Кривцов утвердился, что нужна строгость. Для начала всех художников переписал в особую тетрадь с пометками, у кого какой недуг замечен. Нанял для художников доктора и велел доктору всех художников срочнейшим образом вылечить перед приездом государя. А заодно лишил Шаповаленко денег на житьё-бытьё. Стало дирктору интересно, как, мол? Сдюжит? Может, опыт-то окажется полезным?!
Иванов, который вот только что орал, что платить не надо, внезапно завопил, что душат талант! И если про то, что художника надо того, знаете, подмаривать несколько, он орал начальству с глазу на глаз, то в вопросе «спасти талант!» выступал публично и активно.
Все страшно возмутились бедственному положению Шаповаленко! Страшно! Все стали говорить и метать молнии, и даже предложили подать прошение по инстанциям!
Один только Гоголь тихонько встал, пошел к себе, взял из чемодана рукопись «Ревизора» и отправился в салон княгини Зинаиды Волконской (она в Риме в то время жила). Зарабатывать товарищу (которого видел пару раз всего) деньги на жизнь, на хлеб, на кров, на краски, сангину и кисти.
В то время у Зинаиды Волконской был битковый аншлаг, все ждали наследника русского престола Александра Николаевича с обязательным Жуковским. Весь салон забит аристократией. Небо лазурнейшее, весна, воздух превосходный, хозяйка обворожительна! Восторг! Упоение! Главное, что от милой родины далеко и можно быть немножечко так… оппозиционером, что ли. Не в окончательном вкусе, конечно, а эдаким намёком, игрой глаз. Пока донос дойдёт до Петербурга, пока то, пока сё, один раз живём, можно побыть и оппозиционером в Риме немножко.
И тут внезапно заходит Гоголь. И скромным голосом объявляет, что сейчас состоится авторское чтение пьесы «Ревизор», одобренной самим государем императором. Из российской жизни, с антрактом. А деньги, которые будут собраны в конце чтения, – тут Гоголь осмотрел всех внимательнее, – которые будут, значит, обязательно собраны, пойдут какому-то Шаповаленко, чтобы он не помер от голода и расстройства.
И вот куда тут деваться?! Немая сцена. Ну, как в самом «Ревизоре», в финале. Только вместо фельдъегеря сам автор стоит, а над автором незримо, но ощутимо витает дух статного самодержца в каске с орлом, а в углу примостилась голодающая тень художника Шаповаленко. И княгиня смотрит. И Гоголь у двери. И куда ни кинь…
Всем стало понятно, что деньги надо давать. Придётся давать. Но не просто так, что легко, хоть и странно, а предварительно выслушав всю, понимаете, комедию в исполнении автора в диковинной жилетке.
Это хорошо над каким-то запселым провинциальным городничим укатываться, над ничтожными почтмейстерами и земляниками. А когда тебя нежно берут за вымя в Риме, а деваться-то тебе, ваше сиятельство, некуда, то просто… нет слов! нет слов!
И Гоголь обстоятельно всем свою комедию зачёл вслух. На разные голоса, понятно, с улыбками в нужных местах и прочим. Аристократия сначала о чем-то шушукалась. Видно, думала, сколько сунуть строгому Гоголю, как так исхитриться, чтобы и не выкуп, и не взятка, а просто, извольте видеть, вы некоторым образом платочек обронили, позвольте, такскать, споспешествовать и совокупно выразить… рублей по триста, что ли, чисто для примера, по триста пятьдесят, например, а? А сколько? А у тебя?.. За подкладку не завалилось, нет?
А Гоголь читал уже второе действие, и оппозиционная аристократия поняла, что речь идет о нескольких, вообразите, тысячах. Не меньше! Да-с! Иначе ж скандал… Дойдёт до государя, до света дойдёт, сраму не оберёшься. И догадал же бес прибежать к этой Волконской, думал некий застигнутый. Сидел бы сейчас на развалинах, воображал себя дерзким Брутом, обмахивался бы лёгкой шляпой, порицал бы косность нашу российскую беспросветную, убожество, не знаю, грязь и беспорядки в делах, так нет! Погнался в вихре за блеском, захотел вдохнуть полной грудью салонный аромат запретного!
Государь, одобривший «Ревизора», мог быть доволен. С его императорским незримым участием и своим гением Гоголь собрал около 10 000 римских скудо. 1000 золотых монет. За два с лишним часа чтения – а чтение, несомненно, было выдающимся. Гоголь и в Петербург из своего Нежина приехал поступать в актёры. Как пьесы читать, знал.
Деньги Гоголь отдал Шаповаленко. Аристократия, которую после ухода Николая Васильевича, посетил гражданский пафос, начала ныть, что никуда от русской пошлости не деться! Вроде бы уехали, нам бы забыть всё, а он вновь всех ухватил и напомнил! Эту страну…
То, что Гоголь устроил всем настоящего русского «Ревизора» как он есть, в головы пришло не всем.
После чтения пьесы Гоголь пишет прошение о назначении его управляющим секретарём Императорской дирекции русских художников в Италии. Русские художники, собравшие Шаповаленко сорок два рубля, решение Гоголя осуждали. Как так можно? А, Николай Васильевич? Ну это же неприлично… там же одни дураки и воры-с!
Получив в качестве отказа странное предложение получать жалованье библиотекаря при Дирекции императорских художников, Гоголь решительно отказался и написал в ответ, что «хоть бы мне и самим директором предложили стать, и то не стал бы!».
И собрал ещё 5000 папских скудо для гравера Иордана, который пообещал, что всем жертвователям гарантирует получение его гравюр с «Преображения» Рафаэля.
Под Гоголя денег Иордану дали. Иордан своё обещание выполнил: примерно через десять лет все выжившие свои оттиски получили.
Чехов
Чехов в письме к Суворину, будучи уже очень больным человеком, написал просто: начнется война – пойду на войну. Не на марш мира пойду, а пойду на войну, написал Чехов. За Россию пойду на войну. Скажем прямо: за Российскую империю. Вот такой был неприятный человек этот Чехов.
Тут в комментариях стали появляться долгожданные интеллектуалы. Для них, для солнышек наших, уточняю: на войну Чехов собирался захватническую, колониальную, за передел сфер влияния. Собирался Антон Павлович воевать с Британией. Британия в очередной раз учила Россию, как быть умной, богатой и красивой. И слегка в этом деле увлеклась. Россия напряглась от бесконечных поучений от Британии. И всюду стали поговаривать, что вот-вот, значит, полыхнёт пламя европейско-азиатской бойни. Для усугубленных интеллектуалов дополню, что, конечно, Антон Павлович не хотел вступать в разведпоисковую группу диверсантов. Прямо не стал в письме указывать этого, скажем осторожнее. Он интеллигентно написал, что, случись война, он пойдёт воевать за Россию с Британией, используя на войне всю свою высокую квалификацию. Как некоторые догадаются, квалификацию медика. Какую квалификацию могут предложить участники марша мира, я не знаю. Наверняка высочайшую. Если делаешь карьеру в Москве, делаешься успешным, то, конечно, квалификацию получаешь просто обалденную во всех смыслах. Столько всего приключается на карьерной лестнице – словами не передать. Поэтому маршу мира легче бороться за мир, чем за то, чтобы их не имели на рабочем месте развязные начальники.
Пошел бы Чехов на марш мира с британским флажком и криком: «Прости нас, Индия?» Вот вопрос, который будет занимать меня в ближайшее время.
Не все люди понимают, что призыв к миру, если это призыв к миру, обязан быть адресован ко всем участникам конфликта. Иначе это не призыв к миру.
Карты
Любителям и ценителям.
«Снип-снап-снурре» – это карточная игра.
Количество колод: 1.
Количество карт в колоде: 52.
Количество игроков: от 3-х и более.
Старшинство карт: 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, валет, дама, король, туз.
Цель игры: первым избавиться от всех своих карт.
Правила игры. Сдатчик определяется жребием. Колода тщательно тасуется, снимается и раздается поровну между всеми игроками. Игроки сортируют свои карты, складывая их по порядку, карты одного значения рядом. Первый ход принадлежит игроку, который сидит слева от сдатчика. Игрок кладет любую свою карту в центр стола. Следующий игрок по часовой стрелке, если имеет карту такого же значения, выкладывает ее на стол и кричит: «Снип». Ход переходит к следующему игроку по часовой стрелке. Так игра продолжается до тех пор, пока не будет выложена третья карта такого же значения. Игрок, который выложит ее, кричит: «Снап». Выложивший четвертую карту, кричит: «Снуре». Выигрывает тот игрок, который первым избавится от всех своих карт.
Я так понимаю, что Шварц мог бы написать и «Себе-ещё-очко-перебор».
На всех
Эпизод из «Судьбы человека» про «после первой (второй и т. д.) не закусываю». Великий литературный эпизод, великое кинематографическое исполнение.
Не ударил пленный русский шофёр табуретом ближайшего охранника, не ткнул вилкой в глаз собеседника, а вёл себя все же очень достойно в нечеловеческих, запредельных условиях несвободы и унижения: личного, национального, мужского, любого… При этом не рвал на себе рубаху, не заходился в лозунгах. Жить хотел. Но хотел жить по своим несложным правилам. Поэтому немного подыграл этим нацистам, немного выдал «русского Ваню», но грани не переступил. Что и редко, и ценно. Хороший эпизод.
Вот только мы забываем, что настоящий поступок произошёл тогда, когда герой уходит из комендатуры и приходит в свой барак. Прижимая к груди хлеб и сало. Гонорар от смрадного врага, собравшего в лагере советских людей, чтобы их уничтожить.
Как только герой входит в барак, он не думает о стране, себе, достоинстве, свободе. Он говорит: поделите харчи, что я принёс. Разделите, по возможности справедливо, на всех. Не в стремлении к какой-то немыслимой и невозможной свободе подвиг шофёра, а в желании по справедливости спасти жизни своих. Используя все доступные и достойные средства.
Нам это понять трудно сейчас. Мы не помним главную фразу из этого эпизода.
«На всех поделите!» – вот главное.
Интересно, что фраза про «поделите» не вошла в обиходный застольный лексикон моих интеллигентных современников. Все, как и немцы, очарованы словами «не закусываю». Это совсем не потому, что мои современники какие-то не такие или скверные. Просто выстоять поодиночке, немного подыгрывая врагам, они могут, но вот представить себе «поделите на всех» не могут совсем.