– Ах ты, черт! – восклицает Малин.
– Необычный случай – удочерение шведских детей, – бормочет Зак.
– И, тем не менее, такое случается, – говорит Малин. – Насколько я понимаю, это невероятная удача для родителей. Таких усыновлений – всего десять-двадцать случаев в год. Я где-то об этом читала – социальная служба предпочитает направлять таких детей в воспитательную семью.
Малин думает о своем брате. Никто не захотел его взять. Дефектный товар никому не нужен, даже собственной матери.
Они прокручивают ниже.
Смотрят на данные сестры Миры.
Само собой, то же самое.
Они возбужденно пробегают глазами по рядам нейтральных букв, формальных предложений, – и Малин чувствует, что за ними скрывается правда, скрывающая другую правду.
В интернет-базе нет информации об усыновлении.
Малин отпускает мышь, поворачивается к Заку.
– Ты не знаешь, где можно добыть информацию? В каком органе хранятся архивы?
– Понятия не имею.
Форс звонит Юхану прямо по Интернету, зная, что он сидит за своим компьютером в другом конце офисного пространства.
– Чисто юридически усыновление устанавливает суд, – говорит тот. – Думаю, в их реестре что-то должно быть. Но вам придется обратиться в бумажный архив, цифровая информация так долго не хранится. Закон об обработке персональных данных.
– Спасибо, Юхан!
Затем Малин видит Бёрье и Вальдемара, входящих в офис, – они увлечены неким новым оживленным разговором и выглядят как два друга, которые встретились после долгой разлуки.
Она подзывает их к себе. Рассказывает, чего она от них хочет, что им теперь стало известно.
К ее удивлению, ни один из них не морщит нос, не раздражается – похоже, они признают за ней авторитет, лишь говорят: «Сделаем!» – и выходят прочь тем же путем, каким вошли.
– Я скажу Свену, что вы пропустите утреннее совещание! – кричит она им вслед.
Лицо в зеркале в узком затхлом туалете ускользает от Малин, хотя она знает, что видит саму себя.
Но кто это на самом деле? Знаю ли я ответ на этот вопрос?
И она ломает голову, похож ли брат на нее.
«Как ты выглядишь?» – мысленно шепчет она и думает о девочках, красивых и милых, исполненных жизни на фотографиях в квартире семьи в Экхольмене. Нельзя сказать, чтобы они внешне так уж заметно отличались от Ханны Вигерё.
Отказные дети.
«Кто-то не захотел вас, но кто мог отказаться от двух таких чудесных девочек?
Кто бросил вас?
И никто, никто не захотел взять тебя, мой брат.
Я всегда хотела, чтобы у меня был брат, но я даже не знала, что ты существуешь».
Малин плещет водой себе в лицо. Трясет головой.
Найдется ли в архиве суда парочка адекватных бюрократов? Если дети были усыновлены в Линчёпинге, то документы должны храниться здесь.
Иначе придется продолжить поиски. И еще посмотрим, что выяснят Бёрье и Вальдемар.
Инвалидные кресла выезжают из синих фургонов подвозки, сияющих лаком в лучах весеннего солнца. Клумбы с тюльпанами, обрамляющие фасад одноэтажного здания, источают сладкий парфюмерный запах.
«Овощи», – думает Вальдемар Экенберг и вдруг замечает, как искажается лицо Бёрье Сверда, и понимает, что тот видит свою Анну во взрослых инвалидах, которых привозят сюда на реабилитацию и краткосрочное пребывание.
Сам Вальдемар всегда боялся такого конца или того, что дети, которые у них с женой так и не родились, могли бы оказаться такими. Может быть, именно из-за этого страха они так и не смогли завести детей?
– Зайдем внутрь?
Бёрье кивает.
Они нажимают на кнопку – широкие стеклянные двери центра дневного пребывания раскрываются, и они входят внутрь. В коридоре, освещенном лампами дневного света, останавливают юную блондинку в розовом халате. Называют себя, показывают удостоверения.
– Меня зовут Петронелла Нильссон, я арт-терапевт. Вы можете поговорить со мной, если хотите, занятия у меня начинаются только в одиннадцать.
Они идут вслед за девушкой в художественный класс, где на полках вдоль стен стоят баночки с кисточками, а из больших окон, выходящих во внутренний двор, струится бледный свет.
Перепачканные краской столы без стульев.
Они садятся на табуретки, и Вальдемар замечает, что у девушки веснушки – они очень украшают ее юное лицо со вздернутым носиком.
– Все это ужасно. Я не понимаю. Мы все беседовали с психологом, но все равно не можем прийти в себя. Сначала дети Ханны, а потом она сама… Даже не хочется об этом думать.
– Вы обратили внимание на что-нибудь необычное, связанное с Ханной, до взрыва бомбы? – спрашивает Бёрье.
– Нет, ничего. Мы обсуждали это между собой, но ничего не могли вспомнить. А что? Вы считаете, что бомбу подложили, чтобы убить ее?
«Она еще не знает, что Ханну Вигерё убили, – думает Вальдемар. – СМИ еще это не раскопали». И он не собирается об этом рассказывать.
– Мы стараемся работать совершенно непредвзято. Какой она была как человек?
– Она была на больничном после того, как погиб ее муж. Но начала восстанавливаться. Собственно, это была самая веселая и добрая девушка, какую только можно себе представить. Наши клиенты обожали ее, и она их любила. И своих дочерей очень любила.
– Она много рассказывала о своих детях?
– Ну да, все же так делают.
– А не рассказывала ли она о чем-то особенном?
Петронелла задумывается.
– Нет, только самое обычное – как они развивались и все такое. Что говорили и делали.
– Вам известно, что она их удочерила?
Петронелла смотрит на них с удивлением, качает головой.
– Я даже не подозревала.
– То есть ранее вам это не было известно? – уточняет Вальдемар.
– Нет. Ханна никогда ни словом не обмолвилась об этом.
– У нее были друзья на работе? – спрашивает Бёрье.
– Она дружила со всеми, – отвечает Петронелла Нильссон. – И ни с кем особо. Ни с кем из нас она не общалась за пределами работы. Предпочитала быть в кругу семьи. Они, похоже, очень держались вместе.
Прежде чем покинуть центр дневного пребывания, они беседуют еще с двумя сотрудниками, которые повторяют то же самое, что сказала им Петронелла Нильссон. Затем отправляются в детский сад.
Играющие, вопящие дети.
Снова кисточки. Снова краски. Игрушки и уровень звука, вызывающий мигрень.
Пожилая женщина по имени Карин Кварнстен, заведующая садиком, седая, с добрыми зелеными глазами и круглыми щеками, стоит перед Бёрье Свердом и Вальдемаром Экенбергом среди всего этого шума.
– Значит, теперь вы. СЭПО наведывались к нам вчера. Вы никак не координируете ваши действия?
Бёрье и Вальдемар смотрят друг на друга, думая одно и то же: «Так они разрабатывают ту же версию?» Но вовсе не обязательно. Возможно, СЭПО ставит себе ту же цель, что и они сами, – заглянуть в каждый закуток, под каждый камень.
– Они танцуют собственный танец, – отвечает Бёрье, а Вальдемар раздраженно фыркает.
Они заходят в кухню садика, где приятно пахнет едой, а бородатый мужчина их возраста нарезает ломтиками гигантскую колбасу, одновременно ухитряясь помешивать кус-кус в кастрюле с кипящей водой.
Мужчина представляется как Стен Хоканссон.
– Расскажите нам о девочках, – говорит Вальдемар.
– Самые милые детки на свете, отличные товарищи, очень развитые для своего возраста, – говорит Карин Кварнстен. – Они не вернулись к нам после гибели отца, так что мы не знаем, как это повлияло на них. А теперь и не узнаем.
– Да уж, – вздыхает Бёрье.
– Это просто ужасно, – говорит Стен Хоканссон. – Невозможно осмыслить и понять то, что произошло. Мы беспокоимся за судьбу нашего города.
– Вы знали, что девочки удочерены? – спрашивает Вальдемар. – СЭПО не сказали вам об этом?
– Удочерены? Да что вы говорите! – восклицает Карин Кварнстен. – Мы и не знали, даже не подозревали.
Стен Хоканссон перестает помешивать кус-кус.
– Ах ты, черт, – бормочет он. – Нет, СЭПО ни словом об этом не обмолвились. Они спрашивали, не обратили ли мы внимание на что-нибудь необычное, связанное с этой семьей – и мы ответили, что нет.
– Разве что они казались счастливее других, – вздыхает Карин Кварнстен.
Побеседовав с этими двумя, Бёрье и Вальдемар стоят на парковке перед садиком.
Вальдемар курит сигарету.
– Одно ясно, – произносит он. – Что бы ни случилось – если это случилось не с тобой, – жизнь продолжается, не так ли?
– Ты прав, – кивает Бёрье. – Посмотрим, удалось ли Заку с Малин что-нибудь раскопать.
Ронни Карлссон что-то бормочет себе под нос, идя впереди Малин и Зака по узким пыльным проходам судебного архива, расположенного на четыре этажа вниз под зданием Правления лена, соседствующего с библиотекой возле Дворцового парка.
В Интернете им удалось разыскать сведения о том, кто является ответственным архивариусом, и затем они позвонили этому несговорчивому бюрократу, который после некоторых протестов все-таки вызвался показать интересующие их материалы. Похоже, он осознал серьезность ситуации.
– А это не может…
По телефону он не договорил свой вопрос.
Нет, это не может подождать, нет времени идти формальным путем, заполняя массу бланков.
– Хорошо, приезжайте через полтора часа.
И вот он идет впереди них, одетый в джинсы и красную фланелевую рубашку; в архиве пахнет затхлостью и забвением, а на высоких металлических стеллажах по обе стороны прохода стоят рядами толстые папки рядом с коробками, помеченными фломастерами, высятся горы дел, судя по всему, идеально рассортированные, схваченные резинками и помеченные этикетками.
– Большинство этих материалов открыто для всех желающих, – бормочет Ронни Карлссон, перешагивая через ящик, стоящий в проходе. – Однако никому до этого дела нет. То, что вы ищете, должно быть где-то здесь.
– Нам есть дело, – говорит Малин, и Ронни Карлссон останавливается возле полки с черными скоросшивателями.