— Никто на Красный Яр не поедет.
— Может, это совсем не монголы. В пыли разве поймешь? — сказал Ивашко.
— Кто еще? — зло усмехнулся Шанда. — Киргизы далеко.
Неизвестно, что бы делал князец далее, если бы с той стороны не прискакал запыхавшийся дозорщик Мунгата. Он сообщил, что по степи идут несметные киргизы, у них большая перекочевка в тайгу.
У всех сразу отлегло от сердца, когда все поняли, что Ишей с улусами торопился под защиту Красного Яра. Значит, не изменил он в трудную минуту, начальный князь, не отошел от высокой руки батюшки-государя.
Киргизы не стали спускаться в лог, они обогнули его по бугру, пропылили снегом за холмы, уходя в Приенисейскую тайгу. Ивашко, пристально следивший за ними из-под вскинутой ладони, подумал, что в тайге киргизы непременно построят наскоро крепость и станут там ждать монголов, рассчитывая при этом на неотложную помощь красноярцев. Заставила-таки нужда уходить из насиженных мест и жаться поближе к городу.
К ночи улусы успели втянуться в тайгу, ночью же зашарилась по земле поземка — напрочь укрыла следы киргизов. А дня через два Шанда встретил и приветствовал частыми поклонами подъехавших к улусу монгольских послов. Потеряв откочевавших киргизов, к которым они ехали с требованием пригнать к Алтын-хану овец и коров, послы покружили по степи и повернули в сторону русских.
Узнав от Шанды, что в улусе давно живут доверенные люди красноярского воеводы, посол Дага-батор попросил неотложной встречи с ними. Степанко Коловский после некоторого раздумья согласился на переговоры. Он рассудил так: если киргизы не пускали его к Алтын-хану, то нужно хотя бы объясниться с монгольским послом, сказать ему все, что поручил сказать воевода.
Послы встретились в белой юрте Мунгата. Кроме русских и монголов здесь присутствовал лишь Шанда, который скромно устроился в глубине юрты за спиной у русских.
Дага-батор сделал крупный глоток пенного айрана из предложенной ему большой серебряной чаши, вытер рукавом лоснящиеся от жира губы и пустил ту чашу направо по кругу; вторым из нее изрядно отхлебнул Степанко, он передал айран Ивашке, и вскоре чаша пустою вернулась к Даге, он поставил ее прямо перед собой и, закрыв сонные глаза, стал не спеша перебирать пальцами сандаловые четки. Степанко же с подчеркнутой беззаботностью смотрел в очаг и терпеливо ждал, когда хитрый монгол покончит играть четками — тоже нашел заделье — и заговорит, спросит о здоровье великого государя всея Руси Алексей Михайловича, холопом которого был повелитель Дага-батора Алтын-хан.
Но Дага не спешил, наоборот, четки в его руках щелкали все тише и реже. Дага ждал, что разговор начнет Степанко тем же вопросом. Что Алтын-хан — царь, что Алексей Михайлович — царь, а мало ли кто кому клялся на верность — кому приходилось туго, тот и давал клятвы. Да, Гомбо Эрдени клялся когда-то, но дело было давно, и не сам он возглашал ту клятву — шерть, а выкликали ее зайсаны.
Устав ждать, когда заговорит Дага-батор, Степанко тоже закрыл глаза. Видно, дела у Алтын-хана не так уж плохи, что послы его столько времени ждут всяческих почестей. Однако Степанко упрям, он ни за что не заговорит первым: кочевой монгольский царь козявка по сравнению с батюшкой-царем! Возьмет ли Алтын-хан всем своим войском Красный Яр, неизвестно, а у московского царя таких Красных Яров, может, с сотню или даже с тысячу будет. Так кто над кем царь? Кому надо оказывать великий почет?
Дага-батор гадал: если Алтын-хан своим дерзким приходом напугал русских, то они заговорят первыми. Подождет русский посол да и спросит о здоровье Алтын-хана. Если же казаки сильны и не боятся монголов, то говорить все-таки придется Даге, нужно хоть что-то узнать о намерениях красноярцев, раз нечаянно столкнулся с ними на киргизском порубежье. Не случайно они оказались тут: Степанко шел к Алтын-хану с каким-то важным словом воеводы, а может, и самого Белого царя.
Степанко подумал, что если бы монголы решили идти под Красный Яр, то Дага-батор не вступил бы в прямые переговоры. Вот и выходит, что Алтын-хан побаивается русских, не хочет ссориться с московским государем. Можно и не ждать увертливого да лживого слова Даги — пусть перебирает четки, а Степанко уйдет к себе в юрту и завалится спать. Прошлой ночью спалось дурно, кости ломало, попариться бы теперь в баньке, да где она, банька, у киргизов?
Степанко встал с кошмы, за ним поднялись Ивашко и Якунко. Ушли, оставив монголов с Шандой. И сразу же Дага-батор забеспокоился, заерзал, как на гвозде. Он надеялся, что русские вышли ненадолго, что они непременно вернутся. Ведь это Алтын-хан привел сильное войско к ним, а не они войной оказались по ту сторону Саян.
Русские не вернулись. Дага-батор прождал их до конца дня, и ночь прождал, не покидая белой юрты. А утром послал Шанду к Степанке договариваться о новой встрече. И когда в полдень Степанко с товарищами чинно прошел на почетное посольское место и сел, Дага-батор заговорил, прижав к сердцу украшенные перстнями руки и склонившись в низком поклоне:
— Здоров ли государь всея Руси Алексей Михайлович?
— Здоров, слава Богу. А ваш Алтын-хан мугальский?
— Здоров наш властелин и повелитель, — учтиво ответил Дага.
— Едем мы к нему спросить, пошто он в Киргизской земле объявился, какая корысть жить ему здесь и пошто он зорит улусишки на Упсе[6] и Ербе и прочих реках, — вызывающе вскинув желтую редьку головы, сказал Степанко.
Кутая грудь в шелковый халат, Дага думал о том, как достойно ответить упрямому русскому. Если признать, что Алтын-хан холоп Белого царя, то нужно просить прощения за все прошлые и настоящие вины. Это не входило в посольские планы Даги, он, вместо того чтобы защищаться, сам перешел в наступление:
— Почему Алтын-хан не получает царского жалованья?
— Пусть он и бьет челом батюшке-государю. А пошто же Алтын-хан недобром на Киргизской земле объявился?
— Пришел за племянником Мерген-тайшою, чтобы взять его в плен, — почтительно ответил Дага, понимая, что простоватый на вид Степанко изворотлив в словесном поединке и с ним нужно держать ухо востро. — Разве на Красном Яру не знают об этом?
— Ваш Алтын лучше бы не шел к киргизам, а попросил бы Москву выдать ему его племянника…
— Но чтобы выдать мятежного тайшу, его надобно победить, взять в плен. Где найдут русские такую силу? — пряча лукавые глаза, сказал Дага.
В юрту осторожно, как побаивающаяся хозяина собака, заглянул Мунгат. Шанда взглядом позвал его, вдвоем они быстро разлили пузырящийся густой айран по чашкам и услужливо преподнесли послам. Отхлебнув глоток резкого, бьющего в нос любимого напитка кочевников, Степанко продолжал, не давая опомниться монголу:
— Зачем киргизским князцам и их людям всяческий разор чините? Или забыл Алтын, что они есть государевы холопы на все времена?
— Они наши извеку и всегда нам дань платили, что отцу Алтын-хана — Шолой Убаши, что самому Алтын-хану. Не так ли? — Дага обратился к Шанде.
— Так, так, — князец прищелкнул языком и утвердительно закачал головой.
— Алтын-хан берет ясак разбоем, и ему в том запрет от нашего государя.
— Так, так, — подтвердил Шанда.
— Чего хочет красноярский воевода? — прямо спросил Дага, рассчитывая на откровенность русского посла.
— Воеводе то надобно, чтобы Алтын отошел с Киргизской земли.
— А коли не отойдет?
— Воевать будем. Наше войско уже на конях, — попробовал припугнуть Степанко.
Дага невесело рассмеялся, прикрывая рот рукой в серебряной наручи:
— У вас сотни, а у моего повелителя тысячи цириков!
Степанко возразил:
— Считать не умеешь. Ежели бы на вас шли одни красноярцы, а то и томичи, и кузнецкие, и енисейские, и ачинские ратные люди. Да и киргизы во всей степи поднимутся. Что твой Алтын делать будет?
— Мало, мало вас, как туч в небе.
— Мы будем биться! — воскликнул возбужденный Степанко. — И всякая туча осыплет вас смертным дождем.
Дага-батор помолчал, собираясь с мыслями, затем поправил под собой подушку и сказал учтиво:
— Я передам моему повелителю эти, не очень скромные, слова. Но если даже Алтын-хан, могущественнейший и мудрейший из ханов всей земли, решит уйти за Саяны, в Великую степь, ему нужно кормить в том неблизком пути свою конницу.
— Когда нам голодно, мы покупаем скот. Купите и вы у киргизов.
Дага рассмеялся снова, наблюдая, как под решетчатым потолком карты пластами копится белый дым:
— Это все равно, что покупать у себя… Теперь же мне нужно знать, где кочует начальный князь Ишей.
— Мы не пасем его, — взбив свою жидкую бородку, грубо ответил Степанко.
Когда казаки с подобающей чину степенностью вышли из юрты, Ивашко улыбнулся и подмигнул Степанке:
— Они побегут домой, ей-богу.
Степанко не совсем понял, о ком говорит толмач: то ли о монгольских послах, то ли о всем войске Алтын-хана. Но спрашивать не стал. Степанко надеялся, что убегут те и другие.
Смотрел Ивашко на спокойную и задумчивую Киргизскую степь и удивлялся, как знакома и как бесконечно близка она ему. Может, прежде он видел во сне эти каменистые, бурые и красные холмы, и поросшие багульником, облепихой и караганой распадки, и уходящие далеко в мутную дымку, на юг, зубчатые цепи поднебесных гор. Но, может, запомнились они ему с детства, память эта всегда дремала в Ивашке, в его дикой, степной крови.
Так было и когда впервые встретился он с прекрасной дочерью Тойны — маленькой Ойлой и увидел игривые голубые огоньки в ее узких глазах. При виде незнакомца смущенная Ойла полыхнула румянцем и ускорила легкие тревожные шаги, и потом пугливо выглянула из-за юрты. Она не думала, что Ивашко смотрит ей вслед, и еще более смутилась, а когда выглянула в другой раз, в ее глазах опять прыгали смешинки.
Однажды он ахнул, как Ойла ловко вскочила на крутогривого сильного коня и, играючи плетью, стремглав понеслась в седую степь, к далеким курганам. Раскрыв рот, Ивашко с восхищением глядел на вихревое снежное облако, в котором закружились и потонули она и ее статный и резвый конь. А старый Торгай неслышно подошел к Ивашке и сказал: