Всадники некоторое время спорили, как проще поступить, и в конце концов обратились к Макдару. Он объяснил Вивиан, что просто «вырежет» кое-что из ткани реальности. Для этого не нужно было менять события в прошлом, достаточно удалить воспоминания о них у всех участников. Газетные заголовки, записи следователей и журналистские расследования никуда не денутся, но люди будут просто смотреть на них и не видеть. Для всего мира, кроме непосредственных участников событий, окажется, что Лора никогда не исчезала.
– Удобно, – прокомментировала Вивиан.
Но Макдар предупредил, что после такого трюка могут происходить сбои. На вопрос, какого рода, он ответил туманно. Катаклизмов не случится, но иногда станут теряться вещи, забудется нечто важное, или, наоборот, полезут в голову всякие ненужные мелочи. Дороги могут менять направление, так что лучше не прогуливаться по лесу в одиночку.
Лоре, какой-то потерянной и потухшей, вручили деревянное полено, которое в случае необходимости принимало облик Грейс. Хотя, как пообещали охотники, девочкой вряд ли кто-то будет интересоваться, разве что первое время.
Вивиан вернулась домой и стала учиться жить на свободе, с единственным теперь глазом. Взамен изъятого Диан Кехт сделал протез, разрисованный так искусно, что от настоящего никто бы не отличил. Если бы не полуслепота и необходимость вынимать искусственный глаз раз в неделю, чтобы промыть, Вивиан и не заметила бы перемен.
Дом встретил ее густой тишиной, нетронутым снегом на подъездной дорожке, горячей водой в уличной ванне, непрочитанными книгами, быстрым интернетом и несколькими крупными заказами от постоянных клиентов… Работать с одним глазом, на который приходилась теперь вся нагрузка, было тяжело, но Вивиан постепенно освоилась. Гораздо сложнее оказалось привыкнуть к беспокойству, которое нападало на нее, стоило часам пробить полночь. То и дело она открывала дверцу в камине – просто чтобы убедиться, что хода в Сорию-Морию больше нет.
Но дни шли, и тревога слабела. Люди быстро ко всему приспосабливаются, и жизнь входит в привычную колею. В один из теплых солнечных деньков Вивиан вытряхнула из гардероба все свои красные туфли, вынесла их на задний двор, сложила в металлическую бочку, облила жидкостью для розжига и бросила спичку. А затем смотрела, как горит прежняя жизнь, как полыхает сказка, обернувшаяся рабством на долгие годы. Свобода пахла паленой кожей и резиной.
Прошло почти два месяца, прежде чем она снова приехала на почту, откуда собиралась отправить несколько посылок заказчикам. В помещении было почти пусто, покрашенные в тоскливый цвет стены навевали уныние, а белый свет ламп отражался в глянцевых листьях пластиковых растений. Кроме Вивиан, в очереди стояли только женщина с дочерью. Обе выглядели под стать обстановке: ждали, пока почтальон вернется с посылкой, и старательно не смотрели друг на друга. Вели себя так, словно находились в разных измерениях.
Наблюдая за ними, Вивиан почему-то вспомнила о сестре. Они не разговаривали с тех пор, как вся история закончилась. Лора поселилась в Ландсби, в пустом страшном доме их матери. Хотя это для Вивиан здание служило источником постоянных мучений и ужаса, а для Лоры, наверное, таило множество радостных детских воспоминаний. Краем уха Вивиан слышала, что сестра открыла на первом этаже небольшую студию йоги, и теперь у местных кумушек кроме книжного клуба и воскресной службы появилось еще одно пространство для сплетен.
До сих пор она старательно не думала о Лоре. Никто не рассчитывал, что они будут отправлять друг другу открытки на Рождество или пить вместе вино по пятницам. Но Вивиан почему-то казалось, что сестра однажды позвонит. Позвонит, когда выветрится ее гордость, а тоска по дочери станет такой нестерпимой, что захочется услышать хоть чей-то голос.
Но Лора так ни разу и не набрала ее номер.
Выйдя из почтового отделения, Вивиан подняла воротник куртки, чтобы добежать до машины, не успевшей остыть. По дороге зачем-то вспомнила о дурацком полене, которое умело превращаться в Грейс. Использует ли его Лора? Заставляет ли деревяшку принимать облик дочери, которую, возможно, никогда больше не увидит? Смотрит ли в ее пустые глаза, бродит ли, как сомнамбула, по пыльным комнатам?
Раньше Вивиан мечтала, чтобы сестра отравилась чувством вины. Почему же сейчас она не испытывала радости от этого? Она ведь жаждала, чтобы любимая дочурка Марджори потеряла все. Это произошло, но и сама Вивиан, как выяснилось, кое-что утратила…
Она достала телефон, уговаривая себя: если сестра не ответит после второго гудка, можно сбросить звонок и никогда больше не вспоминать о ней. Всего два гудка, и можно отключаться! Совесть будет чиста.
Лора подняла трубку после первого.
– Алло?
Я думал, после возвращения станет легче. А на самом деле ощущения были, как после забега. К нему долго готовишься, тренируешься каждый день, следишь за питанием, прислушиваешься к собственному телу, а потом какая-то пара часов – и все! Остаешься без цели и планов, болтаешься в пустоте, как астронавты из фильмов, у которых оборвался трос и их уносит все дальше и дальше в открытый космос.
До дома я добирался на машине Финна и Айрмед. Казалось, что это самые счастливые дни моей жизни, хотя ничего особенно примечательного не происходило. У меня чесалась, отрастая, рука, и к концу вторых суток, когда Финн снял повязку, чтобы проверить, как идут дела, я увидел крохотную, как у зародыша, конечность. Зрелище было жуткое! Но я, по крайней мере, убедился, что она удлиняется.
В пути мы включали музыку на полную громкость и пританцовывали с Финном на заднем сиденье, пока Айрмед вела машину и подпевала. Останавливались в придорожных забегаловках, чтобы выпить кофе и перехватить что-нибудь горячее. Радовались, когда попадались хорошо пропеченные вафли, на решетке которых таял шарик ванильного мороженого. Когда рука отросла, мне вручили эспандер и велели разрабатывать кисть. Процесс оказался мучительным, но я запретил себе ныть. Мог бы ведь и вовсе остаться без пальцев! Мы ночевали в мотелях, два раза за всю дорогу меняли пробитое колесо, и один раз я отравился несвежим стейком.
Когда наше путешествие подошло к концу, я не мог поверить, что все вот так оборвется.
С Финном мы попрощались сухо и нелепо, как чужие. Айрмед осталась в машине, чтобы дать нам возможность поговорить. Между нами должно было прозвучать столько слов, что я ожидал: они высыплются, как мелочь из дырявого кармана. Но вместо этого мы стояли рядом с подъездной дорожкой моего дома и обсуждали, как привыкли к холодам Фьёльби. Я пригласил Финна зайти: им ведь еще ехать примерно сутки, горячая еда и ванна будут кстати. Но он отказался так поспешно, что я почувствовал себя навязчивым.
Как только их машина скрылась за поворотом, голова будто взорвалась вопросами, которые я мог бы задать, и признаниями, которые мог бы сделать. Надо было хотя бы договориться созваниваться раз в неделю или заезжать друг к другу в гости на праздники! Мне хотелось, чтобы Финн с Айрмед вернулись, сказали, что передумали, переночевали в моей комнате, познакомились с моей семьей… Но они были уже далеко, и мне как будто перекрыли кислород.
Как и обещали всадники Дикой Охоты, родители ни о чем не спрашивали. Можно было подумать, что я не провел полмесяца в другом городе, а просто вышел за чипсами и колой. Мама поинтересовалась, как поживает Грейс, но с таким лицом, будто с трудом вспомнила, кто это такая.
Сдав последний экзамен и получив аттестат, я уже на следующий день начал работать с отцом на заправке: продавал проезжающим мимо дальнобойщикам горячие супы в пластиковых кружках и конфеты, которые помогают не уснуть. Несколько раз родители и братья спрашивали, когда я снова начну бегать и подыскивать себе колледж. Правда заключалась в том, что мне этого не хотелось, да и вообще ничего не хотелось. Я на автомате просматривал сайты учебных заведений, отмечая те, где дают стипендию спортсменам, но никак не мог сделать выбор, куда отправлять документы. Если бы не необходимость помогать отцу, я бы совсем не вылезал из кровати. Выходные я проводил в мутном полусне, пялясь в сериалы, помогая матери с уборкой или мелким – с домашней работой.
Все изменилось в субботу утром. Не знаю, какая это была суббота по счету, начиная с моего возвращения. Помню только, что дождь шел стеной. Я проснулся от звука, с которым вода льется на раскаленную сковороду. Высунулся из окна и вдруг понял, что нужно решать прямо сейчас: либо я одеваюсь и иду на пробежку, либо больше никогда в жизни не вернусь к спорту.
Не умываясь и не чистя зубы, я надел тренировочные штаны, футболку, выбрал самые убитые кроссовки и натянул ветровку. Погода для разминки стояла совершенно неподходящая. Ни один фанатик не стал бы выходить на дистанцию в такой ливень. Хозяйки, которые выбегали на балконы, чтобы сдернуть с веревок сохнущее белье, махали мне, смеялись и крутили пальцем у виска. Я вымок насквозь уже через минуту и проклинал себя на чем свет стоит, вбегая в заросший парк недалеко от дома. Один кружок, и хватит…
Деревья закрывали дорожки от ветра. Дождь наконец прекратился, и земля задышала сыростью и теплом. Выглянувшее солнце яростным высверком било в воду озера, где плавали пузатые утки с глянцевыми перьями.
После первых же двух миль у меня сбилось дыхание. От этого я возненавидел себя так сильно, что захотелось расцарапать лицо. Боже, Крис, ты ни хрена не можешь! Не можешь определиться с учебой! Не можешь позвонить Финну! Не можешь даже пробежать гребаные пять миль!
Все сильнее хотелось остановиться, и из-за этого я ускорился: стал чаще перебирать ногами, наращивая темп. Мчался, пока дыхание не пришло в норму, пока вся гнусь и весь липкий сор не вылетели из головы. На последней миле разум сделался легким и пустым, как воздушный шарик.
Я стал притормаживать, когда солнце начало пригревать так, что пришлось расстегнуть ветровку. Перешел на шаг, достал телефон из кармана и глянул на результат: пять миль в относительно ровном темпе. Сойдет для пробежки после долгого перерыва.