьма ловко сицилийские кровавые апельцины, раскусывая их на манер обыкновенных рязанских яблоков, брызгая во все стороны корлеоновским багряным соком. Ещё ел каракатиц с обжаренными цветками и взрезанными артишоками с икорным соусом. Пил местную минеральную воду со смоляным сосновым настоем. По запаху – возрождённое денатуратное изобилие карельского леспромхоза над гранитными валунами. А вкус, конечно, не тот, не древесноспиртовой, букет смазан, понять, с какого пня гнали, очень трудно, мешает отдушка и округлая подчёркнутая газированность. Если бы я был сомелье, то порекомендовал бы разбавлять еловую газировку для чёткости двумя-тремя колпачками одеколона «Саша».
Возвращался к себе домой витаминизированный, приветливый, рассылая воздушные поцелуи из кабриолета.
О писателе Эжене Сю знал я очень немного. В основном писатель этот для меня накрепко связан с книжными полками в квартирах технической интеллигенции, одуревшей временно от книжного изобилия, валом обрушившегося на нас после вечного книжного голода. Теперь тома с романами Сю лежат по бережливым запущенным дачам да по квартирам с охряными бумажными обоями, сдаваемыми в недорогой наём вдовами.
Призвал по телефону свою чесальщицу пяток, знатока своего литературного. Она мне такого расповедала про покойного Сю, что и не уснуть мне теперь. Особенно мне понравилось то, что в смерти автора «Парижских тайн» и «Вечного жида» обвиняли сестру Наполеона Третьего. Она-де его отравила.
Вот это я понимаю – писатель! Бонапартий ему пузико, бессмысленному младенцу, чесал, малыш обдавал прерывистой струёй маршалов Нея и Даву, крёстные – императрица и наследник престола. Годовая рента в 80 000 франков. Вступление в социалистический кружок. Депутатство. Бегство. Таинственная смерть. Потерявшийся друг-доктор, любовница-отравительница, выстрел в гробу.
Никакого, в принципе, фантконвента не надо. Всё уже в биографии заложено.
А что предъявят на суд биографов нынешние авторы?! Какой-нибудь авторитетный сочинитель саг про вурдалаков и десант на Луну?
Не знаю.
Ну, может, Кагановича какого на автора-младенца стошнило в 1984 году.
Раскрутка
Очень часто слышу про «раскрутки» каких-то там романов. Не специалист, ничего не знаю точно, но складывается ощущение, что основная тема раскрутки – максимальная затратность рекламных усилий.
Если перетяги, то и под Святопромысловском болтается у сельсовета кумач про… (неважно уж кого) и его новый роман. Если информационный повод, то сочинительница из каждой передачи будет показывать мне своё лицо и лыбиться притворно. Я, мои хорошие, случайно так шла тут, шла и зашла к вам, просто поговорить в передачу… в передачу… а, в «Ваш сад» я зашла со взглядом своим писательски-сценаристским, сейчас поделюсь, а то, что взгляд мой как у битой сапогами козы, злоупотребляющей паслёном у забора сельпо, это ведь неважно! А, друзья?!
Потом авторов возят по магазинам, как я понимаю. И авторы встречаются там с читателями. Полагаю, что встречи эти хоть и страшно желанны читателями, но утомительны и даже рискованны.
Одно время пробовали что-то там разыгрывать в текстах. Акунин, кажется, мудрил с перстнями. Уж и не знаю, кто сейчас носит сей перстень. По редакциям не хожу, врать не буду, не видел.
Короче, очень всё затратно. И большой процент, говорят, так и не распродаётся из тиражей. И вроде как успешный автор, а нет продаж. И смотрят на него как-то не так уже, на автора-то. А он здоровый мужик. Ему совестно.
Я вот решил такой метод предложить для продвижения романа какого.
Метод взят из реальной жизни и описан на с. 181–182 книги, носящей милое мне название «Тихие убийцы. Всемирная история ядов и отравителей». – М.: Колибри, 2008. Автор носит характерную фамилию Макиннис. Купите, не пожалеете. Только домой принесёте, покажете случайно домочадцам, отношение к вам изменится в лучшую сторону. Жена даже чулки вечером наденет и начнёт, напевая, прогуливаться у двери спальни, неумело подмигивая и называя вас «ма-а-атросик».
Так вот. Был такой основоположник прерафаэлизма Данте Габриэль Россетти. У Данте была любовь. Любовь эту звали Элизабет Сиддал. Модель, муза, жена. Понятно, что лондонская богема середины XIX века. Понятно, что наркоманка. Плюс мышьяк. Чтобы было веселее дремать – эфир. После эфира – опиум. Позирование. Романтические вечера. Короче говоря, всё как у нормальных людей.
А Россетти не только писал очаровательные картины, он ещё и стихи писал. Но со стихами выходило не очень ловко в плане распродажи. Что-то они не очень распродавались. Жена (по имени Элизабет Сиддал, напомню) померла. Отравилась лауданумом в 1862 году, через год аккурат после отмены у нас крепостного права.
Вдовец, сотрясаемый рыданиями, кладёт в гроб тетрадь со своими стихами. Жену зарывают. Вдовец Россетти пишет портрет умершей. Как полагается у наркоманов: птицы, цветы (маки), распущенные волосы, горе. И всё по накатанной идёт, как и положено. Пузырьки с опиумом забрасываются за ограду, мастерская не пустует.
Но тут вдруг, алярм! Через семь лет ровненько (как раз и картину к тому времени закончил с покойной женой) Россетти требует разрешения на эксгумацию останков своей супруги. Для чего? Стихи забрать! А то что они там лежат, в самом деле, в гробу-то?!
Министр внутренних дел даёт разрешение, тетрадь из гроба достают. Состояние тетради за семь лет контакта с покойницей, скажем прямо, не вдохновляет даже кладбищенских сторожей. Тетрадь дезинфицируют, сушат и издают! Ба-бам!
Вот вам и чопорная стыдливая старушка Англия! Стихи, вызывающие приступ «компенсаторной некрофилии», пишет нам земляк Макиннис, удались!
Отсюда вывод. Роман нынешний должен быть тоже из гроба. С эксгумацией, скандалами и пикетами.
А затрат-то никаких. Ну, одна-две жены и оградки. Дальше всё само собой.
Одиссей
Говорил сегодня про эпосы.
Как нам всем известно, архаическая форма слова «эпос» начинается с согласного звука, подобного английскому w; латинское слово «vox», английское «voice» и русское «вопль» – исходно одного корня со словом «эпос».
Говорил сегодня про то, что невозможно перепрыгнуть собственную тень.
Ещё говорил про то, что миф об Одиссее завершается вовсе не коммунальным избиением женихов и воссоединением ветерана с верной женой. Согласно Аполлодору, Одиссей, вернувшись на Итаку, не закончил своё путешествие и, чтобы умилостивить Посейдона, отправился пешком, как ему советовал прорицатель Тиресий, через горы в Эпир, неся на плече весло. Одиссей должен был избавиться от проклятия, когда встретит людей, не знающих, что такое весло, никогда не видевших моря.
Почему я говорил именно об этом эпизоде? Потому что он прекрасно иллюстрирует наше нелюбопытство судьбами героев за рамками их эффектных действий. Нас вполне устраивает недоговорённость их судеб.
Почему она нас устраивает? Потому что за рамками эффектного действия следует уход героя, его смерть и забвение. Старенькие рыцари, истлевшие мушкетёры, плесневелые красавицы, трухлявые аргонавты, скрипучие бригантины, занесённые белым песком.
Почему я остановился в рассказе об Одиссее? Ну, пошёл он с веслом в горы, через Эпир, и… И навсегда, вероятно, ушёл, чтобы не возвращаться вообще. Понятно же, что встретить в Греции человека, который никогда не видел моря, невозможно.