– Как ты вышла на нем такой фотогеничной.
– Ну спасибо.
– Ты там вообще на себя не похожа. Видела бы ты себя сейчас! Вот он, настоящий свекольный румянец.
– И комплимент сделала, и подковырнула – супер, – замечает Лу.
– А тебя не спрашивали, – огрызается Холли.
Я не обижаюсь.
– Она права. Меня не узнал бы никто.
– Я узнала, – говорит Лу.
– Ну ты и подлиза, – хмыкает Холли. – Там же вообще как будто не она. Не хочешь попробовать еще раз? Найти агента, и так далее?
– Не хочу, – смущаюсь я.
– Рост у тебя нормальный. Только вес надо скинуть, чтобы была не просто худая, а тощая.
– Это глупо, – замечает Лу.
– А вот и нет, если она хочет быть моделью.
– Но я не хочу!
– Не зарекайся. Кстати, слышали? В корпусе «Фолкнер» больны булимией, – объявляет Холли.
– Нет, – этого я не слышала, и мне не верится.
– Я-то знаю. Но они, похоже, считают, что иначе семестр «одиннадцаток» не пережить. Слишком рискованно, можно растолстеть… – говорит Холли.
– Если не будут как следует питаться, не смогут ходить в походы и на пробежки, – отзывается Лу.
– А они поднимают уровень энергии крепким кофе. Поставили себе цель: десять фунтов за пять недель.
– Вот дуры, – заключает Лу.
– Ты их вообще не знаешь, а судишь, – возражает Холли.
– Для них состояние, от которого люди умирают, – что-то вроде приза. Так что я знаю достаточно, – отвечает она. – А нам надо прибавить шагу.
Может, Лу так завелась, потому что и у нее булимия? Но мы же пользуемся общей ванной и туалетом, неужели я бы не заметила? И потом, она такая рассудительная. Может, у нее есть подруга с расстройством пищевого поведения? Интересно, у Лу и Холли такая же жгучая боль в щиколотках? И отчетливое ощущение вспухающих мозолей? И почему я не удосужилась разносить ботинки как следует?
Что я вообще здесь делаю? Я, городская девчонка? Девяносто процентов моей жизни проходит на одной-единственной улице, хоть и довольно оживленной. Надо было линять из этой школы давным-давно, как только на горизонте замаячила перспектива семестра в горах. Но я думала, что до этого далеко, – и напрасно. Так я и попалась в тиски здорового образа жизни.
К нему так просто не привыкнешь, целая вечность пройдет. А там и уезжать пора. Так что все это напрасная потеря времени в чистом виде. Мои гигантские ботинки чавкают, как облепленные грязью копыта, на каждом шагу я рискую потерять равновесие, которое и без того трудно удерживать на скользкой раскисшей тропе из-за громоздкого рюкзака. Мокрые от пота и дождя волосы облепили лоб.
Оказывается, до сих пор я жила в крепких объятиях большого города, и даже не замечала этого, а теперь он меня как будто отпустил. Все здесь кажется слишком большим, чересчур открытым. Как будто страховочные тросы лопаются один за другим – пиу, пиу, пиу – и я вываливаюсь в тишину. Я падаю. Набираю полные легкие воздуха чужой планеты. Это абсолютно противоестественно.
Спустя бесконечно долгое время под непрекращающееся нытье Холли мы добредаем до подножия горы Парадизо и решаем подняться до первой поросшей травой седловины. Потом заводим спор о том, где ставить палатку. Устраиваться под деревьями не полагается, потому что они иногда падают, особенно в сырую погоду, а зима выдалась рекордно дождливой. Но всем нам страшновато ставить палатку прямо на открытой местности. Наконец мы решаем пойти на компромисс и поставить ее задней стенкой к выходу скальных пород – будет хоть какая-то иллюзия прикрытия.
Представить себе не могу, как бы я чувствовала себя здесь в полном одиночестве. Даже в компании двух людей ощущения какие-то неприятные, как в начале ужастика, а уж в одиночку было бы вообще немыслимо. Я решительно отказываюсь оставаться одна. И заявляю о своих правах стадного животного.
Мой план уклонения от одиночного похода прост: я впишу свою фамилию в график одиночных походов на последнюю неделю (уже вписала), а к тому времени притворюсь больной. Этим все и кончится. Возможная альтернатива – помешательство с перепугу или сердечный приступ. Когда моим подругам приходит в голову помучить меня, они знают, что достаточно только пересказать мне сюжет какого-нибудь ужастика. Я всегда наотрез отказываюсь смотреть их. Ужасов, почерпнутых из моего воображения и случайно увиденных трейлеров, мне с избытком хватает.
Мы обнаружили выложенные кольцом камни, между которыми наши предшественники разводили огонь, так что одним делом меньше. А вот найти сухое дерево – та еще задачка, после того как весь день шел дождь, но мы кое-как наскребли столько, что хватило на костер. Теперь объединяем три наших упаковки макарон, чтобы сварить ужин. Высыпаем сухое содержимое упаковок в кастрюльку, заливаем водой и ставим кипеть.
Наконец пробуем, а распробовав, недоверчиво переглядываемся.
– «Это песто, Джим, но не то, каким мы его знаем», – говорю я.
– Потрясно, – без улыбки оценивает Лу мою цитату из «Звездного пути» и морщится от отстойной еды. (С чего вдруг меня прорвало? Может, есть такая штука, как вакуум, для заполнения которого даже здесь, в глуши, нужны шутки, которые давным-давно обросли бородой?)
Лу смотрит на огонь и жует на автопилоте. У нее темные волосы и стрижка «боб» с длинной челкой. Она сама ее подравнивает. Оправа очков массивная и черная, классический ботанский шик. А посередине на носу впадинка, слишком миленькая, хотя сама Лу, скорее, антимилашка. Она из тех девчонок, которые наденут тяжелые ботинки даже с симпатичным платьицем, только чтобы показать, что им никто не указ.
– Самая дерьмовая еда, какую я только пробовала, – брюзжит Холли. – И наверняка сплошь углеводы.
– Так и было задумано, – Лу ворошит костер длинной палкой, которая заменяет нам кочергу. Древесина потрескивает, от нее исходит уютное тепло. – Чтобы нам хватило сил до конца похода.
Я делюсь своим открытием:
– Если не дышать носом, вкус уже не такой противный.
Мы с Лу доедаем наши порции пасты, несмотря на диковинные вкус и текстуру (первый – соленый и химозный, вторая – губчатая и слизистая), а Холли в конце концов осиливает половину своей.
Искры выстреливают вверх стремительными красными нитками, как маленькие сигналы SOS к вселенной: забери меня отсюда. Позволь мне вернуться, цивилизация. Дай мне настоящей еды.
– Как насчет интересных историй у костра? – предлагает Холли, и ее злорадная улыбка кажется кровавым оскалом.
– Нет! Я ужасно боюсь страшилок. Извини.
– Мне тоже не очень интересно. Пожалуй, я спать.
– Погоди! – останавливает ее Холли. – А что, какао варить не будем?
Холод стоит такой, что мы заливаем кипятком сухофрукты как горячий «десерт», варим какао и жарим маршмеллоу.
– Расскажи про себя, Лу, – просит Холли.
– Да нечего рассказывать.
– Ты ведь перешла сюда из государственной школы?
– Да.
– Ну и как оно? Это только чтобы закончить учебу, или как? Последние два с небольшим года в частной школе лучше, чем ничего?
– Холли!.. Не обращай на нее внимания – она просто не понимает, что это грубость, – уверяю я.
– Знаешь, что на самом деле грубость? Сидеть пнем и даже не пытаться поддержать разговор, – возражает Холли. – Ну же, попробуй. Ты встречаешься с кем-нибудь? Спортом занимаешься? Живешь в Мельбурне? А где именно? Почему выбрала нашу школу?
Лу отвечает ей долгим взглядом. Неужели думает, кинуться в драку или нет? Ой, Лу, нет, лучше не надо – она кусается. И потом, мне ужасно не хочется оказаться между двух огней.
– Я спать. Спокойной ночи, – объявляет она.
Но уходит не сразу.
– Я ни с кем не встречаюсь. Живу в Фицрое. Я перешла сюда из школы, в которой все было в порядке, только потому, что моя мама здесь училась, и дедушка тоже приезжал сюда. А вообще это не твое дело.
Мы с Холли спускаемся к ручью за водой для умывания, хотя стоило бы сделать это, пока было еще светло. Оставлять объедки и следы пищи на ночь не полагается, чтобы их запах не привлек внимание какой-нибудь жуткой живности вроде лесных крыс (фу!) и поссумов. Я цепляюсь за руку Холли: любая, даже самая жалкая защита лучше, чем никакой – от убийц-маньяков с топорами, выслеживающих школьниц в лесу, пьяных охотников, потрясающих ружьями, и мумифицированной злобной нежити разных эпох, только и поджидающей нас в чернильно-черной темноте за границами круга, очерченного лучом фонарика.
А Холли ни капельки не боится. Мама часто повторяет, что отсутствие страха – признак неразвитого воображения, особенно когда меня дразнят за то, что я порчу остальным вечеринки с ночевками, наотрез отказываясь смотреть ужастики. Но это просто она хочет меня утешить. На самом деле я нисколько не сомневаюсь, что у Холли хорошо развито воображение. Просто ей даже в голову не приходит, что с ней может случиться что-нибудь плохое.
Мы набираем воды в складной таз и идем обратно.
– Зачем ты цепляешься к Лу?
Я завожу разговор, только чтобы немного отвлечься и успокоиться.
– Она даже не пытается вписаться в компанию, – отвечает Холли звенящим от возмущения голосом – таким хорошо петь «На медведя мы идем». А мне в темноте хочется говорить шепотом, на случай, если кто-нибудь нас слышит, но подруге на это начихать. – Пусть скажет спасибо, что сюда попала. На этот семестр вообще не пробиться. Мою подругу Пенни из Сент-Кэт не взяли, а ее отец тоже ездил сюда. И на самом деле Лу с кем-то встречается. У нее в книге закладка – полоска с фотками из будки, а на них она и какой-то лузер, и оба в одинаковых очках. Она часто на нее смотрит.
– Это не наше дело.
– Нет, наше, если она живет с нами.
Фонарик выхватывает из темноты пару блестящих глаз, и я визжу. Холли тоже. Остаток пути мы бежим, проливая почти всю воду. Добравшись до палатки, мы хохочем, причем я – не столько от того, что мне смешно, сколько от истерического ужаса.