— Милая, сколько же тебе лет? — спросил Асет, он хотел продолжить игру, но сейчас, когда они очутились одни, голос его помимо воли прозвучал почти что серьезно.
— Милый, мне восемнадцать! — ответила она тоже почти серьезно.
— А мне двадцать семь, — произнес он с грустью, не потому что это было много, а потому что оказался значительно старше ее.
— Фи, меня это не интересует, — заявила Чинара, первой обретя прежний игривый тон.
Она откинула голову назад, ее глаза вызывающе мерцали.
— А зачем же ты вышла, когда я позвал? Может, я старый и хитрый волк?
— Я не боюсь! Я смелая!
— Ах, вот как! Тогда я тебя поцелую.
— Все равно не боюсь!
Асет наклонился над ее лицом, поцеловал в неподвижные прохладные губы. Она не ответила на поцелуй, только засмеялась, будто напоминая, что все, что сейчас происходит, нельзя принимать всерьез.
Они молча пошли по окраинным улицам. Иногда на них с оглашенным лаем бросались собаки, но, сообразив, что этим двоим не до них, отходили, и снова восстанавливалась тишина. Только слышно, как перетирают свою нескончаемую жвачку коровы.
— Милая, о чем ты думаешь? — спросил он наконец.
— О вас, дяденька!
— Хороший я или плохой?
— Ага!
— И какой же я, по-твоему?
— Плохой!
Асет остановился, заглянул в лицо девушки. На этот раз она не улыбалась, точно говорила всерьез. Это царапнуло по его самолюбию.
— Но почему тогда ты позволила себя целовать? Если я плохой? — спросил он уязвленно.
— Потому что вы мне понравились.
— Ты смеешься надо мной?
— Ага!
— А ну…
Девушка и вправду смеялась.
Они свернули в степь, поднялись на холм, что чернел, будто страж, на краю аула. У их ног лежали улицы, дома. Ветер донес неразборчивые слова песни, голоса пьяных.
— Ну вот, уже расходятся со свадьбы, — сказала девушка с сожалением.
— Ты хочешь домой? Если тебе пора, я провожу.
— А я не спешу, дяденька!
— Нет, отчего же! Я провожу.
— Все равно не пойду! Не хочу! Не пойду!
Она вдруг прильнула к его груди, прошептала:
— Дяденька, милый, мне холодно.
Асет обнял ее, стараясь согреть, долго целовал. Она закрыла глаза и отвечала неумело, беспомощно.
— Дяденька, расскажите что-нибудь, — попросила она потом.
— Что же тебе рассказать?
— Ну хотя бы спросите о чем-нибудь.
«О чем же ее спросить?» — подумал Асет.
— Ты хорошая или плохая?
— Не знаю сама… Наверное, хорошая.
«Милая, наверное, ты и в самом деле хорошая. Я совсем не знаю тебя. Но верю, что ты славная, даже очень славная девушка», — подумал Асет.
— Милая, а что скажут люди завтра? Ты не боишься?
— Мне-то какое дело. Но не будем об этом. Давайте поставим точку. Все!
— Голубушка, у тебя есть любимый?
— Нет, дяденька!
— Почему? Ты такая славная?
— Не знаю!
— А раньше ты целовалась?
— Только раз, когда училась в школе, с одним парнем. И вот теперь с вами.
Ни с того ни с сего Асет заревновал Чинару к тому, неизвестному парню, что однажды поцеловал ее.
— Где он сейчас? Этот «один парень»? — спросил он насупившись.
— Служит в армии.
— И вы, конечно, переписываетесь?
— Да, дяденька.
— И ты его любишь? — продолжал он придирчиво.
— Теперь не знаю… Раньше не любила точно, даже терпеть не могла, когда он был здесь. Ходит все, ходит, никак не отвяжешься. Потом он уехал, и я стала скучать. Наверное, так нужно: кого-нибудь ждать, скучать по ком-нибудь, — проговорила она задумчиво.
«Милая, ты нравишься мне все больше и больше. Увидел тебя, и все во мне будто перевернулось. Что и говорить, я влюбчивый человек — стоит появиться красивой девушке, и уже кругом идет голова. Но ты совсем другая, Чинара, особенная. Смелая, независимая», — произнес он мысленно.
— Дяденька, милый, я замерзла.
— Милая, но что же я могу поделать? У меня тоже зуб на зуб не попадает, — сказал он беспомощно.
— Погодите… Я придумала… Вон там, на крыше сарая, есть сено, я знаю. Давайте заберемся туда, а? — прошептала она заговорщически.
— Отличная идея! Пошли.
Он помог ей забраться на крышу, потом залез сам. Они зарылись в мягкое сухое сено. Сено шуршало, его горьковатые запахи щекотали ноздри. В горле запершило. Асет сморщился, чихнул, за ним чихнула девушка. Наконец они освоились, пригрелись.
— А здесь чудесно! — заявила Чинара. — Правда?
— Здесь великолепно!
— Представьте: открываются кавычки, а потом «бу-бу-бу», и кавычки закрываются. А теперь угадайте, что я сказала.
— Итак, кавычки открываются, и ты говоришь: «Дяденька, я никуда не пойду отсюда. Буду здесь спать». Кавычки закрываются. Не так ли?
— Вы просто читаете мысли… А в конце я поставила точку. Сейчас ваша очередь, начните с новой строчки. Вот вам тире, говорите!
— Милая, я тебя…
— Все ясно! Можете оставить многоточие.
Асет повернулся на спину, посмотрел на звезды. Они мигали, переливались. Чинара зашуршала сеном, прижалась к его плечу.
— Дяденька!
Он распахнул пальто и привлек девушку к себе. Около его лица поблескивали глаза Чинары, он угадывал в них страх и ожидание. Чинара замерла в его объятиях, он слышал ее неровное дыхание.
«Милая, где же ты была до сих пор? Почему ты опоздала на ярмарку, где раздают сердца? — подумал он в отчаянии. — Нет, опоздала не ты. У тебя все еще впереди. Это я ушел, не дождавшись тебя!»
Ему хотелось сказать ей что-нибудь особенно прекрасное. Он вспомнил слова: «Как нежен твой взгляд, милая…» Но это были чужие строки, чужие чувства. Он мог только позавидовать поэту.
— «Он совсем потерял голову, не знает, где явь, где сон», — произнесла Чинара.
— Что ты говоришь? — не понял Асет.
— Это я прочитала в одной книжке. В общем, там один герой влюбился и потерял голову, не знал, бедняга, где сон, где явь. Так в книжке и написано. Очень хорошая книжка! А моей подружке не нравится. Что это за герой, говорит, который теряет голову. А по-моему, это здорово! Потому что так бывает, когда много мыслей и голова трещит от них, разрывается. Правда, дяденька?
— Не знаю. Со мной этого не было.
— А со мной часто случается! Будто для меня написали. Ну и молодчина этот писатель!
Асет невольно позавидовал автору. Он как-то встречал его в Алма-Ате, и тот был для него человеком из плоти и крови. Наверно, поэтому ревность слегка кольнула Асета в сердце.
— Дяденька, милый! Вы чем-то расстроены?
— Я не расстроен. Просто задумался…
— Сказал мой дяденька расстроенно.
Они не выдержали, расхохотались разом, и Асет почувствовал, что напряженность, сковывавшая их, улетучилась. В сарае зафыркала, заржала растревоженная лошадь.
— Тише, — прошептала Чинара и приложила к его губам палец.
Они притихли, кажется, вовремя. Напротив, в окнах дома, вспыхнул яркий свет. Потом скрипнула дверь, и в полосе желтого света появился старик в нижнем белье, в чапане, наброшенном на плечи. Он осмотрелся, будто принюхиваясь, затем подошел к сараю, открыл дверь. Они услышали, как внизу чиркнула спичка и, приветствуя хозяина, заржал конь.
— Никого нет. Просто померещилось, — сказал старик самому себе и закрыл на засов двери сарая.
Он походил по двору, бормоча что-то под нос, и ушел в дом.
— Дяденька, уйдем отсюда. Я уже согрелась, — сказала Чинара.
Асет спрыгнул с крыши сарая и протянул руки. Девушка скользнула по сену вниз, он подхватил ее и, придержав на мгновенье ее тяжелое крепкое тело, опустил на землю.
Они еще отряхивались от сена, счищали его в темноте друг с друга, выйдя на середину улицы, когда надрывно прокричали первые петухи.
Небо на востоке стало чуть потемнее, а затем принялось светлеть, отгоняя ночь от горизонта. И ночь рассеивалась, отступала.
— Дяденька, постоим еще чуточку, а потом я побегу домой, ладно? — попросила девушка.
Они стояли посреди улицы, держась за руки. Блеклый предутренний свет смягчил черты ее лица, скрыл веснушки. Девушка посмотрела ему в глаза; взгляд ее был задумчивый и, как подумал с надеждой Асет, чуточку грустный.
— А о вас говорили, будто вы плохой человек.
— И что же? Каков я на самом деле? Неужели плохой?
Она покачала головой, словно отгоняя даже предположение, что он, Асет, может быть плохим.
— А вдруг они правы и вскоре ты разочаруешься?
Она опять покачала головой, затем спросила:
— Об этом вы уже, наверное, знаете. Ну, о том, что зимой застрелились парень и девушка?
— Мне рассказывали.
— Вы бы могли так поступить? — и она пристально взглянула ему в лицо.
— Не знаю, — сказал он, засмеявшись, и спросил себя мысленно: «В самом деле, а смог бы я?»
Он притянул ее к себе, прижался щекой к ее щеке, блаженно закрыл глаза. И опять в памяти всплыли чужие слова: «Какая чистая, какая чудесная…» Почему он сам не поэт?
Рука его задрожала, и девушка тотчас же вывернулась из его объятий.
— До свидания, дяденька! Мне пора!
Она побежала не оглядываясь.
«А что, возможно, и я бы мог застрелиться», — подумал он, глядя, как девушка спешит, спотыкаясь, по улице.
Чинара, словно услышала его мысли, вдруг обернулась и крикнула:
— Нет! Вы не сможете, дяденька! Вы уже взрослый!
Весь этот день Асет ходил в приподнятом настроении. Он знал, что по его лицу бродит глупая счастливая улыбка, ловил удивленные взгляды и зятя, и сестры, и соседей, но ничего не мог поделать с собой. У него было ощущение, будто его жизнь до сих пор протекала в каком-то сером, будничном сне, и вот он наконец проснулся и увидел то, ради чего можно жить по-настоящему, тяжело и самоотверженно.
Его то и дело тянуло на улицу, он подчинялся внутреннему зову, выходил на улицу и посматривал на дом со злыми собаками, что стоял на краю аула. Он ждал, что вот-вот мелькнет вдали ее фигурка.
«До чего же все удивительно в жизни, — размышлял Асет, — разве я мог представить лет десять назад, чем станет для меня дом Шалгынбая. И даже его собаки?»