— Милдред, — сказал Хью, — мы с вами старые друзья. — Голос его звучал торжественно.
— Да. — Снова её охватила нервная дрожь. Она не ожидала, что разговор их так неожиданно, так удивительно быстро примет серьезный оборот.
— Я надеюсь, вы позволите мне говорить откровенно.
Милдред молча кивнула. Она стиснула его руку, лежащую на подлокотнике, и выпустила.
— Надеюсь также, — продолжал Хью, — что вы не сочтете это оскорбительным для памяти Фанни.
Милдред не знала, следует ли заверить его, что нет, не сочтет, поэтому она просто коснулась его руки, хотя и не сжала её. Его большое озабоченное круглое лицо было совсем близко от её лица. Почти не меняя позы, она могла бы поцеловать его. Теперь он уже не за горами, этот второй поцелуй, которого первый так долго дожидался. Полураскрыв губы, она нежно смотрела на Хью, чувствуя, что и лицо у неё меняется под наплывом забытых эмоций.
— В человеческих привязанностях есть что-то до странности неподвластное времени.
— Я знаю… — сказала Милдред. Она взяла его руку и крепко держала, поглаживая одним пальцем. — Милый Хью… — Она была счастлива, удивлена, очень взволнована.
— Я надеюсь, что моя откровенность не расстроит вас и не будет вам неприятна, — сказал он. — Когда вы пришли, я не собирался заводить этот разговор. Но право же, я достаточно стар и глуп, чтобы говорить, когда хочется, и махнуть рукой на благородство молчания.
— Говорите, мой друг, говорите, — шепнула Милдред.
— Я хочу попросить у вас совета, Милдред. Относительно Эммы Сэндс.
Милдред резко разжала пальцы. Хью, который, видимо, не заметил ни когда она завладела его рукой, ни когда отпустила её, встал и заходил по комнате. Голова его раз за разом мелькала перед медовым Тинторетто.
— Не знаю, было ли вам это известно, — сказал Хью, — но я когда-то питал к Эмме очень теплые чувства. — Он остановился в золотом сиянии картины. — Да что там, Милдред, вам я могу сказать прямо — я был безумно увлечен Эммой.
— Да, — сказала Милдред. Она и не думала, что это прозвучит так сухо.
— Ах, так вы знали? — Он, казалось, нетерпеливо ждал ответа, словно ему приятно было бы узнать, что она в свое время с интересом следила за его похождениями.
— Да, в сущности, нет. Кажется, смутно догадывалась, что она вам нравится.
Хью был как будто разочарован.
— Ну так вот, а это было. — В тоне его мешались обида и самодовольство. Он опять зашагал, и постепенно лицо его прояснилось, о Милдред он словно забыл. Она видела, как черты его разгладились, смягчились от воспоминаний, точь-в-точь как у неё самой несколько минут назад. Лицо словно стало больше, благостнее, он повторил: — Да, это было. Я действительно… — Он сделал ещё несколько шагов и остановился перед Милдред. — Я ни с кем никогда об этом не говорил. Фанни-то знала, но разговоров никаких не было. Удивительно, просто чудо, что можно об этом поговорить с кем-то вслух, произнести её имя. Спасибо вам, Милдред, спасибо, дорогая!
— Вы хотите поговорить о прошлом? — спросила Милдред с надеждой.
— Пожалуй, нет. — Хью опять от неё отвернулся и подставил лицо сиянию картины. — Я хочу говорить о настоящем… Скорее даже… о будущем. Да, — повторил он увереннее, — о будущем. Это, знаете ли, удивительное открытие, что даже у человека в моем возрасте оно есть.
Милдред чувствовала, что вся съежилась в большом кресле, стала маленькая и сухая, как орех. Она сказала:
— Сердцем вы молоды, Хью.
Эти банальные слова, казалось, доставили ему удовольствие. До чего же глуп, подумала она, изнывая от нежности.
— Если и так, — сказал он, — то меня самого это больше всех удивляет. Я вам, по-моему, говорил, что Эмма была на кладбище?
— Да.
— С тех пор как я её там увидел, — сказал Хью, и слова его звучали как песня, — я ни о чем другом не могу думать. Все жду чего-то, как мальчишка, как глупый мальчишка. Просто не верится, правда, Милдред? — словно обращаясь к картине, он совсем легонько коснулся её пальцем, и Милдред сразу вспомнила этот его жест из давно прошедших времен. Ей стало страшно, что, если она попробует заговорить, вместо слов получится какой-то безобразный звук. Она промолчала. — Странно, — продолжал он, — так долго хранить любовь под замком и в конце концов обнаружить, что она жива и никуда не делась. Я уж думал, что замуровал эту гробницу навечно, но нет… нет!
— Мне это трудно вообразить, — сказала Милдред, пробуя голос на самых бодрых нотах. — Но ведь я человек практический. И как же вы намерены поступить?
— Вот именно, — ответил Хью, и воодушевление его спало, опять сменившись озабоченностью. — В том-то и дело. Тут мне и нужна ваша помощь, ваш совет. Вы знаете Эмму, знаете меня. Помогите мне быть объективным. Я совсем истерзался, просто голова идет кругом. Кажется, это даже на моем здоровье отразилось. Я надеюсь, что разговор с вами что-то изменит. Может быть, так и случится… и это дурацкое состояние духа просто пройдет. Хорошо бы. Я так ждал… немножко покоя, понимаете, немножко отдыха после… Стар я, в общем, для этой чепухи, верно? К чему на старости лет себя растравлять?
— Не дай нам бог дожить до такой старости, когда уже не захочется себя растравлять, — едва слышно проговорила Милдред.
— Вы должны принять за меня решение. Вот вы зовете меня ехать в Индию, значит, решать нужно скорее. Навестить мне Эмму или не стоит? Я ведь понятия не имею, как она теперь живет, нет ли там… кого-нибудь другого. Вы случайно не знаете? — Он тревожно заглянул ей в лицо.
— Насколько я знаю, никого другого нет. — Она медленно отодвинулась в глубину кресла. Дождь лил как из ведра, и в комнате совсем стемнело, только от картины исходил свет, золотивший с одного бока умоляющее лицо Хью.
— Но все-таки, пойти мне к ней или это просто глупость?.. Романтика, навязчивость, а то и хуже?.. К чему бередить старую рану? Ничего это не даст, кроме боли и хаоса. Да она и не захочет меня видеть после стольких лет, правда? Я ведь сильно преувеличил. Я не влюблен, это смешно, в мои годы этого не бывает. Я могу превозмочь это… это наваждение, надо только встряхнуться как следует. Помогите мне, Милдред, вы такая умница. Вы даже не представляете себе, как я на вас полагаюсь. Поверите ли, мне и сейчас уже лучше. Долгое морское путешествие — это как раз то, что мне нужно, уехать надолго, да ещё вместе с вами. Наверно, вам кажется, что я сошел с ума, это я-то, такой старый и смирный. Но вы ведь согласны, Милдред, не надо мне её навещать?
Теперь Милдред совсем вросла в спинку кресла, а руки симметрично положила на подлокотники, как пригвожденная. Снова перед её мысленным взором возникла Эмма с её собачьим лицом, Эмма в короткой белой теннисной юбке, брошенная Эмма, весело болтающая с юным Феликсом. Она сказала:
— Вам очень хочется повидать её, Хью. Ужасно хочется, просто до смерти. К чему отрицать, что вы почти, без пяти минут влюблены?
У Хью вырвался долгий вздох.
— Да, — сказал он, помолчав, и повторил: — Да. Да.
Милдред медленно приходила в себя.
— Ну так и повидайте её. Непременно повидайте, непременно. Если не пойдете, потом до конца жизни будете жалеть.
— Это верно. — Он покивал головой. — Это совершенно верно. Жалеть я буду. — Лицо его снова обратилось к картине и как будто снова разгладилось. Губы приоткрылись, глаза расширились, лысая голова откинулась назад — взгляд его скользил вверх, к лицу золотой Сусанны.
— Ну вот и сходите, — сказала Милдред. — Это вам мой совет, Хью. — Она тяжело поднялась и, как слепая, стала искать перчатки и сумку.
— Как, вы уже уходите? — Хью подошел к ней, взялся за её пальто, нерешительно помял его в руках и повесил обратно на спинку кресла.
Они стояли друг против друга. Милдред могла бы, подняв руки, положить их ему на плечи — сколько раз она себе это представляла!
— Да, мне пора.
— Ну, пожалуйста, не уходите, давайте вместе пообедаем!
— Не могу. Мне ещё надо попасть в одно место.
— Ох, как жаль. Мне так приятно было поговорить с вами, так приятно. Надеюсь, я не расстроил вас, Милдред, не шокировал? Уверяю вас, у меня и в мыслях не было все это выболтать.
— Ничего, мой друг. — Она надела пальто. — Было очень интересно.
— Ну так позвольте мне хотя бы посадить вас в такси.
— Пожалуйста. Хью, вы, значит, навестите Эмму, да? На это, знаете ли, потребуется мужество.
— Спасибо вам, Милдред. Вы придали мне мужества. Да, я её навещу. Спасибо.
Милдред улыбнулась ему:
— А вы, оказывается, страстная натура, Хью. Я этого и не подозревала.
— В самом деле? — Явно польщенный, он пожал ей руку признательно и сердечно.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 11
Хью стоял в начале длинного коридора, ведущего к двери Эммы. Он говорил себе: «Я был здесь двадцать пять лет назад». Только ни «я», ни «здесь» не желали сработать. Он протянул руку к стене и потрогал её. Звон и бормотание в ушах были сегодня громче обычного, он боялся, что не расслышит ни слова. Он ждал. Разумеется, он явился раньше времени.
Хью казалось, что когда он говорил с Милдред, то колебался между двумя решениями. Его беспокойство по поводу Эммы нарастало упорно и пугающе. Оно и в самом деле напоминало болезнь. Не то чтобы человек думал и приходил к какому-то выводу, потом думал дальше и опять приходил к выводу. Что именно нарастало в нем с такой силой — это его сознание просто отказывалось определить. Порой это было как огромное облако, исходящее из него и окутывающее его, некая новая форма его естества, нечто почти физическое. Это не было сожалением о прошлом, не было даже тоской по Эмме — то и другое слишком походило на связные мысли. А тут все было матовое, ничего не отражающее. Оно было просто… просто Эмма, и больше ничего, и никаким более осмысленным образом он не мог это выразить.
Все же он не терял голову, и рядом с этим огромным воздушным шаром, который дергал его, отрывая от земли, — или внутри этого шара — звучал монолог, немного, правда, режущий слух, словно в голос разума вкрались истерические нотки. Хью прекрасно понимал, что состояние, в котором он пребывает, как бы его ни назвать, — это нечто временное. Он может одолеть этот неотвязный, надутый воздухом бред, может одолеть его, если покрепче упрется обеими ногами в землю и направит внимание по другому руслу. Через неделю он может прийти в норму, говорил он себе, если действительно этого захочет, и ещё он думал, что не сразу понял, насколько состояние его объясняется просто тем, до чего он устал и издерган. Он так надеялся, так по-детски надеялся отдохнуть, когда бедной Фанни не станет. Звучало это жестоко, но так оно было, и это же совершенно естественно. С того самого времени, как он ушел в отставку, у него не было случая пожить в свое удовольствие — ведь очень скоро после этого заболела Фанни. Он тогда много чего наобещал себе: чтение, живопись, путешествия, дружеские беседы — как игруш