Я сошел с дороги, почти сразу попал в какую-то топь, перепачкал сапоги, потом выбрался на сухой вереск, потом опять попал в грязь, уперся в длинное и узкое болото. Ругая себя за то, что совершил большой круг, я взял налево, ближе к зарослям на берегу реки (я помнил, что там было сухо, и к тому же река немного осушает около себя влажную местность), выбрался вскоре на ту же тропу, по которой шел к Дуботолку, и, оказавшись в половине версты от его дома, пошел возле зарослей в направлении Болотных Ялин. Парк уже вырисовывался верхушками деревьев версте в полторы впереди, когда какое-то непонятное чувство остановило меня. То ли ощущения мои, обостренные в этот вечер водкой и опасностью, то ли какое-то непонятное шестое чувство выразительно сказали мне, что я не один на равнине.
Что было это, другое, я не знал, но был уверен, что оно еще далеко. Я ускорил шаги, быстро миновал тот язык трясинного места, в который влез недавно и который преграждал мне путь. Получилось так, что я стоял почти у зарослей, прямо передо мною в версте был парк Болотных Ялин, трясинная лощина метров в десять шириной отделяла меня от того места, где я находился сорок минут назад, где всунулся в топь (я потерял эти минуты, чтобы совершить круг). За лощиною лежали пустоши, ровно освещенные все тем же неопределенным светом, а за ними — дорога. Если повернуться назад, то далеко в правой стороне моргал последний огонек в доме Дуботолка, мирный и розовый, а в левой стороне, тоже далеко, за пустошами виднелись развесистые и огромные верхушки Яновской пущи. Но она была очень-очень далеко, на границе пустошей и болот.
Я стоял и слушал, хотя какое-то неспокойное чувство и говорило мне, что оно сейчас ближе. Я ведь не мог поверить в предчувствия: должна была быть какая-то реальная причина для этого душевного состояния. Я не мог ничего видеть: легкий туман укрывал равнину. Я ничего не слышал. Что ж это могло быть, откуда этот сигнал? Я лег на землю, прижал к ней ухо и через полминуты почувствовал какое-то размеренное сотрясение земли. Не скажу, что я очень смелый человек, инстинкт самосохранения у меня, может, даже сильнее, нежели у других, но я всегда был весьма любознателен. Я решил ждать и вскоре был вознагражден. Со стороны пущи по пустошам двигалась какая-то темная масса, довольно-таки большая и подвижная. Я долгое время не мог догадаться, что это такое. Потом я услышал мелкий и ровный топот копыт. Шелестел вереск. Потом все исчезло, масса, видимо, спустилась в какую-то лощину, а когда появилась вновь — топот исчез. Она мчалась беззвучно, будто плыла в воздухе, подбиралась все ближе и ближе. Потом сделалась побольше, видимо, свернула и вместо головы показу мне бок. Еще минута, и я даже подался вперед. В волнах слабого прозрачного тумана ясно вырисовывались силуэты всадников, которые мчались неистовы наметом, даже конские гривы реяли по ветру. Я начал считать их и насчитал двадцать. Двадцать первый скакал впереди. Я еще сомневался, когда ветер принес откуда-то далекий отзвук охотничьего рога. Холодный сухой мороз прошел по моей спине.
Тусклые тени всадников бежали от дороги наискось к трясинной лощине. Реяли по ветру плащи-велеисы, всадники прямо, как куклы, сидели в седле, и ни один звук не долетал оттуда. Именно в этом молчании и было самое ужасающее. Какие-то светлые пятна выделились на этом туманном фоне. А двадцать первый скакал впереди, не болтаясь в седле, глаза его закрывала низко надвинутая шляпа с пером, лицо было мрачным и бледным, губы поджаты.
Дикий вереск пел под их ногами.
Я пытливо смотрел на острые носы, торчащие из-под шляп, на тонкие, снизу косматые ноги коней какой-то неизвестной породы.
Беззвучно скакала по вереску дикая охота короля Стаха, мчались серые, туманные, наклоненные вперед фигуры.
Я не сразу понял, что они, блуждая по болотам, напали на мой след и сейчас идут по нему за моей душой. Они остановились, все так же беззвучно, около того места, где я забрался в топь. До них было не менее десяти метров через трясину, я видел даже, что кони их, туманные кони,— вороного и пегого цветов, но не услышал ни одного звука, лишь где-то возле пущи временами пел приглушенный рог. Я только видел, что один из них повис в седле, посмотрел на следы, снова выпрямился. Предводитель махнул рукою в ту сторону, куда пошел я, огибая лощину, и охота помчалась. Еще минут пятнадцать — и она, обойдя лощину, должна была быть тут. Холодная злоба бурлила в моем сердце: ну нет, призраки вы или кто, а я вас встречу надлежащим образом!.. Револьвер, шесть патронов — и посмотрим. Я быстро сунул руку в карман, и... холодный пот выступил на моем лбу: револьвера не было. Я только теперь вспомнил, что оставил его в ящике бюро в моей комнате.
«Это конец»,— подумал я.
Но ждать конца, сложив лапки, было не в моих правилах. Через пятнадцать минут будут здесь. Местность неровная. Там и сям встречаются болотца, которые допустимо перебежать мне, а не всадникам (хотя, может, если они призраки, они перелетят их в воздухе). Я могу запутать следы.
Я снял сапоги, чтобы в первые минуты не привлечь внимания погони звуками своих шагов, и пошел, сначала неспешно, а потом, когда лощина спряталась, быстрее. Я петлял, бежал по вереску, ноги мои промокли от росы. Я направился вначале вдоль лощины, а потом круто свернул к Болотным Ялинам по кустарнику. Несколько раз я бежал по воде — обращать ли мне было внимание на это? Вскоре я снова добежал до тропы, а когда повернулся, то увидел дикую охоту уже на этой стороне. Она с тем же тупым упрямством двигалась по моим следам. Погоня мчалась, гривы и плащи реяли в воздухе.
Воспользовавшись тем, что я спрятан от них кустарником, а тропа идет в гору, я взял сапоги в руки и выдал по тропе такой класс бега, какого не выдавал никогда до этого и, пожалуй, никогда — потом. Я мчался так, что ветер свистел в ушах, жгло в легких, выедал глаза пот. А топот за моей спиною хоть медленно, а приближался. Скоро мне уже казалось, что я упаду, я и вправду два раза споткнулся, но исправился и бежал, бежал, бежал. Медленно, очень медленно приближался темный парк, а топот звучал все ближе и ближе.
К моему счастью, пришло второе дыхание, как сказали бы сейчас. Я бежал прямиком, через овраги и ямы, огибая холмы, на которых меня могли заметить. И топот звучал то ближе, то дальше, то с правой, то с левой стороны. Мне не было времени оглядываться, но раз я все-таки оглянулся из кустарника. Они, люди дикой охоты, летели за мною в молочном низком тумане.
Кони их распростерлись в воздухе, вереск звенел под копытами, всадники сидели неподвижно. И над ними, в клочке чистого неба, горела одинокая острая звезда.
Напрягая последние силы, я скатился с холма, пересек широкую тропу, прыгнул в канаву и побежал по дну, по воде. Канава приближалась к ограде. Я выскочил из нее и одним прыжком перенесся к ограде. Они были в каких-нибудь двадцати саженях от меня, но немного замешкались, и это дало мне возможность проскочить в едва заметную дырку и спрятаться в сирени. На тропе было совсем темно от деревьев, и потому, когда они почти беззвучно промчались мимо меня, я не мог рассмотреть их. Но я хорошо слышал, как главный простонал: «К Прорве».
Дикая охота помчалась дальше, а я сел на землю. Сердце мое трепетало, как хвост овцы. Но я быстро встал. Сидеть после бега нельзя. Я хорошо понимал, что лишь получил отсрочку. Они могут быстрее домчаться окольным путем до дома, нежели я дойду до него напрямик. И снова побежал. Ноги мои были сбиты до крови, дважды я упал, зацепившись за корни, лапы елей стегали мое лицо.
Громадина дворца выросла передо мною совсем неожиданно, и одновременно я услышал стук копыт где-то впереди. Они снова звучали, они гремели так часто, что я кожей чувствовал: они мчатся невероятно быстрым наметом.
Я пошел ва-банк. Я мог спрятаться, но во дворце была девушка, которая сейчас, наверное, испугалась. Я должен был быть там, там было мое оружие. В несколько прыжков я оказался на крыльце и забарабанил в дверь:
— Надея Романовна! Надея Романовна! Отворите!
Кричать было нельзя. Она могла упасть в обморок от испуга. А лязг копыт был уже тут, на этой половине дворца. Я грохотал.
Дверь отворилась внезапно. Я вскочил в зал, сильно припер дверь и хотел было броситься за оружием, но через волчок увидел, что туманные всадники помчались дальше и исчезли за поворотом аллеи.
Я взглянул на Яновскую, которая стояла, потрясенная моим видом, перевел взор в зеркало и ужаснулся: весь порванный, обшарпанный, с кровью на руках, с взлохмаченными волосами стоял и дико смотрел на меня мой двойник. Я снова взглянул на Яновскую: бледная, с мертвым лицом, она закрыла глаза и спросила:
— Верите вы сейчас в дикую охоту короля Стаха?
— Верю. Сейчас верю,— мрачно ответил я.— И вы не побоялись отворить мне дверь в такой момент? Маленькое мужественное сердце.
В ответ она разрыдалась:
— Пане Белорецкий... пан Андрей... Андрей, я так боялась, так боялась за вас. Господи... Господи... Господи! Хотя бы взял ты лишь меня одну!
Руки мои сжались в кулаки.
— Пани Надея. Я не знаю, призраки это или нет. Призраки не могли быть такими реальными, люди не могли быть такими призрачными, пылать такой нечистой злобой. Но я клянусь, клянусь вам. За этот ваш ужас, за эти ваши слезы они заплатят мне, заплатят дорогой ценой. Клянусь вам.
Где-то далеко замирал частый стук конских копыт.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Если до этого темп моего повествования был немного замедлен, то сейчас он будет, наоборот, не слишком ли быстрым. Но что поделаешь, события с той ужасной ночи так мчались, что у меня кружила голова.
Утром следующего дня мы ходили с Яновской в деревню, где я записывал легенды. Всю дорогу я убеждал ее, что не стоит так бояться дикой охоты, рассказал как я вчера обманул ее, а в голове вертелось: «Что ж это было? Что?»
Хозяйка немного повеселела, но все-таки была очень угнетенной: такой я ее еще не видел. А когда я врзвращался к дворцу (Яновская задержалась у флигеля со сторожем), я заметил грязный лист бумаги приколотый колючкой к стволу ели на видном месте. Я сорвал его: