охоты не Дуботолк: какая ему выгода, он не наследник Яновской. И не экономка. И не несчастная сумасшедшая в имении Кульшей. Я перебрал всех, даже тех, на кого нельзя было и подумать, так как стал очень недоверчив. Преступник молод, ему полезна либо смерть Яновской, либо бракосочетание ее с ним. Стало быть, он имеет какое-то право на наследство. Этот человек, как подозревал Светилович, был на балу у Яновских, он как-то влиял на Кульшу.
Лишь два человека целиком соответствовали всему этому: Ворона и Берман. Но почему Ворона так по-глупому держал себя со мною? Нет, скорее всего, это Берман. Он знает историю, он мог вдохновлять каких-то бандитов на это. Стоит лишь узнать, какая ему польза от смерти Яновской.
Но кто такие Малый Человек и Голубая Женщина Болотных Ялин? Голова моя кружилась, и все время стояло в ней то же слово. «Рука...» «Рука...» Почему рука? Вот-вот припомню... Нет, снова отлетело. А, темная душа... Ну что ж, надо искать дрыгантов и весь этот маскарад. И поскорее.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В тот вечер явился Рыгор, весь перепачканный грязью, потный и утомленный. Хмуро сидел на пеньке перед дворцом:
— Укрытие в лесу,— буркнул наконец.— Сегодня я узнал, что кроме той тропы, где я тогда караулил, есть вторая, с юга. Только она на локоть под трясиной. Я зашел в самую пущу, но тут нарвался на непроходимую затоку. И не отыскал следов через нее... Раза два чуть не утоп. Залез на верхушку самой высокой сосны и видел на той стороне большую поляну и, среди кустов и деревьев, крышу какой-то большой постройки. И дымок. И один раз в той стороне заржал конь.
— Надо будет пойти туда,— заметил я.
— Но, только без глупостей. Там будут мои люди. И пускай пан извинит, но если мы поймаем этих паршивцев, мы сделаем с ними как с конокрадами.
Лицо его из-под длинных косм смотрело на меня с недоброй усмешкой.
— Мужики терпят, мужики прощают, мужики у нас святые. Но тут я сам требую, чтобы с этими... как с конокрадами: приколотить осиновыми гвоздями к земле руки и ноги, а потом такой же кол, только побольше — в задний проход, до самого нутра. И от хат их даже уголька не оставлю, все пущу пеплом, чтобы духу даже... чтобы духу их вонючего не осталось.
Подумал и добавил:
— И ты остерегайся. Может, и в твою душу когда-нибудь панский дух шибанет. Тогда и с тобою так... пане.
— Дурак ты, Рыгор,— холодно процедил я.— Светилович тоже паном был, а всю свою короткую жизнь вас, олухов, от хищной шляхты да спесивых судей защищал. Слышал, как над ним причитали? И я могу так погибнуть... за вас. Помалкивал бы лучше, если Бог разума лишил, вурдалак.
Рыгор криво усмехнулся, потом достал откуда-то из свитки конверт, такой скомканный, будто его из волчьей пасти вытащили.
— Ладно, не обижайся... Вот тебе письмо. У Светиловича три дня как лежит, потому что так на конверте... И почтарь говорил, что сегодня занес тебе в Болотные Ялины еще и второе. Бывай, завтра приду.
Я на месте разорвал конверт. Письмо было от известного знатока местной генеалогии из губернии, к которому я писал. В нем был ответ на один из самых важных вопросов:
«Высокочтимый сударь мой, пан Белорецкий. Присылаю вам сведения о человеке, которым вы интересуетесь. Нигде в генеалогических моих списках, как и в аксамитных книгах, сведений о древности рода Берманов-Гацевичей я не обнаружил. Но в одном старинном акте я наткнулся на сведения, не лишенные интереса. Оказывается, что в 1750 году в деле известного вольнодумца Немирича имеются сведения о каком-то Бермане-Гацевиче, который был за постыдные деяния приговорен к баниции — изгнанию за пределы бывшего Королевства Польского и лишен шляхетских прав. Этот Берман был сводным братом Яроша Яновского, носившего прозвище «Схизмат». Вы должны знать, что с изменением власти старые приговоры утратили силу, и Берман, если это потомок того Бермана, может претендовать на фамилию «Яновский», если главная ветвь этого семейства погаснет. Примите уверения...» и т. д.
Я стоял как остолбенелый и все перечитывал строки письма, хотя уже крепко стемнело и буквы расплывались перед моими глазами.
«Ч-черт!.. Все ясно. Берман — наследник Яновской, отвратительный мерзавец, отменный негодяй».
И вдруг мне стукнуло в голову: «Рука... откуда рука? Ага! У Малого Человека, когда он смотрел на меня через окно, была рука, как у Бермана, такие же длинные нечеловеческие пальцы».
И я бросился во дворец. По дороге заглянул в спальню, но письма там не было. Экономка говорила, что письмо было тут, должно было быть тут. Она виновато квохтала передо мною: она вообще стала после той ночи в архиве очень льстивой и мягкой.
— Нет, пан, не знаю, где письмо. Нет, на нем не было почтового клейма. Нет, скорее всего, письма отослали из яновских окрестностей, а может, из уездного местечка. Нет, тут не было никого... Вот разве только пан Берман, который заходил сюда, думая, что пан дома.
Я не слушал ее дальше. Глаза мои пробежали по бюро, где лежали разбросанные бумаги, в которым видимо, копались. После этого я выбежал из комнатья и рванулся к библиотеке. Там не было никого, лишь книги целой кипой лежали на столе. Их неожиданна оставили из-за какого-то более важного дела. Тогда я направился к Берману. И тут следы торопливости, даже дверь не закрыта. Слабый огонек спички бросил кружок света на стол, и я заприметил на нем одну перчатку и разорванный наискось конверт, такой же, как и у Светиловича тогда, в тот ужасный вечер.
«Пан Белорецкий, уважаемый брат. Я мало и плохо знаю о дикой охоте. Но все-таки я могу сказать тебе кое-что интересное. К тому же я могу раскрыть тебе один секрет, тайну некоторых темных событий в вашем доме... Возможно, это просто выдумка, но мне кажется, что ты ищешь не там, где надо, миленький. Опасность в собственном дворце пани Яновской. Если хочешь знать кое-что о Малом Человеке Болотных Ялин — приходи сегодня в семь часов перед вечером на то место, где погиб Роман и где лежит его крест. Там твой неизвестный благодетель расскажет тебе, в чем корень смертельных событий».
Я на минуту заколебался, вспомнив участь Светиловича, но долго взвешивать нельзя было: часы показывали без пятнадцати семь. А тут еще Бермана нет... Куда пошел? Если он и Малый Человек, и главарь дикой охоты, он должен очень забеспокоиться, прочитав перлюстрированное им письмо. Не пошел ли он вместо меня на свидание с незнакомцем, чтобы заткнуть ему рот? Вполне возможно. А тут еще сторож на мой вопрос о Бермане показал рукою на северо-запад, как раз в направлении аллеи и дороги, ведшей к кресту Романа Старого.
Я побежал туда же. Ах, сколько я побегал за эти дни и, как сказали бы сейчас, потренировался! Черт его подери, такой тренинг, вместе с Болотными Ялинами! Ночь была немного светлее, нежели всегда. Лучи огромной красной луны освещали порой, перебивая тучи, землю, наискось падали меж черных стволов деревьев. Луна стояла над вересковыми пустошами такая большущая, круглая, красная, такая райски сияющая, такого огненного, счастливого цвета была эта планета, что тоска по чему-то светлому, нежному, непохожему на эти болота и пустоши залила мое сердце. Будто подплыли к земле и сгорали в воздухе какие-то неизвестные страны, города из расплавленного золота, и будто была в них иная, не такая, как наша, жизнь.
Луна, между тем, поднимаясь выше, уменьшилась, побледнела и сразу начала то и дело затягиваться очень мелкими белыми облачками, похожими на простоквашу. И все опять стало холодным, мрачным и таинственным: хоть садись да пиши балладу о бабушке, ехавшей верхом, и о том милом всаднике сидевшем впереди.
Продравшись кое-как через парк Болотных Ялин, я выбился на тропу и уже почти подходил к кресту Романа. Лес слева стоял низкой чахлой стеной, наискось висела над дорогою напротив от креста громадная дуплистая ива. Возле креста маячила фигура человека, видимо, Бермана.
И тут... я просто не поверил своим глазам. Неожиданно выросли откуда-то тени всадников. Они медленно подъезжали к человеку. Все это происходило в полном молчании, и мертвая холодная звезда горела над их головами.
В следующий момент громко прозвучал пистолетный выстрел, кони перешли в намет и смяли человеческое тело копытами. Я был потрясен. Я думал, что увижу встречу мерзавцев, а увидел убийство человека.
В глазах моих потемнело, и когда я очнулся, то увидел, что всадников уже не было.
Страшный нечеловеческий крик прогремел где-то над болотами, и был в нем ужас, гнев, отчаяние — черт знает что такое. Но я не испугался. Между прочим, я никогда с тех пор не боялся. Все ужасное, что я встречал после тех дней, мне казалось нестоящей мелочью.
Осторожно, как змей, я полз к тому месту, где темнело в траве то, длинное. Я помню, что я побаивался засады, сам желал убивать, что я полз меж осенних трав, используя каждую ямку, каждую кочку. И еще я помню даже сейчас, как приятно пах мелкий полынок в траве! О, как пах тимьян, какие сквозные голубые тени лежали на земле! Какой хорошей была жизнь даже в этом отвратительном месте! А человек был вынужден ползти, как змея, в траве, вместо того чтобы вольно дышать этим холодным бодрым воздухом, смотреть на луну, расправлять грудь, ходить от радости на руках, целовать глаза любимой.
Луна светила на мертвое лицо Бермана. Большие кроткие глаза были вытаращены, лицо искривлено гримасой нечеловеческого страдания.
«За что его? Неужели он не виновен? Я ведь был уверен, что это он».
Ах, как горько, как радостно пах тимьян! Травы, даже умирая, дышат горько и радостно.
В ту же минуту я инстинктивно, еще не понимая, в чем дело, двинулся назад. Я отполз довольно-таки далеко, когда услышал приближавшиеся шаги. Шли два человека. Я был под большой плакучей ивой. Встал на ноги (люди не могли меня заметить, я сливался со стеною леса), подскочил и, подтянувшись на руках, залез на дерево, спрятался в его гуще, как большущая древесная жаба.
Две тени подошли к убитому. Луна светила прямо на них, но лица были закрыты кусками темной материи. Удивительные это были люди: в старинных кабтях, в чугах, с длинными волосами, на которых еле держались плетенные из полосок кожи шапки (такие можно было видеть в музее города Вильно). На плечах длинные плащи.