– Все в порядке. Я побуду здесь, может, отгрызу себе руку, – сухим тоном произношу я.
– Как это сделал бы пес Роя, если бы ты его не нашла.
– Джона! – морщусь я.
– Слишком рано для шуток?
– Это вообще не смешно!
– Кто бы мог подумать, что ты неравнодушна к диким животным.
Он усмехается, исчезая в маленькой двери в ангар, оставляя меня в одиночестве размышлять о том, как сложился мой день.
Через пять минут, когда Джоны все еще не видно, я начинаю раздумывать, оставить ли его здесь и отправиться домой или зайти и поторопить его. В конце концов я глушу двигатель и раздраженно направляюсь к двери. Я нахожу Джону именно там, где и думала, – он обходит Веронику с планшетом в руках, просматривая свои послеполетные заметки и проверяя ее на предмет безопасности, с маской глубокой сосредоточенности на лице.
– Думаю, он приходил сюда.
– А? – рассеянно бормочет Джона.
– Рой говорил, что в последнее время его пес часто отсутствовал. Думаю, это он рыскал тут. И сегодня он пошел к старому дому за нами. С чего бы еще ему быть там?
Джона, наконец, поднимает глаза от своего планшета.
– Что ты имеешь в виду под «рыскал»?
– Ну, что это он был там, среди деревьев, следил за мной. – При этой мысли у меня по позвоночнику пробегает дрожь. – Помнишь, я говорила тебе, что иногда вижу кого-то? В тот день мне показалось, что я видела в лесу какое-то движение. Держу пари, это был он. Цвет и размер подходят.
Джона мотает головой.
– Сомневаюсь, Калла.
– Я серьезно!
– И я серьезно. Зик продолжает бродить за загоном. Не думаешь, что этот пес загрыз бы его, как только у него появился бы шанс?
Это резонный аргумент.
Джона возвращается к своему планшету, а я блуждаю взглядом по ангару. И зачем Филу нужно было помещение для двух самолетов, если у него имелся только один; мне остается только гадать об этом.
– Я все равно думаю, что я права.
Джона не отвечает, слишком погруженный в свои записи. Или не обращающий на меня внимания.
Я подхожу к сине-белому биверу Фила, который стоит на прицепе в дальней части ангара со снятой панелью двигателя. Фил сказал нам, что не поднимал его в воздух уже три года из-за проблем со зрением. Что же происходит с самолетом после такого долгого отсутствия эксплуатации?
– Еще раз, какого он года? Шестьдесят девятого?
– Пятьдесят девятого.
– Еще лучше.
Я забираюсь внутрь по узкой лесенке со стороны пилота. Свешиваю ноги из кабины, пока рассматриваю серебристые полоски изоленты, скрепляющие красную ткань сидений. Фил и его вездесущая изолента.
Панель управления с циферблатами и переключателями здесь точная копия Вероники, на мой взгляд, но я уверена, что если спросить Джону, то он назовет тысячу различий между ними, едва только взглянув.
– Что с ним может быть, по-твоему?
– Для начала ему нужен новый пропеллер. Фил сказал, что я смогу выжать еще, вероятно, часов триста на этом двигателе, но я оставлю это на усмотрение Тоби.
Сегодня они наконец-то встретились, правда в не самых лучших обстоятельствах, и, прежде чем расстаться, обменялись всего несколькими короткими фразами. По крайней мере, Джона, похоже, не против дать ему шанс, удовлетворенный тем, как исправно работают движки снегоходов и квадроциклов с тех пор, как с ними поработал Тоби.
– Вам двоим стоит как-нибудь выпить.
Будет неплохо, если у Джоны появится местный друг мужского пола, и поскорее. Казалось, в Бангоре его знали и любили все, однако мой отец и Макс были единственными парнями, с которыми Джона общался вне работы. Теперь папы нет, а Макс вернулся в Портленд и занимается своим сыном Тором.
Джона что-то ворчит в ответ.
Я провожу кончиком пальца по одному из датчиков на панели, и палец сразу же покрывается толстым слоем пыли. Когда самолет будет готов к полету, его нужно хорошенько отмыть.
И тут меня осеняет.
– Нам нужно дать ей имя! – кричу я.
Сначала это была традиция моего деда, а потом и отца. Теперь мы тоже должны ее перенять. Поверить не могу, что я не подумала об этом раньше.
Джона, уже завершивший свои проверки и наполовину торчащий из Вероники, задерживается, чтобы достать что-то внутри нее. Затем он спрыгивает из самолета на землю с тяжелым стуком ботинок. В одной руке он сжимает смятый коричневый бумажный пакет, а в другой – предмет, завернутый в газеты.
– Я уже дал.
– Правда? – Меня пронзает неожиданный укол разочарования. – Как ты мог дать ей название без…
– Рен. Я назвал его Рен. – Джона приближается к самолету и проводит рукой по фюзеляжу. – Это он.
– О! – Я закусываю губу, когда вместе с пузырьком эмоций у меня вырывается улыбка. – Это хорошее имя.
– Ага. Я тоже так подумал.
Однако голубые глаза Джоны печальны. Это еще раз напоминает мне, что я не единственная, кто потерял моего отца и все еще скорбит по нему.
– Поможешь мне спуститься?
Здесь слишком высоко, чтобы спрыгнуть с самолета на его поплавки или прицеп. Джона вытягивает руки и открывает мне свои объятия.
Я тянусь к нему и, обхватив его шею руками, позволяю себе соскользнуть вниз, зная, что он выдержит мой вес.
Он кряхтит, но едва сдвигается с места и ставит меня на пол, придерживая рукой мою спину. В процессе я украдкой целую его губы.
– Вот. – Он протягивает мне предмет странной формы, завернутый в газетную бумагу и перевязанный шпагатом. – Это подарок на новоселье от Этель.
– Этель? Когда ты с ней виделся?
– Сегодня.
Я нахмуриваю брови.
– Что она делала в Крукед-Крик?
– Я остановился в ее деревне по дороге домой. Хотел посмотреть, как они пережили зиму.
– Какого черта, Джона!
Этель и ее семья живут и занимаются промыслом в деревне вверх по течению реки Кускоквим. Я не знаю, как далеко находится эта деревня от Бангора, но точно знаю, что не рядом с Крукед-Крик.
– Ты помнишь про маршрут?
Он прилетел домой на полчаса позже, чем ожидалось, но я была так отвлечена всей этой ситуацией с псом Роя, что не придала этому значения.
– Я здесь, и со мной все в порядке, так ведь? Да ладно тебе, расслабься.
Мое раздражение мгновенно накаляется.
– Не говори мне расслабиться!
Ненавижу, когда мне говорят расслабиться. Джона смотрит на меня секунду, а потом выпячивает подбородок.
– Открой.
Я вздыхаю.
– Этот разговор еще не закончен.
Но я слишком устала и голодна, чтобы спорить с ним. Я начинаю дергать шпагат, перетягивающий упаковку.
– Как она? Все еще угрожает отрубить конечности своему сыну?
Джона усмехается.
– У него до сих пор две руки. Пока что.
– А как ее внук?
Воспоминание о мальчике, который на сегодняшний день жив только благодаря храбрости или безумию Джоны – в зависимости от того, с кем ты разговариваешь, – вызывает у меня широкую улыбку и мгновенно испаряет раздражение.
– Он огромен и носится повсюду.
– Наверное, все из-за мускусных крыс, которыми его кормит бабушка. Что это такое? – Я прорываю слой газетной бумаги и обнаруживаю под ним еще один.
Это что-то твердое, это я могу сказать точно.
И, надеюсь, не что-то отвратительное. У этой женщины странное чувство юмора.
Джона достает из коричневого пакета длинную коричневую полоску вяленого мяса и протягивает ее мне.
Я качаю головой. Я уже на собственном опыте узнала, что это не говядина.
– Значит, не так уж ты и голодна, – дразнится он, отрывая кусок зубами.
– Никаких поцелуев, пока ты не почистишь зубы.
Я разворачиваю последнюю обертку и обнаруживаю внутри статуэтку. Мне требуется минута, чтобы повертеть подарок в руках и, рассмотрев со всех сторон, различить двух свернувшихся птиц.
– Вау. Это сделано вручную? – спрашиваю я, проводя большим пальцем по поверхности. Гладкая.
– Ага. Этель вырезала ее всю зиму, – говорит Джона, жуя. – Это бивень.
– Слоновий? – Я чувствую, как на моем лице появляется ужас.
– Моржовый, – поправляет Джона. – Коренным жителям Аляски разрешено охотиться на них. И не волнуйся, все до последней части этого животного были использованы, чтобы семья Этель пережила зиму.
– Не сомневаюсь.
Я изучаю птиц. Их форма доведена до совершенства.
– Ворон и его жена-гусыня.
Я мягко улыбаюсь, когда поднимаю птиц выше, чтобы мы оба могли полюбоваться.
Джона мотает головой.
– Эта женщина любит свои истории.
– Эту она рассказала неправильно.
Я – не жена-гусыня Джоны. А может, и так, но я – жена-гусыня, которая дожила до весенней оттепели и намерена остаться вместе со своим вороном.
– Они прекрасны.
И я уже знаю, куда поставлю их – на верхнюю полку антикварного шкафа, который я заказала на прошлой неделе. И о котором Джона еще не знает.
Но взгляд Джоны устремлен не на статуэтку. Он устремлен на меня, и его лицо – мрачная маска. Мой желудок сжимается.
– Что-то случилось?
Судя по этому взгляду, что-то определенно произошло.
– Я не знаю, как сказать тебе это, Калла, но… – Он колеблется несколько секунд, достаточно долго, чтобы мое беспокойство усилилось. – Тебе действительно нужно принять душ. Никогда не видел тебя настолько грязной. – И его лицо расплывается в ухмылке.
– Заткнись! – Я шлепаю его по груди, меня в равных долях захлестывают облегчение и возмущение. – Поверь мне, я пытаюсь, но мне не дают попасть домой! Сначала Мюриэль, а теперь ты!
– У тебя все лицо в грязи. – Он проводит подушечкой большого пальца по моей челюсти и показывает мне мазок коричневой грязи на пальце. – Выглядит так, будто ты пыталась избежать вражеского огня.
Отлично. Я отправилась к Рою, выглядя так, будто играла в войнушку.
– Ты хоть представляешь, на что был похож мой день?
– Ты каталась в куче грязи? – с издевательской невинностью спрашивает Джона, протягивая руку, чтобы убрать веточку