— А мы, брат, здесь охотились, — сказал он. — Много фазанов пасется по утрам на мысу.
Коля дрожал всем телом. Филька снял свою куртку и накинул ему на плечи, а затем тоже взял его под руку.
Но тропинка была узка для двоих. И они пошли друг за другом, а Таня с отцом впереди.
Она прижималась к нему все тесней, чтобы плечом не сбивать росы с деревьев.
Изредка она поднимала глаза и смотрела ему в лицо. А он шагал по тропинке прямо, не боясь росы и стуча каблуками по корням. Он не вертелся, не кружился по лесу. Он был прост. Он улыбался ей и держал ее крепко.
— Как ты похожа на мать в этом белом халате! — сказал он.
А Таня вдруг подняла руку отца, положила к себе на плечо так, как она лежала в первый день их встречи. Затем погладила ее, поцеловала в первый раз.
— Папа, — сказала она, — милый мой папа, прости меня. Я на тебя раньше сердилась, но теперь понимаю всё. Никто не виноват: ни я, ни ты, ни мама. Никто! Ведь много, очень много есть на свете людей, достойных любви. Правда?
— Правда, — сказал он.
— Простишь ли ты мне когда-нибудь мою злость? Я больше не буду сердиться. А ты, — тихо спросила Таня, — не сердишься на меня, что я была тут, в лесу, с Колей так рано?
— Нет, моя милая Таня. Я ведь тоже знаю: хорошо в лесу на рассвете!
XXII
Уже не было весны. Обмелела у берегов река, выступили камни, и еще до полудня нагревался на прибрежье песок.
Блеск над водой стал острее, мельче. Летний зной ударял теперь прямо в горы, и по горячим токам воздуха медленно поднимались в вышину орлы. Только с моря долетал иногда чистый ветер, заставлявший вдруг ненадолго прошуметь леса.
Таня в последний раз обходила берег, прощалась со всеми. Она шла по песку, рядом со своею тенью, и река бежала у самых ее ног, — как друг, провожала она Таню в дорогу.
Длинная песчаная коса преградила им обоим путь.
Таня остановилась. На этой косе по утрам она любила купаться с Филькой. Где он теперь? Целое утро ищет она его повсюду напрасно. Он убежал, не желая прощаться с ней. Ни здесь, ни там не может она его найти.
Не она ли сама виновата?
Как часто за этот год, столь богатый для Тани событиями, забывала она о друге, которого обещала когда-то ни на кого не менять! Он же ее никогда не забывал, всегда снисходительный в дружбе.
И теперь, покидая милые места, Таня думала о нем с благодарностью, упорно искала.
— Филька, Филька! — крикнула она громко дважды.
И ветер отнес ее голос на самый край косы. И там, из-за песчаной гряды, вдруг поднялся Филька и встал на колени у воды.
Таня побежала к нему, погружая свои ноги в песок.
— Филька, — сказала она с укоризной, — мать меня ждет на пристани, а я ищу тебя с самого утра. Что ты делаешь тут, на косе?
— Так, ничего, мало-мало, — ответил Филька. — Мало-мало лежу.
Слова его были тихи, глаза чуть приоткрыты. И Таня посмеялась над его скорбным видом.
— «Мало-мало»! — со смехом повторила она и вдруг умолкла.
Он был без майки. И плечи его, облитые солнцем, сверкали, как камни, а на груди, темной от загара, выделялись светлые буквы, выведенные очень искусно.
Она прочла: «ТАНЯ».
Филька в смущении закрыл это имя рукой и отступил на несколько шагов. Он отступил бы очень далеко, совсем ушел бы в горы, но позади стерегла его река. А Таня все шла за ним, шаг за шагом.
— Да постой же, Филька! — говорила она.
И он не пошел дальше.
«Пусть, — решил он. — Пусть видят это все люди, раз так легко покидают они друг друга».
Но Таня смотрела не на него. Она взглянула на солнце, на блеск, рассеянный в воздухе над горами, и повернула пустые руки Фильки к себе.
Она была удивлена.
— Как же ты это сделал? — спросила она.
И в ответ Филька молча нагнулся к земле и вынул из-под кучи одежды, сложенной им на песке, четыре буквы, вырезанные из белой бумаги. Он наложил их на грудь и сказал:
— Я каждое утро прихожу сюда и даю солнцу жечь мою грудь, для того чтобы имя твое оставалось светлым. Я это придумал. Но прошу тебя: не смейся больше надо мной.
Он положил свою ладонь на горло, что было у него знаком величайшей печали. И Таня поняла, что лучше ей теперь не смеяться.
Она с новой для нее ласковостью заглянула ему в глаза и тихонько коснулась пальцем его кожи:
— Какой же ты маленький, Филька! Ты ребенок. Ведь это все отгорит и исчезнет, как только наступит зима и ты наденешь теплую рубашку.
Филька нахмурился, в недоумении обвел глазами вокруг — и горячий песок, и реку, сверкавшую среди гор, подобно золотой долине. Растерянность его была велика. Он забыл о зиме, он вовсе не думал о ней, когда сжигал свое тело под солнцем.
«Дурак, дурак!»
Он готов был махнуть на себя рукой.
— Но ведь солнце так сильно, — сказал он все же с упрямством. — Неужели же всякий след исчезнет? Может быть, что-нибудь и останется, Таня? Подумай.
И Таня, подумав недолго, согласилась с ним.
— Ты прав, — сказала она. — Что-нибудь должно остаться. Все не может пройти. Иначе куда же… — спросила она со слезами, — куда же девается наша верная дружба навеки?..
Дети обняли друг друга.
Теплый воздух скользил по их лицам. Одинокие птицы глядели на них с высоты.
Кончилось детство! Как это случилось? И кто мог бы им это сказать? Ни песок, ни лес, ни камни, бывшие с ними всегда. Только родная река их одна убегала все дальше к восходу, струилась меж темных гор. И там, в незримой дали, вставала перед ними иная, волшебная страна, простирался светлый край.
И, обнявшись, они неотступно смотрели все в одну и ту же сторону, не назад, а вперед, потому что у них еще не было воспоминаний.
Но первая грусть расставания уже потревожила их.
— Прощай, дикая собака динго, — сказал Филька, — прощай!
Ему хотелось горько заплакать, но он был мальчик, родившийся в молчаливом лесу, на берегу сурового моря. Он лег на песок у воды и замер.
А Таня пошла по песку вдоль реки, и чистый ветер, прилетевший с того же сурового моря, дул ей все время навстречу.
Готовы ли вы к жизни?Разговор с читателем
Готовы ли вы к жизни? [9]
Известно, что талант — это во многом трудолюбие и терпение. Чтобы добиться мастерства в любом искусстве, нужно неустанно упражняться, то есть совершенствоваться. Это знает и художник, и музыкант, и певец, поэт и ученый — словом, каждый мастер своего дела, будь то великий гений Моцарт или просто хороший токарь.
Да. Это старая истина. А вот далеко не каждый знает, что прожить жизнь свою достойно на земле — это тоже большое искусство, быть может даже более сложное, нежели любое иное мастерство. И оно тоже требует неустанного упражнения, только упражнения своей души.
Не потому ли порой мы слышим сетования, что жизнь кому-то не удалась, кого-то постигло разочарование в его самых сокровенных упованиях — в дружбе, в любви, в призвании.
При этом человек склонен обвинять судьбу, близких и друзей, товарищей. И менее всего думает о себе, потому что не привык о себе размышлять. Чего он хотел добиться в жизни? Каким бывает в трудных жизненных обстоятельствах? Достаточно ли у него стойкости, мужества? Что у него в характере, так сказать на поверхности, и что мешает проявить свои способности?
Особенно это часто встречаешь у молодых, когда они еще не защищены от случайностей жизни ни опытом, ни умением познать свою душу, в которой многое находится еще под спудом, не оформилось, потому что человек сам не ставил себе серьезных требований.
Я много лет пишу о юношестве и для юношества. Делюсь с читателем своими размышлениями и наблюдениями, которые вынес из личных встреч и бесед с юными современниками, из многочисленных писем, которые получаю от молодежи с просьбой помочь в сомнениях, решить трудные вопросы, с какими приходится сталкиваться в жизни.
Вопросы эти вечные, но всегда новые. Что такое любовь? Как добиться счастья на земле? Как устоять в горе? Почему бывают несчастливые браки? Почему подчас столь хрупки, столь ненадежны дружба и любовь? И в чем счастье и смысл жизни?
Эти встречи, беседы и письма, с которыми юные обращаются в смятении чувств к писателям, в журналы и газеты, рождают много мыслей — и светлых, и радостных, и горьких.
Любовь! Это величайшее благо. Но не может быть истинной любви, если душа не откликается на прекрасное, не склонна к подвигу, к возвышенному, к романтике и поэзии.
И не может быть счастья без любимого труда, без сознания, что ты, твой труд нужны как воздух другим — твоим родным, твоим товарищам, твоему народу, твоей Родине.
И нет мужества, нет силы жизни, если ты сам не умеешь уважать себя, а следовательно, не сумеешь уважать и других, если ты не привык верить в себя, в свое назначение на земле, не умеешь верить другому человеку.
В жизни случается всё: и горе, и болезни, и обиды, и всякие другие невзгоды.
Но настоящий человек защищен и в беде высшими, непреходящими ценностями: верностью идеалам, умением любить и верить, наслаждаться прекрасным, быть стойким в труде, в борьбе за правду. И понимать всю ответственность за свою жизнь, за жизнь всего человечества.
Все эти ценности связаны неразрывно; это и есть то, что мы называем настоящим у человека, мужеством и готовностью его к жизни.
Поговорим о счастье
Однажды осенью я был в гостях у молодежи в студенческом общежитии. Собрались юноши и девушки. Разговор зашел об искусстве, о любви и, уж конечно, о счастье. Какой-то юноша стоял задумчиво у раскрытого окна, за которым падали с кленов листья, и словно не принимал участия в беседе.
Его окликнули.
— Что ты смотришь на улицу? Счастья, что ли, там ищешь?
Юноша обернулся и совершенно серьезно сказал:
— Да, ищу. Я его везде ищу. И видеть вот такую осень — это тоже счастье.
Над ним посмеялись. Но когда я вернулся домой и вспомнил этого молодого человека и его слова о счастье — я согласился с ним. Уметь находить счастье вокруг себя, подумал я, — это тоже настоящее счастье.