На ногах туфли. Чулки не морщинятся на коленях. Теплый костюм ловко пошит по фигуре бабьей. На шее цветастая косынка, аккуратная прическа на голове. В руках сумка, но не потертая, старая, а новая яркая. Анна даже губы подкрасила и смотрелась совсем иной, опрятной, подтянутой.
— С какого праздника вырядилась? Иль замуж вышла? Может, опоздал с поздравлением? — усмехнулся поселенец.
— Да за кого выходить замуж? Мужики поизвились. Нет их здесь. Одни алкаши! Им бутылка милей бабы. Ну, еще кобели, навроде тебя, которые баб чаще носков меняют. Такие самой не нужны.
— Глупая ты, Анька! Ну, что мелешь? С кем меня видела, что зряшное плетешь? — возмутился Гоша.
— Ни одна я, весь поселок видел, как кралю- в лодке по реке катал. Все кусты и кочки обваляли с нею! — покрылось лицо пятнами. Анна выдала себя с головой.
— Значит, я — в спросе! — рассмеялся человек, радуясь, что даже Нюрку проняло его равнодушие. «Вон как следить за собою стала. Уже на бабу похожа, а не на чучело с огорода. С такой можно вечерок скоротать», — подумал Гоша озорное.
Он шел домой, не оглядываясь и не зная, что вслед ему смотрела с крыльца пекарни Анна, и злые слезы текли по напудренным щекам. Обидно было, ведь вот и ее, и Степку к нему потянуло. Признали его, не посмотрели, что поселенец, а он сбежал от них, перестал навещать, что-то оттолкнуло.
«Конечно, у меня ребенок! В поселке полно одиноких баб. Этому уже своих мало, чужую приволок, на виду у всех ее катал. Про меня думать забыл.
А соседки, те, что видели у нас Гошку, нынче потешаются. Смеются надо мной. Ну, почему я такая невезучая? Вот приоделась как все, а он все равно не глянул, только высмеял, чума косматая! Он —
не спросил. Да я, если захочу, десяток таких Гошек заимею!» — вытерла слезы и вошла в пекарню.
Гошка заранее готовился к встрече с Любкой, накрыл на стол. И баба не обманула, пришла, как обещала.
— А знаешь, поселковые радуются, что тебя в рыбнадзорную инспекцию взяли. Чего греха таить? Ты уже свой, договориться можно будет. Не то, что с прежними! Их никто не сумел уломать, а людям жрать надо. Как без рыбы в зиму оставаться? На одной картошке и хлебе? Говорили, убеждали, уговаривали, но нет, не обломали. Вот и кончилось терпение, когда половину поселка мужиков пересажали! Самих урыли и правильно сделали! — тарахтела баба.
— Ты так думаешь? — поперхнулся хлебом Корнеев.
— А тебе не жаль тех, кого за рыбу на зону отправили? На два, на три года? От семей, от детей отняли! Иль те инспекторы рыбу себе не ловили? Или только им можно?
— Люб, ты зачем пришла? Уламывать меня заранее? До нереста есть время, успеем поговорить, — погладил крутой бабий зад.
Любка сразу сменила тему. Голос бабы стал тихим, воркующим:
— Сколько ночей тебя вспоминала, зайка. Все ждала, когда придешь. А ты никак не шел. Мучитель! Иль вовсе позабылся со своей залетной? Знаю, что она из Октябрьского, но и меня нельзя бросать так надолго,— упрекала Любка.
— Ты ж сама велела не подавать виду, не выдавать тебя. Ведь я — поселенец, вроде недочеловек! — усмехнулся горько и почувствовал, как погасло желание к женщине.
— Гошка, ну что же ты? — тормошила его баба.
— Погоди, перекурю. Забыть надо. Иначе не смогy, — встал с постели, вернулся на кухню.
— Зайка, ты чего? Иль впрямь на чай позвала. Я на другое рассчитывала.
— Люб, а что про меня трехнешь, если браконьеры? — спросил глухо.
— А зачем убивать? С тобой договориться можно;
Ты умный, зону прошел. Зла никому не сделав и тебя никто пальцем не тронет.
— Смешная! Для чего меня в рыбоохрану взяли. Чтоб местных ублажать?
— Так не за «спасибо»! Тебе «бабки станут давать.
— Не дошло! Ты-то чего про мужиков печешься.
Кто они тебе? — глянул пытливо.
— Не о них, о тебе думаю загодя.
— Так я и поверил! — рассмеялся Георгий.
— Не век в поселенцах дышать станешь. Освободишься, нормальным человеком будешь.
— И что тогда? — спросил глухо.
— Открыто сможем жить. Семейно, как все нормальные люди!
— А ты меня спросила?
— Или откажешься? Я ж тебя задавлю, гада!
Я ж все обсчитала загодя! За четыре зимы, что ту в инспекторах дышать будешь, мы наберем и на квартиру, и на колеса. Я сама «навары» твои сберегу. Скажу тебе, сколько с кого снимать надо. Когда освободишься, уедем на материк. При «бабках» где угодно осядем и задышим кучеряво. Или что не так, зайка? Выходит, ты уже все обсчитала и порешала без меня? А я, дурак, сопли пустил, размечтался, что тебя ко мне потянуло по-человечески, без выгоды.
— Ты что? Оскудел на головку? — отшатнулась Любка враз. Она сидела у стола полуголая, рыхлая, увядающая баба и с удивлением смотрела на поселенца. — Чего кобенишься? Теперь все так живут. Для постели у меня и без тебя сыщется батальон. Было б желание. Я берегу себя, чтоб с тобой на материк податься. Давай копить вместе, на одну книжку. Так но лучше и неприметнее. Никакая проверка не подымется, и менты не додумаются. Потому заранее афишировать не надо, а потом сразу оба вместе уедем. А как ты хочешь? — вспомнила о Гоше.
— Не нужна мне семья. Особенно такая, в какой на годы вперед высчитали. Вот только главное забыли, самого не высчитала!
— Как это? Конечно, с тобой! Даже расписаться согласна! Иначе, что я скажу? Кем тебе прихожусь? Пора нам с тобой определиться заранее!
— А если меня убьют? — спросил Гоша.
— Кто? За что? — не поняла Люба.
— Ну, если не соглашусь на «навары»?
— Разве ты псих? Кто ж от денег откажется?
— Прежних инспекторов не сфаловали!
— Где они? Иль ты следом за ними согласишься?
— Я еще ничего для себя не решил. Не хочу спешить. А уж если надумаю, то сам, без чужой помощи, — глянул на бабу с насмешкой.
Та поняла.
— Так ты не хочешь? А я думала, обрадуешься! Ну, смотри, прокидаешься! Больше не предложусь. Ко мне что ни день в хахали возникают. Тебе не ровня, даже начальники. Ты против них во всем слабак.
— Зачем меня, а не их обсчитала? Иль тоже не согласились с твоей мечтой? — съязвил Гоша и влез в брюки, надел рубашку.
Люба натянула платье и, оглянувшись на поселенца, обронила вполголоса:
— Нету от тебя проку. Ни в чем! Вовсе скис! — неторопливо оделась и вышла из дома в ночь, прикрыв за собою дверь.
О продолжении отношений не говорили. Не стало смысла. Они расстались молча и навсегда.
Гоша целыми днями пропадал на своем участке. Расчищал реку и притоки от коряг и затонувших деревьев, готовился к предстоящему нересту рыбы.
Домой возвращался по сумеркам. Он сам себя за жал работой, чтобы быстрее скоротать время, считал его уже не на дни, на месяцы и радовал что путь к воле становится короче.
Милиция Корнеева не могла застать дома. По ленец уходил на реку с рассветом, когда поселок е спал. Ложился в постель, когда во всех окнах у было темно.
Время шло быстро, но однообразно. Гоша себя загнал в жесткие рамки и работал, сократив отдых до предела. Изредка он появлялся в магазин набирал продуктов и снова спешил на реку. Корнева никто не гнал туда, никто от него ничего не требовал. Поселенец убегал из дома от своего одиночества. Здесь, на реке, он был нужен, а вот в поселке и дома — никому. Никто не ждал его, не приглашал в гости, не назначали встреч, и мужик постепенно дичал, научился разговаривать с лодкой, рекой, птицами. Выходя на берег отдохнуть, гладил дерево. Шутил с ними по-своему. Завидев бурундуков, кормил их сахаром и предупреждал, уговаривая каждого:
— Гляди ж, рыжий змей, не попадай в бабьи лапы. Не то обсчитают и тебя! Разуют, разденут, не спросив согласия. Так ты уж лучше холостякуй, как Слышь, чумарик? На хрен нам бабы? Одна морок от них! — добавлял такое, что бурундук сахаром д- вился.
Гошка после Любки и вовсе перестал доверят бабам. В пекарню не ходил. Хлеб покупал в магазине, а встречаясь с пекарихой, отворачивался, словно никогда не был с нею знаком. Баба презрительно поджимала губы, но задеть Гошу побаивалась, знала, может облажать круто.
Поселенец долго ждал звонка Ольги, но та не спешила объявляться, и мужик поверил, что забыла она его. Но однажды вернулся домой и только сел поужинать, зазвонил телефон. Гоша был уверен, что это участковый. Он взял трубку и услышал голос Оли:
Привет, лапушка! Как ты там, кореш? Не забыл меня? Узнал?
- Ольга, что так долго не объявлялась? — дрогнул голос человека.
— Надоедать не хотела.
— А я все время ждал! Думал, что забыла меня Совсем.
— Ну, что ты! Каждый день вспоминаю!
— И все матом? — улыбнулся Гоша.
— Зачем так? Скоро путина, начнется нерест. Береги себя, слышишь? Я очень хочу, чтоб ты выжил. Не лезь «в бутылку» с поселковыми. Закончи сезон спокойно. Дай возможность провести отпуск у тебя, Гоша.
— Хорошо! Я постараюсь ради этого, — пообещал Ольге.
Они еще долго говорили, обменивались новостями, обсуждали наболевшее. Когда закончили разговор, трубку класть на рычаг не хотелось.
— Оль, так хочется увидеть тебя! Соскучился как по родной сестренке. Веришь?
— Я тоже, — услышал тихий ответ. — Одно утешает, когда начнется нерест, время полетит вприскочку. Не только недели, месяцы не заметишь. До осени оглянуться не успеешь. Лишь бы у тебя все благополучно обошлось. Я звонить буду! И ты не теряйся. Если не в общагу, хоть на работу мне брякни. Договорились? Запиши мой номер, — продиктовала и, попрощавшись, положила трубку.
А через неделю Гошка сел в лодку и только вывел ее на середину реки, увидел «гонцов» горбуши, первый косяк рыбы. Он был небольшим и все же пробился «уже к самому поселку. Гоша улыбался. Радовался, наконец-то дождался начала, и теперь осторожно вел лодку следом за косяком.
Рыба шла по расчищенному руслу реки без препятствий, легко подплыл косяк к перекату, и тут Гоша увидел, что рыбины не пошли в обход по глубокой
воде. Они пробивались по гальке, протискиваясь между камней, перескакивали мелководье. Спешили к нерестилищам, откуда три года назад вышли в вот оно, это место! Песчаное дно усеяно мелкой галькой. Сколько таких искусственных нерестилищ сделал поселенец своими руками! Пусть ни все обживут горбуша и кета, хотя бы часть, но и такое в рад человеку, все не зря старался.