Всполошенный двор огласился ещё одним воплем – кричали хотьковские черницы. Старица лежала на ступенях Успенской церкви – ядро оторвало ей правую руку вместе с плечом. Она не мучилась – умерла сразу.
Наконец Шушель Шпаников, старичок-каменотёс, сообразил, что стреляют навесом, закричал невесть откуда взявшимся у него громовым голосом:
– Под стены!
Подмастерье его, рыжий шустрый Гаранька, принялся хватать баб, подталкивая их к стенам.
– А ну, резвушки, беги!
Девки, бабы, дети бросились с визгом и рёвом – прижаться к стенам и башням. Старшины громко сзывали свои сотни на определённые им участки: за обстрелом может начаться приступ.
Но своим чередом торжественно началась обедня, и юный пономарь Иринарх с каждым новым залпом всё выше поднимал гордую голову. Когда запели псалмы, жалобно-треснуто звякнул колокол, его звук слился со звоном разбитого стекла, грохотом, и тут же закричал раненый священник. Иринарх увидел, как треснула, словно протыкаемая шилом кожа, железная дверь, и в церковь влетело ещё одно ядро – ударилось в образ чудотворца Николая – с левого плеча, подле венца – и отскочило невесть куда.
Не прервалась служба, не остановилось чтение псалмов.
После проследили, как металось по церкви первое ядро: от большого колокола влетело в окно церковное, пробило доску в Деисусе подле архистратига Михаила, отскочило в столп, вскользь по нему чиркнуло – шарахнулось о стену – разбило насвечник пред образом Святой Троицы, задело священника – и на полу в левом клиросе развалилось.
Обстрел прекратился, приступа за ним не случилось. Старшины сами, без особой вести, сошлись к князю Григорию Борисовичу.
Воеводы ярились: знать, обоз давешний был с Белоозера да из Устюжны Железнопольской. Стало быть, оттуда и ядра железные, и порох подвезли. Пленные сказывали, что Сапега посылал ещё в Ярославль по иные припасы: смолу для светочей, пруты железные для прочистки пищальных стволов, серу да свинец – пули лить. Стало быть, охота Сапеге и его панам зиму в тёплых царских хоромах да кельях провести. Старшины шумели. Решено было завтра идти на подкопный ров и на вылазку. Разряжались деловито, будто определяли, кто на каком лугу будет сено косить. Явились старцы Троицкие, сказались: с каждым отрядом пойдут по несколько старцев – Господа ради биться.
На вечерню все набились в Успенский собор. Пели согласно, сурово. Кому заутра придётся погибнуть за Троицу да за други своя?
19 ноября 1608 года
До позднего осеннего рассвета оставалось три часа, когда полки построились в указанных местах. Ночь была так черна, что у ставших возле ворот жуть разливалась по телу.
Митрий вслед за князем Григорием Борисовичем и Алексеем Голохвастым вошёл в церковь Святой Живоначальной Троицы. Там в гулкой тишине, при трёх горящих свечах, воеводы молились о помощи войску, припадали к чудотворным образам и мощам Сергия чудотворца.
Митрий знал, что сын Рощи стоит со своими молодцами возле потайных ворот Сушильной башни, что в Пивном дворе собрались старшины – туляне Иван Есипов, Сила Марин и переяславец Юрий Редриков. Возле Конюшенных ворот ожидают знака старшины-дворяне алексинец Иван Ходырев, владимирец Иван Болоховский, переяславцы Борис Зубов и Офонасий Редриков. У Святых ворот стоит Иван Внуков со товарищи да троицкий слуга Данило Селевин с даточными людьми. Горит сердце у Данилы – укором его предавшийся брат. Поклялся на кресте Данило кровью очистить род свой, жизнь в бою на Царство Божие променять.
В каждой сотне старцы троицкие.
Приложившись к мощам, воеводы выдохнули: с Богом!
Алексей Голохвастый поспешил к Сушильной башне, где открылись три железные двери, люди начали обережно выходить в ров. Князь Роща тяжёлым, но скорым шагом пошёл к Погребной башне, спустился к Пивному двору и, не зажигая светочей, повёл людей наизготовку на Луковый огород и на плотину Красного пруда. Митрий сотни раз выверенным путём побежал к Конюшенным воротам, к Ивану Ходыреву.
Крепость дышала напряжением, никто не спал, на тонущих в черноте стенах бдели назначенные туда люди, готовились к пальбе пушкари. Сотни рук поднялись ради крёстного знамения, когда вихрь налетел на крепость, вскинул полусгнившую палую листву, взвыл в жерлах пушек и умчался, унося чёрные тучи. Небо посветлело.
В этот миг трижды ударили осадные колокола, и зычный голос Ходырева вскричал:
– За Сергия! За Троицу!
– За Сергия! – подхватили десятки глоток, стремена напряглись, и кони рванули с места на литовские заставы, затаившиеся подле Конюшенного двора и у прудовых плотин.
Митрий, сжимая рукоять сабли, бежал за конём Ходырева, стараясь не терять его из виду. Ему велено было спустя время вернуться и сообщить князю Григорию Борисовичу, как сложится дело.
Старшина Иван Внуков выдохнул, обратившись к ратникам:
– Отдадим душу за Господа нашего! За Троицу!
Вырвались его люди на конях из Святых ворот – сбили под гору ночевавших за турусами литовцев и казаков – в Нижний монастырь и за мельницу.
Иван Есипов пешим со своими туляками уже бился на Московской дороге, заняв плотину Красного пруда, до самой горы Волкуши, пытаясь прорваться к пушкам, тем самым, что били по церкви.
Но богоборцы уже успели опомниться. Из-за туров, окружавших пушки, раздались выстрелы. Уронил саблю старшина Иван Есипов, схватился за голову. Ранен! Ободрённые вороги повыскакивали из-за туров, погнали троицких людей вниз, к плотине.
Подоспел на подмогу Есипову Иван Внуков, погнал литовцев и казаков в Терентьеву рощу и на Волкушу, избивая саблями и пиками.
Данило Селевин с пешей сотней подоспел к Нижнему монастырю, к колодцу чудотворца Сергия, где начинался подкоп. Там засел изменник атаман Чика с казаками. Никогда прежде, управляя монастырскими вотчинами, считая уроки, не ведал Данило, что душа может лететь впереди тела, что рука рубит быстрее, чем летит пуля, что пеший может победить трёх конных и сечь неустанно, обращая врагов в бегство. Но выбежал из-за туруса, склонив голову вниз, некий литвин с копьём, ударил Данилу в грудь – упёрлось копьё в латную пластину, скользнуло – и против сердца пришлось. Данило, устремляясь вперёд, достал литвина саблей, зарубил – и упал, ослабев. Товарищи подхватили его, отвели в монастырь – и сам Иоасаф постриг его и причастил. Преставился Данило во иноческом образе.
Уже совсем рассвело, когда Иван Ходырев и Борис Зубов, повернув от Нагорного пруда мимо Служней слободы, налетели на мельницу и погнали литовцев и казаков дальше, на луг.
Атаман Чика, чернобородый, страшный, упёрся, держась за Нижний монастырь. Прячась за остатками стены, двое казаков деловито заряжали ему самопалы, а он палил с рук, отшатываясь при каждом выстреле. Падали ратники троицкие. Иван Внуков хотел набежать на Чику как раз после выстрела, но тому бросили заряженную рушницу – и Внуков рухнул, сражённый. Когда мёртвого старшину внесли в Святые ворота, смутились монахи, возроптали и бросились на Пивной двор к чашнику Нифонту.
– Нифонт, веди нас на туры! Изнемогают сотни наши.
Три десятка чернецов, вооружённых пиками и бердышами, да пара сотен остававшихся в крепости ратников вышли из Погребной башни, от Пивного двора спустились к реке и бегом помчались в гору – откуда только силы взялись! Крепко рубились они подле орудий. И Митя, прибежавший к князю с вестью от Ходырева, был тут же послан им на Красную гору к Нифонту с повелением отступать.
– Почему отступать? – в горячке крикнул Митрий.
– Исполняй! – зло сказал Роща. – Оголили стены, сейчас из Клеменьевского табора прискачут! Все ворота нараспашку! Что Конюшенные? – обратился он к ратнику, подбежавшему с той стороны.
– Заперты. На Конюшенных Голохвастый стоит, но люди волнуются. К привратным сторожам подступают!
– Какие такие люди?
– Крестьяне деулинские и прочие. В бой рвутся. Вот-вот воеводу превозмогут силой.
Роща зажмурился, закачал головой, ухвативши лоб ладонями. Поднял покрасневшие глаза на вестового:
– Беги к Конюшенным. Прикажи Алексею Ивановичу никого не выпускать!
Когда вестовой добежал до Конюшенных, толпа уже смяла сторожей и валила наружу. Митя, вытащив саблю, сам уже бежал вместе с толпой мимо Плотничьей башни, мимо Мишутина и Благовещенского оврага к Красной горе. По ней скатывалось вниз, отбитое пальбой из пушек и пищалей, воинство чашника Нифонта.
Митрий закричал:
– А-а-а!
За ним закричали остальные, их услышали – и враги, и Нифонтовы люди. Враги развернулись и побежали обратно, под защиту туров.
Чашник остановил своё воинство. Приведя его в относительный порядок, он вновь устремился из подгорья вверх, к турам, соединяясь с крестьянами возле орудий.
Тут грянули пушки на Волкуше. Палили по Нижнему монастырю, по-за плотину, отрезая перешедших на ту сторону от основных сил. Вслед за залпами со стороны сапежинского табора, из-за туров и тарасов, подошли полки вражеские, согнали городских под гору. Тут заговорили пушки на Круглой башне и на южной стене. Пушкари били точно по врагам и заставили их повернуть вспять. На Волкуше ляшские трубы заиграли отступление.
Вернувшийся из-за мельницы Ходырев – глаза горели как в лихорадке, – приказал всем защитникам монастыря отойти в Косой, Благовещенский и Глиняный овраги, недосягаемые для пушек, чтобы расчесться и вновь разбиться по отрядам.
За капустным огородом, близ Келарева и Круглого прудов ещё кипела схватка, распавшись на отдельные поединки, но Ходырев понимал: в лоб пушки не возьмёшь. Он собирал вокруг себя всех конных. Посчитали – сам Ходырев, несколько его дворян, сотник Борис Зубов с людьми, силач Ананья Селевин и с ним немногие троицкие слуги. Мал их отряд, но внезапность устрашить может.
Пройдя Благовещенским оврагом, выскочили они позади орудий, отбили первые туры, вторые, третьи. Впереди скакал Борис Зубов – ударила пищаль, полетел на всём скаку конь под Зубовым. Литовцы, выбежав из-за орудий, хотели взять сотника живым. Но подоспел Ананья Селевин, рубя саблей, отогнал врагов от товарища. За ним скакал Ходырев, заходя с тылу к четвёртым и пятым турам. Вперёд вырвался молодой слуга Меркурий Айгустов. Пищальный выстрел попал в грудь, сразил бойца. Налетевший Ходырев отсёк пищальнику голову.