– Звучит разумно. Что скажете, советники?
Многие вельможи охотно согласились, другие – лишь скептически качали головами.
Неожиданно князь кое о чем вспомнил:
– Добрый Хондемир, ты упоминал, что тебе понадобится еще нечто помимо кавалеристов. Что именно?
– О, совсем немного. Что может понадобиться в пути? Шатер, в котором я мог бы заниматься на остановках своим искусством, кое-какая утварь… ну и еще одна мелочь.
– Что же? – спросил князь.
– Видишь ли, государь, вызвать потусторонне существо – это не то что воина или слугу нанять. Нужно выполнить очень сложные обряды. Поскольку весь ритуал будет вершиться от твоего имени, хорошо бы присутствовать лично тебе. – Князь посмотрел на колдуна с тревогой, но Хондемир упредил возражения, сделав успокаивающий жест: – Конечно, я не собираюсь просить тебя покинуть город в разгар подготовки к осаде. Подойдет любой твой родич. Лучше всего – кто-то из твоих детей.
Амир Джелайр побледнел и приподнялся со скамьи:
– Один из моих сыновей? Да разве я могу перенести разлуку с кем-то из них?
– Я не сказал "сын", государь. Сойдет и дочь. Князь, успокоившись, уселся на место.
– Дочь? Это другое дело. У меня их несколько. Ишкала – старшая. У нее трудный характер. Я давно уже утратил надежду найти для нее подходящего мужа. Можешь взять ее с собой.
– Прекрасно, государь. Если в дороге ничего не случится, дочь вернется к тебе цела и невредима, А теперь, повелитель, коль скоро вы приняли мой план, твои воины и твоя дочь должны быть готовы к походу на рассвете десятого дня, считая от сегодняшнего.
– Да будет так! – громко возвестил князь. – Что ж, с делами мы разобрались, теперь можно и отобедать.
Поздно вечером, когда Хондемира доставили в его особняк, он мысленно праздновал победу. Князь оказался человеком легковерным, да и не привык Джелайр к таким сложным вопросам. А впрочем, будь он тверже и недоверчивее, Хондемиру все равно скорее всего удалось бы склонить его на свою сторону. Ведь план и в самом деле был хорош, и говорил чародей правду… Кроме одной небольшой детали: чем он на самом деле собирался заняться, достигнув Курганов Спящих.
А в это время, пока Хондемира несли домой с роскошного княжеского пира, в другом уголке Согарии еще одно веселое, шумное застолье не собиралось заканчиваться. В одной из харчевен, окружавших городской базар, гуляла компания молодых людей. Обычно базарные харчевни обслуживали заезжих торговцев, но эту облюбовали для себя городские повесы: не сумевшие разбогатеть мастера-ремесленники, художники, ученики писцов и звездочетов, а также самые отпетые сынки согарийской знати.
За одним столиком в этот поздний час было особенно шумно. Люди, сидевшие за ним, были очень молоды. Кувшин с вином уже обошел стол не один круг, и его не раз уже доливали. В компании особенно выделялся один юноша. Говорил он очень красноречиво, несмотря на то что язык у него уже порядком заплетался.
– Друзья, мы живем во времена упадка, – вешал восторженный юнец. Людям нашего времени ни до чего нет дела, кроме денег. Они покупают дворцы и драгоценные побрякушки, обжираются и пьют вино…
– Что же плохого в деньгах, Мансур? – со смехом спросил его товарищ. Что худого в дворцах и в изящных творениях ювелиров?
– И что плохого в том, чтобы есть и пить вино? – подхватил другой гуляка. – А сам ты сейчас чем занимаешься? – Все за столом захохотали.
– Есть вещи более важные, – ответил тот, кого звали Мансуром. Он был едва ли не самым молодым в компании – за плечами у него вряд ли наберется и восемнадцать безоблачных лет. Одежды у юноши особой роскошью и изяществом не отличалась, не в пример его компаньонам, однако и в лице, и в повадках сквозило явно благородное происхождение. Был он строен, высок и хорош собою. На щеках пробивалась каштановая бородка. Трактирные служанки нет-нет да и бросали на юношу лукавые взгляды. Но Мансур, казалось, не обращал на откровенные призывы девиц никакого внимания.
– Какие же вещи важнее, а, Мансур? – воскликнул один из парней. По тону его было понятно, что такие шутливые перепалки – не редкость между собутыльниками.
– Слава! И приключения! И вечная любовь! Где в наше спокойное время услышишь звон мечей, свист стрел, воинственные кличи доблестных воинов?
– Ну, если слухи правдивы, этого мы скоро дождемся, – заметил тот, что был постарше. Но Мансур не обратил внимания на эти слова.
– Как доказать своим друзьям и своей возлюбленной, что ты мужчина, если не великими подвигами? – настаивал он.
– Давай-ка поподробней! – одновременно воскликнули его друзья.
– Так получилось, – продолжал юноша, – что у меня с собой кое-какие стихи, которые я сочинил именно по этому поводу, – он порылся за пазухой, постойте, где же они, должны быть тут. – Наконец Мансур обнаружил у себя за поясом футляр, в котором писцы обычно таскают свои нехитрые инструменты. Однако футляр был пуст.
– О боги, мы обречены, – воскликнул один из парней. – Мансур собирается читать нам свои стихи! – Послышались стоны и проклятия.
– Перед таким испытанием нужно подкрепиться! – провозгласил другой, в очередной раз наполняя кубок.
– Есть вещи, которые человеку не вынести, – заметил юноша в манишке без рукавов: такие носят подмастерья зодчих. Он выхватил из-за пояса кинжал и приставил острие к груди, будто собираясь покончить с собой.
Мансур не обращал на приятелей внимания. Он извлек свиток со стихами из-за голенища сапога.
– Вот они где! Слушайте меня внимательно, друзья! Когда-нибудь вы будете рассказывать своим детям, что вам читал стихи сам Мансур Альяша.
Прижав одну руку к сердцу, а другой держа свиток, Мансур начал декламировать:
Где вы, времена отцов могучих,
Боевые кличи, звон мечей,
Где герои – не бывает лучших
Доблестней, храбрее, горячей?
Ваши мышцы – из отборной стали,
Взором – соколы, душою – львы,
А сегодня мы другими стали,
Нет сегодня подвигов, увы!
Вас страшились гордые туранцы
И свирепые сыны степей,
Жалкие отродья – бухрошанцы
Вас запомнят до скончанья дней…
Товарищи Мансура откинулись в изнеможении, словно их одолела неизлечимая хворь. А тот, что изображал самоубийцу, дернул вдохновенного поэта за рукав.
– Мансур, твои стихи прекрасны, но мы-то хотим, чтобы ты рассказал нам о своей возлюбленной.
– Ах, – вздохнул юноша, – она прекрасна. Но ее божественное имя не смеет сорваться с моих уст. Оно не предназначено для чужих ушей. – Мансур снова свернул рукопись и отложил ее в сторону.
– Что за тайна вокруг какой-то девчонки? – удивленно спросил юноша в тюрбане звездочета. – Уже две недели ты стонешь и плачешь по ней, а мы так ничего и не знаем. Может быть, девчонка вообще не стоит таких страданий. Он наполнил кубок Мансура, надеясь, что вино развяжет влюбленному поэту язык, хотя едва ли в этом была необходимость.
– Я дал клятву, – доверительно сообщил Мансур, – что никогда не открою ее имени. Иначе последствия будут ужасны для нас обоих.
– Ха-ха! – засмеялся "самоубийца". – Кажется, я оказался прав! Она замужем! Жена какого-нибудь толстопузого купца развлекает Мансура в роскошных покоях, пока муженек подсчитывает барыши. Обычная история!
– Берегись! – крикнул поэт, схватившись за меч у пояса. – Ты оскорбляешь имя моей госпожи!
– Мы ничего не можем сделать с ее именем, потому как оно нам неизвестно!
Мансур успокоился.
– Увы, оно должно оставаться тайной моего сердца. Она слишком высокородна, чтобы подобные мне даже глаза на нее поднимали. Один лишь я и осмелился. Мы поклялись друг другу в любви, но наша любовь обречена из-за разницы в положении.
Друзья были в восторге: наконец-то Мансур заговорил о таинственной незнакомке.
– А ты ее опиши, Мансур, – лукаво попросил один из них. – Любой талантливый поэт сумеет так описать свою возлюбленную, что остальные легко смогут ее представить, даже не зная имени.
– Волосы ее, друзья мои, черны, как полуночное небо…
– Да вряд ли во всей Согарии найдутся волосы другого цвета, разочарованно протянул лукавый собутыльник Мансура.
– Кожа ее бела, как восходящая луна…
– А поточнее нельзя, Мансур? – попросил "самоубийца". Вдруг поэта словно осенило:
– Подождите! Я знаю, как рассказать вам о ее несравненных качествах.
Он потянулся к другому сапогу и извлек скатанные в трубку бумажки.
– Как раз сегодня я посвятил ей стихи. Эта безделица, пока еще черновик, всего-то двести девяносто семь строк. Я…
Мансур поднял взгляд и увидел, как последние из его друзей спешно – кто в дверь, кто в окно – выскакивают из харчевни. Юноша смущенно оглядел опустевший стол. Потом сел и с горя осушил полную чашу вина.
– В наше время не осталось ни мужества, ни чести, – пробормотал он, ни любви к поэзии. – Тут он огляделся, ища поддержки, как раз вовремя, чтобы заметить хозяина. Судя по всему, трактирщик вознамерился получить плату. Мансур понял, что настало время спешно уносить ноги.
Вылетев на улицу, он резвой рысью направился в сторону княжеского дворца, по пути размышляя о превратностях своей судьбы. Как всякий поэт и философ, он понимал, что обречен всю жизнь сносить насмешки товарищей. И в любви ему тоже не на что было рассчитывать, поскольку лишь самая необыкновенная, самая прекрасная дама могла тронуть его сердце. И Мансур нашел такую, нашел в своем родном городе. Но она, как и следовало ожидать, принадлежала к очень высокому роду; юноше из бедной рыцарской семьи нечего и мечтать о подобной возлюбленной.
Как и все честолюбивые юнцы, Мансур был слишком горд, чтобы служить при дворе мальчиком на побегушках, и слишком беден, чтобы иметь какие-нибудь выгодные связи. Кое-как он зарабатывал уроками фехтования в школе мастера Накшафа. Дело это нехитрое – учить балбесов-переростков основам боя. Однако все, что связанно с оружием, Мансур считал чуть ли не священным. Сейчас юноша мог гордиться своим мастерством. Он еще мальчиком упросил отдать его в фехтовальную школу. Сначала старый учитель пренебрегал им, но потом принял, а приняв – высоко оценил. В конце концов с