И теперь, когда Джона официально завершил свою работу в «Аро» – прощальная вечеринка в его честь состоялась вчера, – а юристы трудятся над документами для продажи домов Барри, наша совместная жизнь движется куда быстрее, чем я того ожидала.
И это именно то, что я себе представляла, когда пыталась постичь, что такое любовь, но не могла сформулировать точного определения в своей голове.
Это оно.
Это мы.
Это тот всплеск эмоций, который я ощущаю каждый раз, когда Джона входит в комнату; то нетерпение, которое испытываю, когда его нет рядом; то, как ёкает мое сердце каждый раз, когда заставляю его смеяться.
Поддавшись порыву, наклоняюсь к Джоне и быстро целую в щеку над его недавно подстриженной бородой.
Он смотрит на меня с любопытством в глазах.
– За что это?
– За то, что ты – это ты.
Снова перевожу взгляд на приближающуюся землю. Даже выкрашенная в тот же суровый зимний белый цвет эта часть Аляски заметно отличается от той замерзшей тундры, которую мы покинули сегодня с первыми лучами солнца. Здесь дома разбросаны дальше друг от друга, но более многочисленны, а озера и реки очерчены густыми лесами вокруг своих берегов.
Джона внимательно следит за моим взглядом.
– Это часть Аляски действительно хороша.
Я любуюсь мгновение зазубренными белыми пиками гор вдалеке, еще более отчетливыми на фоне морозного голубого неба. Станут ли все эти горные хребты для меня когда-нибудь обыденностью?
– Что это за гора?
– Денали. Самая высокая в Северной Америке.
Я вздыхаю. Кажется, здесь действительно мило.
– Жалко, что она так далеко.
– Это не далеко. Она считается частью ландшафта Анкориджа.
– А как далеко отсюда сам город?
– Всего в полутора часах.
– Ты имеешь в виду, что аж в полутора часах, – поправляю я. – На машине это три часа. При хорошей погоде.
Джона пожимает плечами.
– Но и не так далеко, как Бангор.
– Не так, – соглашаюсь я.
Джона сажает Веронику на заснеженную взлетно-посадочную полосу, и лыжи легко скользят по дороге, которая, вероятно, совсем недавно была расчищена трактором, припаркованным в сторонке.
– Прекрасная линия обзора… отлично выровнена… – Голос Джоны полон восхищения.
– Держу пари, ты говоришь это про все взлетно-посадочные полосы.
Он отсоединяет гарнитуру и привычно клацает множеством тумблеров, глуша мотор самолета. Наклонившись, чтобы быстро, но крепко поцеловать меня в губы и прошептать «да ты острячка», он открывает дверь и выпрыгивает из самолета.
И когда мои собственные ботинки с хрустом опускаются на землю, резкий контраст между нагретым салоном самолета и морозом снаружи заставляет меня еще сильнее съежиться в своем пальто.
Из высокого металлического здания – ангара, понимаю я, заметив в зияющем отверстии двери красное крыло самолета, стоящего внутри, – выходит человек. Он приближается к нам осторожной и ковыляющей походкой по узкой вытоптанной дорожке. Должно быть, ему около семидесяти – лицо его огрубело от возраста, а волосы, выглядывающие из-под черной шапочки, белые как снег.
Джона спешит ему навстречу, держа сумку с мясом в руке. Вторую он протягивает, чтобы обменяться рукопожатием.
– Фил. Рад снова тебя видеть.
– Давненько не виделись, да. – Фил ухмыляется, демонстрируя отсутствующий передний зуб. Серо-голубые глаза переходят на меня, и я замечаю, что левый из них замутнен. – А это хозяйка?
– Еще не официально, но да.
И мое сердце поет от ответа Джоны, от всех обещаний и намерений, заложенных в нем, – несмотря на то, что мы еще не обсуждали женитьбу – сказанных без колебаний или страха, в типичной для него прямолинейной манере. Я так презирала эту его черту, когда впервые встретила его и когда он так нагло высказал мне все, что обо мне думает в не самых блестящих выражениях. Но теперь уже не уверена, что смогла бы без нее. Когда тебе не нужно беспокоиться о том, что тебе что-то недоговаривают, доверять людям становится легко.
Джона протягивает руку назад, чтобы подозвать меня.
– Это Калла. Дочь Рена Флетчера.
– Жаль было узнать о твоем отце. Очень жаль. Он ушел слишком рано.
– Спасибо, – говорю я и поспешно добавляю: – Джона рассказал мне и о вашей жене. Примите мои соболезнования.
Его губы поджимаются, и он отрывисто кивает мне в знак признания, словно на большее не способен.
И это чувство знакомо мне слишком хорошо.
Фил замечает термосумку в руках Джоны.
– Джордж упоминал, что передаст кое-что со своей охоты.
Джона похлопывает ладонью по жесткому ящику.
– Это отличная вырезка.
– Да, он уже хвастался. – Фил хохочет, и этот смех напоминает мне звук старого автомобильного двигателя, с трудом пытающегося завестись. – Что ж, пошли. Почему бы мне не устроить вам экскурсию, если хотите, а сумку в дом мы забросим после?
– Мы с радостью. Правда, детка?
Глаза Джоны сияют любопытством, оглядывая окрестности, а затем останавливаются на мне, и его губ касается странная оживленная улыбка.
Я не могу удержаться от ответной улыбки и придвигаюсь к нему, чтобы прошептать:
– У тебя прямо-таки стояк на дом этого парня, а?
Джона обхватывает меня рукой за талию и крепко притягивает к себе.
– Да я сейчас кончу в штаны.
– Мы с Колетт купили это место в 80-х. Весной 85-го, кажется. – Фил останавливается перед кухонной раковиной, задумчиво почесывая подбородок. – Точно, это был мой сороковой день рождения. Мы приехали сюда, чтобы порыбачить на реке. Если вам нравится рыбалка, то у нас одно из самых лучших мест для нее. К западу от нас целая система рек. Летом народ приезжает толпами.
В общем, мы влюбились в эту местность. Помню, я думал, что уже на полпути к смерти, и мне очень нужно было сделать какой-то большой шаг. Так что мы купили эту землю. Почти сорок гектаров земли, предостаточно для полноценной жизни. Давненько это было. – Он пренебрежительно машет рукой в сторону территории за домом. – В это время года нужны снегоступы, чтобы передвигаться.
– Еще ни разу не ходила на снегоступах, – признаюсь я.
И я понятия не имею, сколько это – сорок гектаров, но подозреваю, что на пеший обход участка уйдут целые часы. После осмотра ангара и мастерской мы забрались в красный ржавый пикап Фила и поехали к дому на нем, поскольку расстояние было слишком уж непомерным для старых ног Фила.
Фил с любопытством смотрит на меня.
– Раз уж ты об этом упомянула, то ты не похожа на местную.
– Я родилась на Аляске, но большую часть жизни прожила в Торонто.
– А, из городских. – Он протягивает Джоне бутылку виски, взятую со стойки. – Пить хочешь?
Джона отрицательно мотает головой.
– Лучше не стоит. Мне еще лететь.
Фил дразняще машет бутылкой в мою сторону.
– Ну а тебе-то самолетом не нужно управлять.
Я стараюсь не выдать выражением лица своих эмоций. Сейчас едва полдень, а Фил уже схватился за бутылку. Рядом с ним стоит стакан, и я не могу сказать, вчерашний ли он или им пользовались уже сегодня. Какова его жизнь здесь в одиночестве? Может быть, я бы тоже начала пить.
– Спасибо, но у нас впереди долгий день. Хотя стакан воды не помешал бы.
– Конечно, думаю, где-то здесь у нас найдется бутылка, еще с тех времен, когда здесь был наш сын.
Фил подходит к холодильнику и достает оттуда пластиковую бутылку, и каждое его движение напоминает о его возрасте. От меня не ускользает то, что он постоянно говорит во множественном числе – «нас» и «наш», – словно его покойная жена все еще где-то здесь. Наверное, чтобы привыкнуть к статусу вдовца после пятидесяти лет брака, требуется время. Или Фил просто не хочет мириться с мыслью, что ее больше нет с ним.
Я вежливо улыбаюсь, принимая воду.
– У меня хороший большой огород. Примерно сотка. Достаточно большой, чтобы сделать заготовки на зиму, и все огорожено и подключено к электричеству, чтобы отгонять живность во время выращивания. Вы что-нибудь выращиваете? – Задавая этот вопрос, Фил смотрит прямо на меня.
– Нет, этим занималась моя мать.
Хотя она сама не раз охотно признавалась, что получает куда больше удовольствия от своих кустов роз и сирени, чем от морковки с кукурузой.
– Ну, любой человек может стать садоводом, если будет достаточно долго возиться с землей, – отмахивается Фил. – Еще есть загоны, где мы держали скотину.
– Твоя ферма, Барби, – бормочет Джона, получая мое едва заметное закатывание глаз в ответ.
– Конечно, кроме нескольких кур, которые несут яйца по утрам, больше никого не осталось. Ну и Зика. – Фил с грохотом ставит стакан на стол и наполняет его виски до половины. – Этот старый козел не что иное, как заноза в моей заднице. Он терпеть не может мужиков. Бесполезен, поскольку Колетт с нами больше нет. Он повсюду таскался за ней следом.
Лицо Джоны расплывается в ухмылке.
– Кто бы мог подумать? Калла просто обожает коз.
– Так сколько лет этому дому? – спрашиваю я, предупреждающе зыркая на Джону.
Мой взгляд скользит по деревянному убранству домика, намеренно избегая огромной лосиной головы, наблюдающей за нами со своего места между двумя большими окнами. По бокам от камина висят оленьи головы. На стене напротив – черная меховая шкура, отороченная красным войлоком, и я могу только предполагать, что когда-то это был медведь, поскольку головы к ней не прилагается.
Я никогда не возьму в толк, зачем люди окружают себя теми, кого они убили.
– Дайте подумать… Старые владельцы начали строительство лет за десять до нас. У них настали тяжелые времена, и им пришлось продать дом еще до того, как его закончили. Так что, я полагаю, ему… – Фил прищуривается в раздумье. – Почти сорок пять лет? Кое-что обновили тут. И полностью переделали подвальное помещение. Весь этот камень положили мы. Колетт думала, что это будет красиво. Разбавит дерево.