Красноярские казаки затаились в колючих от изморози черемуховых кустах. Чтобы не замерзнуть, Бабук в затишье разгреб снег и развел костерок, пламя блекло запрыгало по сухим веткам, обдавая теплом и приятным, пахучим дымом. Нерасседланные, копытя снег, паслись в овражках кони.
— Зачем сердить царя-бачку? — млея от бьющего в лицо жара, искренне недоумевал Бабук. — Русский дает бачке хлеб, деньги дает, а киргиз ничего не дает, ясачных побивает. Почему так?
— Не хотят киргизы жить с нами в дружбе, — понимающе сказал Артюшко. — И ясачных в свою землю насильно уводят, чтоб брать с них соболями да скотом.
— Царь-бачка ясачным обиды не чинит, — раскуривая трубку, продолжал падкий на расспросы Бабук. — Зачем, однако, Табун не любит русских?
— А ты-то любишь?
— Мал-мало. Царь-бачка на службу брал, жалованье давал.
— Ну а ежели жалованье отберет? Худым станет?
— Однако, худым.
— Изменное ваше племя, — поморщился и сплюнул в огонь Артюшко, пристраивая у костра прокопченный жестяной котелок.
Куземко, которого обуревали совсем другие мысли, перевел разговор на кривого Курту. Уж не прельстили ли чем инородца киргизы и не откочевал ли он к ним на Июсы? Нет Курты на его обычном стойбище, и в город он совсем не ездит. Может, князец Бабук о нем что слышал от подгородных качинцев?
— Слышал, однако, — согласно покачал головой князец. — К реке Бузиму пошел Курта вместе со всем улусом. Казаков шибко боится: отберут молодую женку.
— Вон где объявился! А мы его сколь на Каче искали — с ног сбились, — присвистнув, сказал Артюшко.
В голове у Куземки молнией мелькнула дерзкая мысль, как ему ухитриться повидать Санкай. Нужно только упросить Бабука, чтоб заманил Курту к себе на какой-нибудь их инородческий праздник, а Куземко тем временем побывает в улусах на Бузиме. Коли согласится Санкай, то вихрем умчит ее, а там в Томск или в Кузнецк, или еще куда-нибудь подамся с нею — ищи потом ветра в поле!
Когда один из коней заступил в повод, Куземко это приметил и послал к коню Артюшку, а пока тот ходил, Куземко вполголоса сообщил свой план Бабуку, не сказав, конечно, ни слова о замышляемом побеге. Суча кривыми ногами, Бабук от души посмеялся над Куземкиной хитростью и, увлеченный этой любопытной затеей, обещал помочь. Только они вернутся на Красный Яр, и Бабук пошлет своего братишку к Курте с приглашением. Бабук был рад угодить своему приятелю казаку Куземке.
В неусыпном ожидании киргизов прошли сутки-другие. Табун в степи не появлялся. На третий день вместе с ачинскими казаками, привезшими кое-какую еду красноярцам и немного овса коням, прискакал сам здешний атаман. Усмирив уросливого, в подтеках пота рыжего бегуна, атаман распушил выбеленные морозом усы и сказал:
— Поднимается хиус — погибель вам тут. Молите Бога, что не смерзли до сей поры. Князец Табун давно прошел, опередил, знать, вас и в юрте своей в тепле сидит.
— Еще покараулим злодея. Ну, как замешкался где? — ежась от холода и дробно постукивая зубами, ответил Артюшко.
— Бурана не было. Куда след пропал? — пожимал плечами Бабук.
Пожалуй, он был прав. Выходит, что надо еще ждать, еще терпеть эту сатанинскую лютую стужу.
— Я снимаю дозоры — люди ропщут, — оледенелым воротником тулупа закрываясь от ветра, крикнул атаман и рывком потянул на себя повод.
— Чо воеводе скажем? — провожая атамана обиженным взглядом, сокрушался Артюшко. — Ну, как Табун гостить где порешил у ясачных — его и к весне не дождемся… Ноги и впрямь зашлись, стали каменными.
— Попрыгай у костра, а то — разуйся да и погрей, — сказал Куземко.
Артюшко послушался совета. Он проворно снял валенки, лег на спину в подтаявший снег и задрал босые худые ноги над самым пламенем. И сразу же едко запахло потом и корой жимолости, которая заменяла Артюшке онучи. Но долго так он лежать не мог — пристал, принялся стричь ногами, устраиваться поудобней да ненароком и загреб пяткою горящие угли. Вскочил, закружился волчком по подтаявшему у костра снегу.
— Потеха, — не то с насмешкой, не то с жалостью сказал Куземко, наблюдая за ним.
— Ничо! — взвизгнул Артюшко и воткнул обожженную пятку в сумет.
— Смотри-ко, аж зашипело!
Табун появился перед дозором в самое неподходящее для казаков время — утром, когда, закрывшись с головой шубами, Куземко и Артюшко спали на вчерашнем кострище, а Бабук, разгребая сыпучий снег, искал по кустам валежник. Выскочил Бабук на бугор, чтобы оглядеть затянутую легкой дымкой степную ширь, а Табун с четырьмя конными киргизами — вот он, рядом, в полуверсте. Что это Табун, Бабук нисколько не сомневался: один из всадников был одет в зеленую камковую шубу монгольского покроя. Именно такую богатую шубу, как слышал Бабук, Табун недавно получил в подарок от своего родича, джунгарского контайши.
Заметив появившегося на бугре Бабука, конные приостановились, съехались на совет. Им еще не было видно двух казаков, что спали на другом скате бугра. И киргизы, не испугавшись одного Бабука, тут же, не меняя направления, тронулись дальше.
— Эй, караул! Табунко едет! — всполошил друзей Бабук.
— Далеко? — ошарашенный вестью, Куземко вскочил на ноги.
— Тут он, рядом, — ответил Бабук, спеша по нетронутому снегу к своему коню.
На этот случай в степи, кроме красноярцев, не было служилых людей. Ачинский атаман был человеком своевольным и не бросал слов на ветер: забрал озябших своих казаков в острог. Теперь красноярцам нужно было рассчитывать только на свои, малые, силы. Трое против пятерых. У киргизов есть пистоли и пищали, киргизы просто так не сдадутся. Но все они и не нужны казакам, охота идет на одного — на «лучшего» князца Табуна.
Тем временем осторожные киргизы почуяли неладное. Когда Бабук поймал своего скакуна, подтянул подпруги у седла и верхом выскочил на бугор, киргизы резко повернули вправо, намереваясь далеко стороной объехать кусты, показавшиеся им подозрительными.
Бабук, еще не зная, зачем он делает это, помахал им вскинутым над головой малахаем и крикнул:
— Постой, князь!
Этот крик киргизов не остановил, а только подстегнул. Их кони, несмотря на глубокий снег, перешли с шага на крупную рысь. Осторожный, не раз попадавший в трудные переделки Табун стремился поскорее уйти от возможной опасности. А Бабук при виде удаляющихся киргизов распалился и подобрался весь, его азартное сердце наездника и охотника заколотилось гулко и часто. Краем глаза оглянувшись на казаков, по тонкому снегу бежавших к своим коням, гортанным голосом он крикнул что-то и понесся в лощину, наперерез уходившим степнякам. Он знал, что сблизится с киргизами прежде, чем Артюшко и Куземко сядут на своих скакунов. В предстоящей схватке надеяться оставалось ему на себя да на своего коня, который, по-журавлиному вытянув тонкую шею, летел по горевшей от низкого солнца степи.
Киргизы тоже не замешкались: пустили коней в галоп. Расстояние между Бабуком и ими, быстро сокращавшееся сначала, держалось теперь неизменным. И тогда Бабук, боясь упустить киргизов, подумал о пищали. Он на скаку освободил ее от застывших ремней и, вскинув, стал прицеливаться, ловить на мушку Табунова коня.
Но его опередил неожиданный выстрел Табуна. Пуля тонко свистнула у самого уха, заставив Бабука ниже пригнуться к плещущейся на ветру гриве коня.
Бабук всем своим существом обрадовался киргизову промаху. Пока Табун снова зарядит пищаль, его бояться нечего. А что у спутников Табуна? Если не огненный бой, то совсем хорошо. Стрелы Бабуку еще не страшны: они просто не долетят до него. Теперь только нельзя торопиться, его промах даст преимущество киргизам, нужно остановить коня и как следует прицелиться. И Бабук подобрал и потянул на себя повод. Бегун спружинил шею и с ходу осел, снежная пыль колюче ударила Бабуку в разгоряченное лицо и на секунду ослепила его.
И этой короткой заминки оказалось достаточно, чтобы киргизы пришли в себя от охватившего их замешательства. Оценив обстановку и почувствовав свое превосходство в силе, трое всадников остановили своих задыхавшихся от бега коней и с натянутыми луками стали спокойно поджидать Бабука. Они прикрыли собой продолжавших стремительно скакать по степи все в том же направлении князца Табуна и еще одного вооруженного пищалью киргиза. Стрелять по этим трем было бессмысленно — Бабук охотился не за ними, а за Табуном. Заряд же своей пищали он должен беречь на самый крайний случай. И Бабук, зычно прикрикнув на хрипевшего от усталости коня, повернул его назад и своим следом кинулся к месту ночевий казаков.
Киргизы, что еще минуту назад, сбившись в кучу, поджидали Бабука, теперь не выдержали. Они, не раздумывая, пустились вдогонку, надеясь легко захватить, как им казалось, зарвавшегося и явно струсившего воина. Из извилисто уходящей к окоему низины, где находились киргизы, они не могли видеть уже скакавших за бугром русских.
Между тем увлеченные погоней казаки настигали Табуна, конь которого, забрав в редкий кустарник и по брюхо утопая в снегу, заметно сдавал. Настигали и скакавшего стороной Табунова телохранителя. Киргизский князец озирался, как затравленный матерый волк. Он сразу понял, что встреча с русскими далеко не случайна, что они ждали здесь только его, Табуна. Он то и дело перетягивал коня плетью по дымящемуся крупу, досадуя на тех трех киргизов, что сразу погнались за одним воином. Но он еще не сдавался, и у него была монгольская острая сабля, которой он владел играючи, не хуже, чем луком и пищалью.
Путь к верховью Сережа, где находилось зимнее стойбище Табуна, теперь напрочь отрезали русские. Прорваться туда было уже невозможно. Оставалось одно: возвратиться за Чулым, где в густом сосняке можно спешно сделать засеку и ждать из улусов помощи, там-то хитрого и храброго Табуна не взять и лихому десятку русских.
Киргизы, погнавшиеся за Бабуком, сообразили наконец, что поступили опрометчиво, покинув князца в столь трудную минуту. И, круто повернув загнанных в скачке горячих коней, они с гиканьем понеслись по крутобоким сугробам на соединение с Табуном. Вздымая снег до неба, киргизы приблизились к нему раньше, чем русские. Победа теперь показалась им близкой.