Она засмеялась, и шофер удивленно посмотрел на нее: что это с пассажиркой, уж не спятила ли старуха?
НА ВЕРШИНЕ УШКАРА
Акиму Тарази
На этой станции поезд остановился на рассвете, когда солнце еще не взошло и платформа, и здание станции, и пристанционные пристройки, и даже самый воздух были пропитаны блеклым, серым цветом.
Асет спрыгнул на гравий, рассыпанный вдоль полотна, поставил чемодан и осмотрелся: он сошел с поезда один. Да и вообще здесь, на станции, их было вроде бы всего двое — он да мужчина в железнодорожной форме. Только на площадках вагона стояли проводницы с желтыми флажками. Лица их были бледны от бессонной ночи. Проводницы зевали и посматривали на него с безразличием, которое могло задеть кого угодно, только не его. Потому что одна из них помахала ему ладошкой. А та, что помахала ему на прощание, была сейчас самым понятным ему человеком. Так ему казалось, по крайней мере.
После уютного, покачивающегося, точно колыбель, вагона земля показалась ему жесткой, неподвижной, а утренняя прохлада сразу же заползла к нему под пиджак и разогнала по телу полчища щекочущих мурашек.
Асет еще раз взглянул на проводницу. Блеклое предрассветное освещение размыло черты ее лица, и оттого оно казалось еще миловиднее.
Колеса дернулись, дрожь прошла по всем вагонам, и поезд пополз мимо Асета. Когда перед его глазами промелькнул последний вагон, им овладело такое чувство, будто главное в жизни (которое он, правда, только предчувствовал и, говоря по совести, точно не знал, в чем оно заключается) пронеслось мимо и исчезло по ту сторону светофора.
С ним не раз так случалось: вдруг нежданно-негаданно поманит счастье, а когда кажется, что оно уже у тебя в руках, — его как и не бывало. Так и сегодня. Он сидел в купе проводницы, и она рассказывала ему о своих сомнениях и надеждах, будто они были близки, как только могут быть близки два человека, оказавшиеся на необитаемом острове или какой-то пустынной планете. Он даже не знает, откуда она и как ее найти. А потом время и вовсе выветрит из воспоминаний все реальное, и они станут похожими на хороший добрый сон…
— Асет-ага?
— Это я, — ответил он, вздрогнув, хотя и знал, что его обязательно встретят.
Из-за белой будки путевого обходчика выходил коренастый парень в лихо заломленной к темени кепке и клетчатой рубашке с закатанными по локоть рукавами. По его большим, темным от масла кистям рук Асет догадался, что это шофер, и точно, парень сказал:
— С приездом, Асет-ага. Я приехал за вами.
Светлокожее лицо парня с узкими глазами показалось Асету знакомым. Показалась знакомой и его манера набычивать лоб, прежде чем он скажет хоть одно слово.
— Как тебя зовут? — спросил Асет.
— Абдибай, — сказал, точно выдавил из себя, парень.
— А чей ты? Кто твой отец?
— Шубар.
— Ах, вот как? Значит, ты и есть тот самый Абдибай? Да ты совсем большой!
Ну конечно же, это Абдибай, сын его родного дяди Шубара. Да и кто бы узнал после стольких лет в этом широкоплечем парне мальчугана-колобка, что каждое утро катил в школу, держа в одной руке сумку с учебниками, в другой — лепешку.
Асет растерялся, не зная, как держаться с Абдибаем: то ли обнять его как младшего родственника, то ли ограничиться рукопожатием. В конце концов он решил, что Абдибай уже взрослый парень и с ним можно не сентиментальничать. Вон и редкий пушок на подбородке, бреется небось.
— Бери чемодан! — сказал он, невольно любуясь крепким телосложением двоюродного брата.
А парень и в самом деле был хорош. Поднял чемодан, набитый подарками, словно тот ничего не весил. Только слегка напряглись мышцы на могучих руках.
— Машина там, — сказал Абдибай и пошагал к будке путевого обходчика.
— Значит, работаешь шофером, а учебу бросил, герой? — спросил Асет, шедший за ним.
У Абдибая покраснели уши. Парень пробурчал что-то невразумительное.
— Сколько же лет проучился?
— Семь.
— Пожалуй, не густо. Но все еще в твоих руках, — закончил Асет, стараясь не казаться слишком строгим.
Газик попетлял между глиняными домиками станции, выехал в степь и помчался по асфальтовой дороге навстречу рассвету.
В степи стояла ранняя весна. Снег сошел, но земля еще была вялой, заспанной. По сторонам от шоссе стояли коричневые лужи талой воды. А впереди шоссе упиралось в горы. Отсюда сквозь серую дымку казалось, будто лежит странное многогорбое животное, под брюхом которого обосновался аул, откуда он, Асет, уехал когда-то.
— Как дома-то? Все живы-здоровы? — спросил Асет.
— Да все.
— Машина-то чья?
— Парторга.
— Представляю, что творится дома. Вот уж, наверное, суета перед свадьбой?
— Суета.
— Свадьба сегодня вечером? Я не ошибся?
— Вечером.
Абдибай и в детстве не был речист, а теперь и вовсе приходится вытягивать из него каждое слово. Асет предпринял еще одну попытку растормошить парня, а потом оставил эту безнадежную затею и отдался собственным мыслям.
И тотчас перед его внутренним взором возникла темная лента поезда, тоненькая змейка в степи, вот она удаляется, удаляется… убегает, убегает. Что сейчас поделывает девушка-проводница? Может, выходит в тамбур с флажком, или будит беспечного пассажира, которому скоро сходить, или спит сама после смены. Или… Он представил, как она сидит в своем служебном купе и печально смотрит в окно. «Я не верю в любовь, все это люди выдумали», — слышится Асету ее голос.
В эту ночь он так и не заснул. То ли не мог привыкнуть к своему покачивающемуся ложу, то ли спать не давало ожидание встречи с родным аулом, — только он намучился, отлежал оба бока, а затем не выдержал и, одевшись, вышел в коридор вагона. Тут-то он и разговорился с проводницей.
Он разоткровенничался первым, рассказал о том, что вот едет в гости на родину, где очень давно не был, что в городе осталась семья — жена и ребенок — и что сам он кандидат наук.
— А я-то думала, вы студент, — тихонько засмеялась девушка. — На вид вы очень молоды.
Потом наступила ее очередь, и она пожаловалась на судьбу. Он принялся уверять ее, что все еще впереди, что, может, ее ожидает великая любовь, но она твердила одно: «Не верю. Все это выдумки».
Ему подумалось, а не рано ли он вышел из поезда? Может, надо было ехать дальше и убедить девушку, что любовь живет среди людей. И прежде убедить самого себя, словом, что ему стоило остаться в поезде?
К тому же он катит сейчас в аул не с такой уж большой охотой. Жаль сестру, вот он и сидит в этом газике, рядом с Абдибаем. А что касается самого аула, так Асет забыл туда дорогу и сам, наверное, стал для него отрезанным ломтем. Восемь лет назад он ушел отсюда пешком и дал зарок никогда не возвращаться. И сдержал бы слово, не пришли сестра последнее письмо. Сестра сообщала о свадьбе старшей дочери и впервые просила приехать. Он догадался, что тут не обошлось без ее мужа. Тот, наверное, так и сказал: «Проси, пусть приедет. Шутка ли, на свадьбе сам кандидат наук».
Он было хотел сослаться на вечную занятость, но вспомнил, как рыдала сестра, когда ее выдавали замуж. То ли ее принуждали, то ли просто пугала новая жизнь, только когда уехали сваты, она уткнулась в подушки и заплакала навзрыд. Он вспомнил распростертое на постели худенькое тело сестры и протелеграфировал о приезде.
— Сестра-то как? Наверное, постарела? — спросил он Абдибая.
— Не знаю, — и парень пожал плечами.
— Почему не знаешь? Ты же не слепой?
— Не слепой, — подтвердил Абдибай. — А какой она была тогда, не помню. Был маленький.
«Ну и бирюк», — подумал Асет, отступаясь от него уже в который раз.
Вот уже солнце поднялось над горизонтом. В машине стало душно, запахло нагревшимся маслом. Монотонный гул мотора убаюкивал. Веки налились тяжестью, Асет затеял было с ней борьбу, но потом сдался и, сморенный, прикрыл глаза. Абдибай покосился на пассажира и молча приподнял ветровое стекло. Холодный воздух окатил лицо Асета, снял дрему.
Асет устроился поудобней на сиденье и посмотрел по сторонам. По этой степи он не раз проезжал на коне и шел пешком на станцию, чтобы навсегда расстаться с ней. Его не было восемь лет, но здесь ничто не изменилось. Разве осели, стали ниже холмы. А может, ему только почудилось, будто они осели? Сколько прошло минут с тех пор, как они отъехали от станции? Пятнадцать? Двадцать? И поди ты, до крайних домиков аула уже рукой подать. А когда он шел на станцию в тот памятный день, ему казалось, что идет он от края света и до цели уже никогда не дойти. Помнится, вон на том бугре он отдыхал. Рядом овраг; туда он спустился оттого, что горло его пересохло от жажды…
— Будь добр, поверни к оврагу. По-моему, там был родник.
Лицо Абдибая осталось непроницаемым. Он крутанул баранку и повел машину по кочкам, по прошлогоднему ковылю и полыни. Газик затрясло; запахло прелью, сырой землей.
У кромки оврага шофер заглушил мотор и замер, глядя перед собой.
— Подожди минуточку, — сказал Асет, вылез из машины и запрыгал по дну оврага.
Там, среди зарослей курая, среди мусора, нанесенного талыми водами, пробивался из земли слабенький прозрачный родничок. И так было каждую весну. Его заносило, а он пробивался и по-прежнему поил путников холодной чистой водой. Тогда Асет долго лежал возле родника, распластавшись на животе, думал о жестокости судьбы, выбивал гвоздь, торчащий в ботинке, от которого кровоточила нога, и тихо плакал. Вот здесь он лежал, ну да, на этом месте. Но, к его удивлению, воспоминания, хотя и печальные, сейчас совсем не тронули душу. А тогда ему было горько. Он бежал из аула тайком, спасаясь от позора и мести, которых не заслужил…
Возле его ноги слегка пошевелилась длинная тень. Он поднял голову и увидел Абдибая, стоящего на краю оврага. Их взгляды встретились, и Асет заметил, как в темных глазах у невозмутимого родича мелькнули искорки любопытства.