– Ребята, на сегодня довольно вопросов! – оборвал их Джо. – Капитан Финнеган очень устал после долгого пути домой.
– Мистер Бристоу! Когда вы узнали, что брат вашей жены жив?
– Капитан Финнеган уже виделся со своим сыном?
– Как миссис Бристоу восприняла радостную новость?
– Ну и дьявольское отродье, – проворчал Джо, въезжая внутрь и захлопывая входную дверь.
Едва войдя в холл, Шейми оказался в объятиях плачущей Фионы.
– Шейми, мы ведь считали тебя мертвым. До сих пор не верю, что ты к нам вернулся, – всхлипывая, призналась Фиона.
– Все хорошо, Фи. Все хорошо… – повторял Шейми, крепко обнимая сестру.
Телеграмму адмирала Харриса они получили еще в январе. Сейчас был конец марта. Врачи в Дамаске противились раннему отъезду Шейми, настаивая на лечении ожогов. Пришлось задержаться еще на месяц. А затем началось полуторамесячное плавание к родным берегам. Разлука тяжело сказалась на всех.
Когда Фиона выпустила брата из объятий, его обнял Питер, затем Кейти и близнецы. Его встречали все, кроме Роуз и Джеймса.
– Как Джеймс? – спросил Шейми, когда закончилась череда объятий.
– Немного нервничает, – ответила Фиона.
– Иного я и не ожидал, – признался Шейми.
Попробуй тут не нервничать! Как Джеймс вообще не забился в угол от страха? Не так давно он потерял мать, затем деда, а потом – отца. Так ему сказали взрослые. И вдруг его отец, которого он совсем не помнил, снова возвращается в его жизнь. Шейми видел Джеймса лишь младенцем, приезжая в краткосрочный отпуск. Сейчас сыну было четыре года. Вряд ли в памяти мальчика сохранились те встречи с отцом. По сути, его ждала встреча с совершенно чужим человеком.
– Он хочет меня видеть? – спросил Шейми.
– Конечно хочет, – ответила Фиона. – Он сейчас наверху, с Роуз. Я нарочно оставила его там, чтобы привести потом, когда мы все успокоимся. Особенно я. Мы много рассказывали Джеймсу про тебя. Он забросал нас вопросами. Хочет услышать, как ты плавал на «Эксетере» и выжил после торпедной атаки. Послать за ним?
– Да.
Фиона отправила наверх служанку, предложив всем перейти в гостиную. Когда они прошли туда и расселись, на пороге появилась Роуз, ведя за руку Джеймса.
При виде сына у Шейми потеплело на сердце. Он вспомнил, как не раз поддразнивал Дженни, говоря, что Джеймс – сын молочника, поскольку у малыша не было ничего от Финнеганов. Белокурый, со светло-карими, как у матери, глазами. Даже его красота была материнской.
Джеймс подошел и встал рядом с Фионой.
– Тетя Фи, а он взаправду мой папа? – услышал Шейми шепот сына.
– Да, Джеймс. Это действительно твой папа, – успокоила племянника Фиона. – Хочешь с ним поздороваться?
Джеймс кивнул. Он робко приблизился к Шейми, затем по-мужски протянул руку. Шейми тронула храбрость сына. Он протянул свою и пожал ручонку сына.
– Здравствуй, Джеймс, – сказал он.
– Здравствуйте, сэр. – Джеймс неуверенно поглядел на отца и добавил: – Мой дядя Джо – член парламента.
– Да ну? Тогда я буду держаться с ним поосторожнее, – сказал Шейми.
– А вы не из проклятых тори? – опасливо спросил Джеймс. – Проклятые тори очень злят дядю Джо.
Фиона выразительно посмотрела на мужа.
– Сколько раз тебе говорила, чтобы попридержал язык при детях, – с упреком прошептала она. – Они же все слышат и запоминают.
Джо смотрел в потолок.
– Понимаю, – ответил сыну Шейми, давясь от смеха. – Ты не волнуйся. Я из лейбористов. Думаю, дядя Джо на меня не рассердится.
– А ты приехал меня забрать? – вдруг горестным тоном спросил Джеймс.
Шейми ясно увидел испуг в глазах сына. Маленький ты страдалец, подумал он. Столько бед выпало на твою душу.
– Нет, Джеймс, – ласково возразил он. – Наоборот, я хотел тебя спросить: можно мне пожить здесь немного? С тобой, тетей Фионой и дядей Джо. Я бы очень хотел остаться, но только если ты не возражаешь.
Личико Джеймса просияло.
– Тетя Фи, можно? – спросил он, поворачиваясь к Фионе. – Можно он у нас останется?
– Конечно можно. Мы приготовим твоему папе комнату и застелим кровать.
Джеймс улыбнулся и сообщил Шейми:
– А мне на Рождество подарили заводную железную дорогу. Хочешь посмотреть?
– Очень хочу.
– Тогда пошли, – сказал Шейми, протягивая ему руку.
Шейми взял сына за руку, и они пошли наверх. Впервые за много месяцев, с того самого дня, как «Эксетер» ушел на дно, он чувствовал радость.
Он радовался, что остался жив.
Радовался возвращению домой.
Радовался единственному правильному поступку, который сумел совершить, – малышу Джеймсу.
Глава 104
Уилла лениво потянулась в постели, затем села. Часы показывали три часа ночи. Вскоре она встанет и займется печатью фотографий. Она полностью проснулась и была полна энергии. Интимная близость всегда действовала на нее так.
Она оглянулась на Оскара Карлайла, своего обаятельного американского любовника. Он лежал на спине, зарывшись в простыни и закрыв глаза.
Любовник, подумала Уилла, поворачивая голову к большим окнам ателье и ночному небу за ними. Как странно звучит для меня это слово.
Уилла не любила ни Оскара, ни других мужчин, с кем была близка в Париже. Жаль, конечно. Ей искренне хотелось полюбить этого музыканта.
– Я люблю тебя, Уилла.
Она вступала в интимную связь с мужчинами, но в глубине души сознавала: она отдает им лишь свое тело, но не сердце. Этого она не могла. У нее не было сердца. Она отдала его Шейми, а Шейми погиб.
– Я люблю тебя, Уилла.
Ее окутало черной, удушающей волной горя. Она не могла смириться со смертью Шейми. Не знала, как дальше жить в мире, где его нет. Мысленно она по-прежнему вела с ним разговоры. Вместе с ним наслаждалась закатами. Рассказывала о своей работе, делилась мечтами однажды вернуться на Эверест. И Шейми отвечал ей. Как он мог исчезнуть из мира живых?
Ей на спину легла рука. Уилла даже подпрыгнула от внезапности.
– Где ты, Уилла. Куда ты исчезла? – спросил Оскар.
– Никуда, – улыбнувшись, ответила она и повернулась к нему. – Я здесь.
– Я говорил, что люблю тебя. Целых пятнадцать раз.
Уилла наклонилась и поцеловала Оскара в губы, но ничего не ответила.
– Я проголодался, – признался Оскар. – В твоем ателье водится хоть какая-то еда?
– Вроде шоколад остался. И апельсины.
Оскар вылез из постели. Он был моложе Уиллы – всего двадцать семь. Она любовалась его прекрасным, бронзовым, мускулистым телом. Их связь началась более трех месяцев назад. В тот день Уилла фотографировала его для «Лайфа», после чего они замечательно провели время, под конец оказавшись в одной постели. Оскар был добрым, умным и забавным. Уилле нравилось, проснувшись ночью, протянуть руку и ощутить рядом его теплое тело. Через две недели он вернется в Рим. Уилла знала, что будет по нему скучать.
Оскар подхватил со стула ее шелковое кимоно и надел на себя.
– Вы выглядите очень соблазнительно, мадам Баттерфляй, – пошутила Уилла.
Взяв журнал, Оскар стал обмахиваться им, как веером. Затем, подражая походке гейши, прошел туда, где стояла глубокая тарелка с апельсинами. Уиллу это рассмешило.
Оскар принес несколько апельсинов и полплитки шоколада в серебристой фольге, захватив и бутылку вина. Одну они уже распили.
– Ну и холодина здесь! – воскликнул Оскар, завязывая кушак кимоно.
Он прошел в дальний конец комнаты, где возле окон стояла небольшая чугунная плита, открыл дверцу и подбросил угля. На обратном пути к постели он задержался возле рабочего стола, где были разложены недавние снимки Уиллы.
Несколько минут Оскар молча разглядывал фотографии. Некоторые он брал в руки и качал головой, бормоча:
– Черт бы тебя побрал, Уилла!
Уилла знала, на что он смотрит. Эти снимки она делала пару дней назад в борделе. Фотографии запечатлели проституток днем, до начала их работы. Они стирали постельное и нижнее белье, готовили еду, ели и смеялись. Возились со своими детьми. Снимки Уиллы показывали их обычными людьми.
– Изумительно! – тихо произнес Оскар. – Просто потрясающе! У критиков крыша съедет.
– В положительном или отрицательном смысле? – спросила Уилла, улыбаясь его сочному бруклинскому акценту.
– В обоих. Бесстрашная ты женщина, Уилла, – сказал Оскар, возвращаясь в постель. – И дело не в твоей смелости. Просто тебе ровным счетом наплевать, что́ может случиться с тобой. Ты не боишься, что шлюхи могут сделать из тебя отбивную. Тебя не пугают цыгане, полицейские и критики. – Он хмуро покосился на апельсин, после чего отломил большой кусок шоколада. – А еще какая-нибудь еда в твоем доме существует?
– Сомневаюсь.
– Неудивительно, что ты такая тощая, – сказал Оскар, отламывая второй кусок и отправляя Уилле в рот. – Вечером поедем ко мне. Я приготовлю стейк-фри.
– Звучит заманчиво. Пожалуй, я соглашусь.
Пока Оскар наливал вино, Уилла потянулась к ночному столику, где у нее стоял пузырек с таблетками. Она хотела незаметно проглотить две, чтобы притушить боль, до сих пор терзавшую ее при воспоминаниях о Шейми. Однако Оскар заметил:
– Опять таблетки?
– Мне они нужны. Снять боль.
– Какую боль? Где?
– В ноге.
– Нет, – покачал головой Оскар. – Не в ноге. – Его ладонь легла Уилле на грудь – туда, где находилось сердце. – У тебя болит здесь.
Уилла отвернулась. Ей не хотелось говорить об этом. Но Оскар нежно взял ее за подбородок и повернул лицом к себе:
– Посмотри на меня, Уилла. Почему ты такая печальная? Всегда печальная? Тощая и печальная. – Он взял ее за руку и поцеловал внутренний сгиб локтя. – Почему твои руки выглядят подушечками для булавок? Почему ты горстями глотаешь эти таблетки?
– Оскар, не надо…
– Потому что ты кого-то потеряла? На войне? Да, я знаю. Я видел снимок этого парня. Там, на стене. Не ты одна кого-то потеряла. У каждого найдется кто-то погибший… Но ведь ты нашла меня, а я нашел тебя, – помолчав, добавил он. – Это уже что-то. Это тебе поможет, если не будешь отгораживаться.