– Он был человеком старого закала. Долг и служение – превыше всего. Один из лучших людей, каких я знал. – Шейми замолчал, справляясь с нахлынувшими чувствами. – Мальчишкой я часто плавал на яхте вместе с его семьей. Адмирал давал мне первые уроки мореплавания. Он видел, что я люблю море и путешествия, и всячески поддерживал меня в этом. Он был мне как отец.
– Хочешь побыть с ним наедине? – спросила Дженни, прильнув в руке мужа.
Шейми лишь кивнул, говорить он не мог.
– Не торопись. – Дженни поцеловала его в щеку. – Я буду с Фионой и Джо.
Шейми достал платок, вытер глаза, затем высморкался. Он понимал: нужно бы пойти вместе с Дженни, но не мог. В нем по-прежнему бурлили горестные чувства, которые он не хотел показывать другим. И тогда он побрел по гостиной, разглядывая книги на полках, картины и семейные реликвии.
Этот дом был хорошо знаком Шейми. Мальчишкой он катался здесь на перилах, бегал за Альби по коридорам, пил горячий шоколад с печеньем на теплой уютной кухне. Но из всех уголков дома самым памятным была гостиная. Не счесть, сколько раз они с Альби сооружали здесь индейское типи из простыней и одеял миссис Олден. Вечерами они усаживались у камина, и адмирал рассказывал им о своих океанских плаваниях и приключениях. Вспомнилась игра в шашки на ковре. Песни, которые они пели, а миссис Олден аккомпанировала им на пианино.
Шейми коснулся желтовато-белой клавиши, вслушался в быстро затихающий звук. Потом взглянул на фотографии, расставленные на пианино. Снимки кораблей, которыми командовал адмирал. Снимки парусных судов, на которых он участвовал в гонках. Здесь же стояли семейные фотографии. Многие из них были сделаны на борту адмиральской яхты «Трейдвинд». Олдены и Шейми – вместе с ними. Один снимок был датирован июлем 1891 года, второй – августом 1892-го, а третий – июнем 1893-го. Все они из его детства, казавшегося бесконечным.
Здесь же стояли в рамках детские и подростковые снимки Альби. Был и тот, где он получал докторскую степень в Кембридже. С ними соседствовали снимки Уиллы: ранние, со смешными косичками и в фартучке. Снимки Уиллы-подростка в брюках, стоящей на вершине валуна или за штурвалом «Трейдвинда». И наконец, Уиллы-девушки – привлекательной девушки в платье цвета слоновой кости и таких же чулках.
Шейми взял эту фотографию и стал всматриваться. Он хорошо помнил и платье, и тот вечер. Им было семнадцать. Олдены устроили званый обед, ради которого Уилла и надела платье. Потом все трое, расстелив на заднем дворе одеяло, лежали и смотрели на небо. Через несколько дней Шейми должен был отправиться в свою первую экспедицию. Пройдут годы, прежде чем он снова увидит Альби и Уиллу. Помнится, Альби ушел в дом – раздобыть еды. Они с Уиллой остались вдвоем. Вот тогда-то Уилла поцеловала его и попросила однажды встретиться с ней под созвездием Ориона.
Помнил Шейми и их новую встречу. Спустя шесть лет они встретились, правда не под звездами, а в пабе «Пикерель» в Кембридже. Уилла подзадоривала его взобраться по стене церкви Святого Ботольфа и утверждала, что он не сможет превзойти ее в скорости. Они заключили пари: если выиграет Шейми, Уилла купит ему новые горные ботинки, а если победит она, он вместе с ней отправится в Африку покорять Килиманджаро. Уилла победила, выиграв не только пари и путешествие. Она завоевала его сердце.
А потом было возвращение из Африки, уже без Уиллы. Он стоял в этой же гостиной и рассказывал ее родителям о случившемся. Шейми думал, они станут винить его, как он винил себя, однако не услышал ни единого упрека. Они догадывались о его чувствах к их дочери и говорили, что глубоко сожалеют о таком окончании путешествия. Решение Уиллы отправиться на Восток вместо возвращения домой очень тяжело подействовало на адмирала и миссис Олден.
– Как ты могла это сделать? – спрашивал Шейми, глядя на фотографию. – Как ты могла столько лет провести вдали от родного дома и ни разу не приехать?
Адмирал любил дочь. Уилла тоже любила отца. Она дорожила его мнением, ища в его глазах одобрение и восхищение каждым своим поступком. Мать и брат неделями слали ей письма, умоляя вернуться в Лондон и повидаться с отцом, пока еще не поздно. Как она могла отмалчиваться? Откуда в ней столько жестокости? Уилла и с ним поступила жестоко, но он всего лишь ее возлюбленный, которому она разбила сердце. А адмирал Олден был ее отцом.
Шейми поставил фотографию на место, зная, что никогда не получит ответа на этот вопрос. Уилла была обязана приехать и проститься с отцом. Сейчас она должна была бы находиться рядом с матерью, помогая переживать боль утраты. Ведь миссис Олден прожила с мужем более сорока лет. И Альби тоже требовалась помощь сестры. Он в одиночку мужественно утешал сокрушенную мать, занимался устройством траурной церемонии, похорон и поминок, попутно справляясь с собственным горем. По всем человеческим законам Уилла должна была бы сейчас находиться рядом с близкими. Но ее не было.
Шейми вернулся к гробу. Он достал из кармана камешек и подсунул под сложенные руки адмирала. Горсть этих камешков он привез с обледенелых берегов моря Уэдделла. Если бы не адмирал, ему бы никогда не видеть тех мест. Шейми тяжело сглотнул, отдал адмиралу прощальный салют и покинул гостиную, перейдя в другую, поменьше.
Дженни сидела на диване и разговаривала с миссис Олден, расположившейся напротив. Шейми устроился рядом с женой. Дженни молча взяла его за руку. Ее прикосновение немного притупило его горе. В мозгу Шейми снова мелькнула мысль, часто посещавшая его в эти недели: как заботливо относится к нему Дженни и как он рад, что женился на ней.
Шейми улыбнулся про себя, вспомнив свои чувства, когда Дженни сообщила ему о беременности. Он не испытал никакой радости. Наоборот, он был шокирован. Перед глазами промелькнула вся его жизнь, что бывает у людей на грани смерти. Но он сразу же понял, как должен поступить. Дженни забеременела от него, а потому он не имеет права уплывать в Антарктику и оставлять ее в Лондоне одну. Каково было бы ей переживать тяготы беременности и своего положения незамужней женщины? Так мог поступить только конченый мерзавец. И Шейми принял единственно правильное решение, достойное порядочного мужчины: он сделал Дженни предложение.
Прося ее выйти за него, Шейми испытывал страх и болезненное чувство раздвоенности. Он понимал: этим предложением он теперь прощается с Уиллой раз и навсегда. Но, к его большому удивлению, согласие Дженни сделало его счастливым. Едва она сказала «да», весь страх пропал, и в последующие дни он испытывал лишь облегчение и удовлетворенность.
Слова произнесены, решение принято. По сути, он принял все решения. Он останется в Лондоне и согласится на предложенную КГО работу, а путешествия оставит другим, тем, кто моложе и неукротимее его. Тем, кому нечего терять, кроме самих себя. Шейми твердил себе, что ошибался, веря, будто Уилла Олден – единственная женщина, которую он может любить. Он был полон решимости отпустить печальную, разрушительную любовь к Уилле и принять любовь, предлагаемую Дженни. Свои воспоминания об Уилле: ее смех, то, как она смотрела на него, когда они поднимались на Мавензи, вкус ее губ… все это он поместил в сейф и запрятал в потаенные глубины, чтобы никогда не открывать снова.
Впервые за многие годы Шейми находился в ладу с собой, испытывая спокойствие, удовлетворенность и легкость. Исчезли тревоги и взбудораженность. Исчезло ощущение незаживающей внутренней раны.
«Да, все эти годы я ошибался», – мысленно говорил себе Шейми, сжимая руку Дженни. Наконец-то он нашел любовь. Он знал, что нашел. Он обрел счастье с женщиной, сидящей рядом. Уилла Олден принадлежала прошлому и останется в прошлом. Его будущее – жизнь с Дженни Уилкотт.
Миссис Олден извинилась и встала, чтобы поздороваться с кем-то из приехавших дальних родственников. Дженни спросила у Шейми, не хочет ли он еще чая.
– Нет, дорогая, спасибо. Я уже выпил три чашки, и выпитый чай просится наружу. Пожалуй, навещу-ка я уборную. Я быстро.
Ему пришлось идти мимо большой гостиной, где лежал адмирал Олден. Проходя, Шейми услышал голоса: мужской и женский. В какой-то момент они зазвучали громко, но тут же стихли. Что бы ни обсуждали эти люди, его, Шейми, их разговор не касался. Он надеялся, что оба сознают, где и при каких обстоятельствах они спорят, а потому быстро замолчат и уйдут.
Но он ошибся. Возвращаясь из уборной, он обнаружил, что голоса продолжают звучать, причем громче. Во всяком случае, мужской. К своему удивлению, Шейми узнал этот голос. То был Альби.
Тревожась за друга, Шейми приоткрыл дверь и просунул голову. Альби расхаживал взад-вперед. Рядом стоял странного вида субъект: высокий, тощий, одетый в широкие болтающиеся брюки, красную хлопчатобумажную куртку и с шарфом на голове. Шейми видел его со спины. Судя по мятой, запыленной одежде, собеседник Альби явился сюда из дальнего путешествия. А где же женщина? Шейми мог поклясться, что второй голос принадлежал женщине.
Разговор продолжался, больше похожий на спор. Говорил один Альби. Чувствовалось, его друг сердит и едва сдерживается.
Почему этот человек вздумал донимать Альби, причем сейчас, в день такой скорби? Тревога Шейми возросла, и он решил вмешаться. В этот момент неизвестный направился к гробу. Шейми заметил, что он прихрамывает.
И вдруг с пронзительной, мучительной ясностью Шейми понял, кто это. Он быстро попятился, рассчитывая выбраться незамеченным, однако спешка его и подвела. Шейми налетел на пьедестал с тяжелой китайской вазой. Ваза качнулся и раньше, чем Шейми успел ее поймать, грохнулась на пол и разбилась. Странный человек обернулся и оказался женщиной. Ее большие зеленые глаза, полные слез, округлились, в них читалось узнавание и душевная боль.
– Здравствуй, Шейми, – произнесла Уилла Олден.
Глава 24
Шейми застыл на месте. Эмоции, охватившие его, были подобны свирепому арктическому ветру. Печаль и гнев за то, как она обошлась с ними и со всеми. Жалость к ней и чувство вины за случившееся с ней. И любовь. Самым сильным из захлестнувших его чувств была любовь.