Размечтавшись, первым (вообще-то вторым – после мыслей о том, как я прославлюсь), о чем я подумала, был ты, Фред. Тебе она понравилась бы. Очень понравилась. Если бы ты был здесь. Ты – такая острая боль в сердце.
Для моей алой подружки я соорудила из листьев парк аттракционов в пластиковой коробке для образцов. Мы носим их с собой повсюду на случай, если найдем что-нибудь интересное, – чтобы принести это на урок окружающего мира.
Я взяла альбом для набросков, зарисовала насекомое и описала его особенности. Как же мне надоело, что тебя здесь нет, Фред. Так надоело хотеть показать тебе что-нибудь. Надоело заново укладывать в голове, что тебя больше нет. Это как изголодаться по еде и вспоминать, что ее не существует.
Пожалуй, я покажу эту мокрицу Майклу. Ну конечно. А почему бы и нет? Ему понравится. Но это не заменит возможность показать ее тебе. Достаточно ясно?
Отчасти дело в том, что я не хочу отпускать тебя. Я люблю тебя. Если я не думаю о тебе каждый раз, когда происходит что-нибудь важное, разве это не означает тогда, что для меня ты уже не важен? Как же я могу допустить такое?
Отчасти проблема в том, что ты незаменим. Это непреложный факт моей жизни. Какой бы долгой она ни была.
Общаться с тобой – все равно что касаться чего-нибудь «на удачу». Теперь вместо этого – больное место, свежая ссадина и тоска по тебе. Как же я могу забыть и отпустить тебя? Зачем мне такое исцеление?
Ключ у меня в кармане. Этот ключ замыкает и соединяет нас вместе где-то на другом краю света.
Наши, а теперь уже мои снимки соединяют нас.
Наши, а теперь уже мои строки снова соединяют нас.
Но мой лучший «замок» – это память. И если я не буду держать тебя в голове постоянно, разве память не улетучится? Или не ослабеет? Разве воспоминаниям не нужна поддержка?
Беда в том, что пока я поддерживаю в них жизнь, отдавая этому занятию всю свою энергию, волю и решимость, я сама не живу.
Я не дура, мне не нужно, чтобы все эти Эстер и Мерилл втолковывали мне, что для шестнадцатилетней девушки такая жизнь – далеко не предел мечтаний.
Я знаю, что бы ты сказал.
Ты сказал бы: действуй, Лу, м’Лу.
Есть уйма занятий получше, чем думать обо мне.
Не зацикливайся на том, чего больше нет.
Не живи утраченным прошлым.
Перечитай стихи Кристины Россетти, ради всего святого и как дань уважения к Холдену Колфилду. Никто из тех, кого я знаю, так больше не делает.
Я написала тебе сотню неотправленных писем.
Может, если я буду и дальше запечатывать их в конверты, они преспокойно полежат где-нибудь. Наша история продолжается как односторонняя переписка. Я могу позволить ей быть таковой. Могу прикрыть ее… могу просто иногда обращаться к ней… просто могу знать, что она там, и не беспокоиться; там мы.
Я не написала ни одного письма о том времени, когда ты говорил, что любишь меня.
Ты не собирался заговаривать об этом. Но слова вырвались сами, и тебя уже было не остановить.
Помнишь, как мы решили, что сможем приготовить расчудесный пудинг в микроволновке? Все тогда как помешались на готовке, каждый после уроков запекал какую-нибудь ерунду. «План Б» была на работе, Газель – на какой-то конференции. Мы совершили набег на кладовку. И рассудили так: если смешаем все, что нужно для кекса, с самыми вкусными кусочками шоколада в кружке, а потом разогреем эту смесь, то сразу же получится не пудинг, а райское наслаждение.
Что там было – яйца, самоподнимающаяся мука, M&M’s, «Майло»? «Нутелла»? И мелко нарезанный «Сникерс»?
Мы решили назвать кекс в честь создателей, то есть нас: «Фред и Лу», как мороженое «Бен и Джерри», только не холодное. В микроволновке мы подогревали его по одной минуте зараз.
После четырех таких раз мы решили, что пахнет восхитительно.
Я запихнула в рот целую ложку с горкой.
Вкус был суперомерзительный, кекс все еще отдавал сырыми яйцами, клейкими от муки. Нас как-то угораздило позабыть про сахар – жизненно важный ингредиент, если речь идет о кексах и пудингах. И сливочное масло мы тоже не положили, хотя стоило бы.
Неужели сработало выражение моего лица, когда я попробовала это месиво? Ты не выдержал. Уставился на меня и расхохотался.
А я прошепелявила с набитым ртом: ну чего ты? И ты сказал: я тебя люблю.
Мы оба были в полном шоке. Потому что, конечно, это прозвучало слишком рано.
Ты повторил те же слова, будто пробовал их на вкус и признал его идеальным. Ты еще раз тихо произнес: я люблю тебя, и смотрел при этом прямо в мое сердце. Потом еще раз – почти закричал. Ты смеялся, и, хотя выглядел счастливым, ты словно не мог поверить, что кто-то доставил тебе такую радость.
Отчасти дело было в этом, а отчасти – в том, что ты считал свое признание преждевременным, хотя парни в твоем возрасте чаще сталкиваются с преждевременной эякуляцией. Как и с полной неспособностью обсуждать проблемы девушек, не расстегивая пуговицы на их одежде.
Самым лучшим было, когда ты произнес: ты тоже любишь меня. И все, что мне осталось, – кивнуть. Потому что это была правда. Потому что я почти не могла говорить, потому что рот по-прежнему был залеплен отвратной, чудовищной массой, которую мы сварганили в микроволновке.
Господи, когда я вспоминаю этот день, у меня все болит так, будто это я попала в аварию, словно меня разнесло в клочки снаружи и внутри, и какие-то кусочки меня пропали бесследно, а другие сложились обратно не так, как прежде.
Вот.
Но большинство парней твоего возраста рано или поздно повзрослеют…
Я тоже люблю тебя, и я недостаточно часто говорила об этом.
Лу.
Люблю-целую.
60
Астрономы уже вовсю готовятся к затмению. Проводят кучу вычислений специально для того, чтобы узнать, где, когда и насколько быстро по небу пронесутся разные светила – в общем, все эти звездные карты и расчеты фаз луны хороши для тех, у кого математический склад ума.
А для нас, всех остальных, затмения есть «огромные туманные символы высшей романтики», это если выразить их притягательность обобщенно и литературно. Видимо, это модно – высматривать необычную красоту в тенях и текстурах планет и звезд, но лично я не чувствую в себе воодушевления, которое мне полагалось бы испытывать.
В нашем распоряжении – суперсовременный мощный телескоп марки «Мид», которым разрешается пользоваться только под надзором. Мистер Эпстайн предупредил: тот, кто толкнет его – от этого может сбиться точная настройка, – в наказание будет выпалывать сорняки на всей спортплощадке в одиночку. Пинцетом.
Нас предупредили, что в горах снова появились охотники. Это незаконно, но некоторых людей это не останавливает. Иногда слышатся тревожные далекие выстрелы.
Мы с Беном замышляем побег и планируем провести вместе целый день на следующей неделе – так, чтобы не попасть под выстрел.
Майкл слишком усердствует с пробежками, занятиями в тренажерном зале и за роялем, но я ему не заботливая мамочка. И Лу тоже. Она рассказала, что к тому времени, как она укладывала рюкзак для одиночного похода, он уже истоптал одну пару кроссовок и… ногти на пальцах ног. Они снова отрастают (ногти, не кроссовки), а я помню, что травмирует ноги не только Бен, и надеюсь, что мне не придется связываться с его матерью и объяснять ей, что он, кажется, немного перестарался.
В нашем корпусе очень недостает Лу.
61
четверг, 8 ноября
Обратный путь с горы – как полет, гравитация на моей стороне. Я съела большую часть содержимого рюкзака, теперь он весит не тридцать фунтов, а около пятнадцати, и палки мне очень пригодились на скользких тропинках, чтобы не спикировать носом вниз по каменистой осыпи.
Громкий топот я услышала еще издалека, он быстро приближался. Судя по всему, этот человек (или зверь) был один, и я стояла неподвижно, пока не увидела, кто это.
Майкл. И это была не случайность. Он выбежал встречать меня.
– Как думаешь, какие на вкус голубые змеи? – спросил он.
– Вопрос по существу, но самое близкое, с чем я сталкивалась, – это голубой краситель, а может, стоит увязать цвет с какой-нибудь едой, – с голубикой? Или лучше с чем-нибудь другим трудно-определимым, но не вкусом, а голубым небом? Но будем откровенны: наверняка у змей вкус химикатов и красителей.
Он согласно кивнул, его дыхание постепенно выравнивалось, а я вдруг поняла, в какую идеальную машину он превратил себя, потому что еще секунду назад он бежал вверх по склону горы, обливаясь потом, но не успел сделать несколько глубоких вдохов, как отдышался.
– Ты – супермашина. У тебя идеальная спортивная форма.
– По-моему, я пробежал большее расстояние, чем Бен.
– Только не говори об этом никому, кроме меня, ладно? Потому что, понимаешь, при этом ты будешь выглядеть немного уязвимым или зацикленным на Сибилле, – объяснила я.
– Может, это просто чисто мужское соперничество.
– Но это не так, и всем, кто знает тебя, известно, что тебе плевать на всю эту ерунду.
– Сегодня вечером концерт, – предупредил он.
О нет. Они все-таки навязали нам еще одно внеплановое развлечение. Мы просыпаемся и видим приглашения, подсунутые под двери нашего корпуса. От нас ждут эпизодического участия. Иногда – каких-нибудь развлекательных номеров, подготовленных всем корпусом, иногда – индивидуально.
Я спрашиваю:
– Сегодня индивидуальный или по корпусам?
– Индивидуальный.
– Ясно. Надо будет поучаствовать, чтобы не привлекать внимания Мерилл.
– В отношениях с ней ты выступаешь как заправский манипулятор, – замечает Майкл.
– Не манипулятор – просто держу ее на расстоянии вытянутой руки так долго, как только это возможно в моих обстоятельствах. Хочу, чтобы она поверила, что я делаю успехи, какие мне полагается делать.
– А ключ ты выбросила?
– Вообще-то нет, – призналась я. И подумала, что вряд ли когда-нибудь смогу.
Майкл спросил:
– Чем собираешься развлекать новых друзей?