апоказ загорелые, накачанные на спортпите мускулы звезда гребли и футбола – белобрысый Билли Гардинер. С другой стороны, если к тебе в друзья набиваются все подряд, тут уже не до контроля качества.
– Ничего же не было, так, ерунда, – я делаю вид, будто сама в это верю.
– Да вы чуть было сексом не занялись, а это уже не ерунда.
– Ничего подобного. Просто поцеловались. Может, хватит об этом?
– Когда с Беном Капальди такое случилось в последний раз – ну, то есть раньше, – с ним была Лора, и они встречались… какое-то время.
– Все, проехали. Он даже не в моем вкусе, – я грызу заусенец. Всегда мечтала этак небрежно заявить насчет «не в моем вкусе» – хотя это наглая ложь, о чем прекрасно знает Холли.
– Не в твоем вкусе? В твоем – это помесь ботана с придурком, дорогуша, а этого тебе и даром не надо.
– Ну спасибо.
– А что такого? Что есть, то и говорю, – заявляет Холли. До меня доходит, что иметь откровенную подругу – та еще палка о двух концах, но я же в отношениях ни черта не смыслю, а она умеет все разложить по полочкам.
– Да нет, ты права, а значит, такой парень, как Бен Капальди, не про мою честь.
– Ты что, не врубаешься? Дело не в том, кто ты. А в том, кем ты хочешь быть. Тебе решать. И все из-за того рекламного щита. Никто уже не знает, кто ты такая. Весь класс в непонятках.
– Щит – это вообще не я.
– Можно подумать, ты уже все перепробовала. Откуда тебе знать?
– Я Дарья[5]. У меня даже доставучая младшая сестрица есть.
– Это раньше ты была Дарьей. А теперь можешь быть Ханной Монтаной[6].
– Она ведь даже не из мультика.
Мы обе задумались о дефиците достойных образцов для подражания женского пола в популярных мультсериалах. По крайней мере, в эти мысли погрузилась я.
– Сибби, ты же можешь одним махом перескочить из грязи в князи. Можешь стать няшей, а это не каждому дано, – иногда Холли выражается так, будто репетирует карьеру своей мечты в мире модной журналистики.
– Слово-то какое – ня-яша! Бр-р! Не хочу, чтобы меня опекали или относились, как к ребенку…
Холли вздыхает, стараясь не раздражаться.
– А ты считай это просто турпоездкой в Няшаленд. Не понравится – уедешь.
– Понравится? Еще чего!
– Ты понятия не имеешь, ты ведь там раньше никогда не бывала. А такие парни, как Бен Капальди, всем по вкусу. Всем хочется умных, прикольных, спортивных и симпатичных.
– Если это правда, тогда я точно в пролете.
– Зато у тебя есть секретное оружие, которого нет у других девчонок.
– Какое?
Она что, опять про этот дурацкий рекламный щит? Не могу же я повсюду таскать его за собой!
Холли улыбается.
– Твоя лучшая подруга – это я.
10
Хоп!
«Мягчитель».
Хоп!
«Аберрация».
Хоп!
«Лучезарно».
Хоп!
«Еженощный».
Хоп!
«Предиктор».
Хоп!
«Одуванчик».
Хоп!
«Незыблемо».
Слова из девяти букв.
Эту головоломку каждый день публикуют в газете: сколько слов можно составить из девяти перемешанных букв, вписанных в квадраты три на три, и какое слово получится, если использовать все девять букв. «Хоп!» – вот сколько времени требуется Майклу, чтобы увидеть слово из девяти букв: ровно столько надо, чтобы моргнуть глазом.
Только один раз я видела, как он задумался над словом «превенция» и сказал: это может быть только одно слово, но я никогда не видел, чтобы им пользовались. Да ты что! Потому что меня зацепило само его удивление – то, что он никогда не встречал такое слово. Я удивилась бы, если бы его хоть когда-нибудь видела я. И удивлюсь, если вообще увижу. Я даже не надеюсь хотя бы раз в жизни увидеть это слово. Кроме как в разделе головоломок.
Он говорит, все дело в том, насколько быстро мы читаем, потому что мы скользим взглядом по буквам и строчкам постоянно, прочитываем множество слов, целые матрицы из букв так же быстро, как моргаем. Но, по-моему, важно и то, насколько ты начитан и какой у тебя словарный запас, потому что давайте уж начистоту: сколько у вас знакомых, которым хотя бы раз в жизни понадобилось слово «превенция»? Не то чтобы очень много. Наверное, по пальцам можно пересчитать.
Может, даже девять.
Вот я и стараюсь не думать о том, что в автобусе он сел впереди, почти рядом с учителями.
11
понедельник, 8 октября
В аварии автобус не разбился.
Сидела рядом с какой-то тихоней, не помню, как зовут, ну и ладно. Проезжали мимо большого озера, в котором, не дрогнув, тонули деревья.
Лагерь. Выглядит точь-в-точь как в рекламном буклете.
Указатель гласит: «Средняя школа «Кроуторн», лагерь «Маунт Фэрвезер». О прибытии сообщите администрации».
Архитектурный стиль – псевдоутилитарный, а может, и просто утилитарный. Что в переводе означает: функциональный, но с прицелом на то, чтобы казаться ОЧЕНЬ функциональным, иными словами – демонстративно-функциональный.
Пахнет – зашибись. Лимоном от эвкалиптов и ангофор.
Полный рот еды – омном-ном. Что ела, не помню. Подогретое по последнему слову техники.
Холодно, здесь гораздо холоднее, чем в городе.
Когда я вижу синеву далеких гор… Я вижу ее и для тебя, Фред.
Когда я вижу, как девушка с затаенной тоской смотрит на симпатичного парня…
Вокруг только и разговоров что о вон той рослой девчонке, Сибилле. Она что, какая-то знаменитость? А мне-то какое дело?
О скорби написано очень много, слишком много.
Психотерапия, помогающая справиться со скорбью и горем, – процветающая отрасль, а также маленький персональный ад для тех, кто через нее проходит. Она кажется совершенно неуязвимой для глобальных финансовых кризисов. Наверное, как пищевая промышленность.
Скорбь с удобством паразитирует в условиях почти любого питающего ее организма, и сама представляет собой непрестанно мутирующий деятельный организм с постоянно пополняющейся клиентурой. Она порождает нескончаемый голод, нескончаемую боль, неутолимые муки для новых сердец, мозгов, кишок – ежеминутно, ежедневно, ежегодно.
Это как бритвенно-острый край сломанного зуба, вновь и вновь вонзающийся в мягкую, истерзанную розовую десну.
Туннель с односторонним движением без гарантий второго выхода.
То, через что приходится пройти. Пережить. То, что надо спрятать в прошлом. Такое широкое, что невозможно… такое низкое, что никак нельзя… такое высокое, что нипочем не… такое… то, что сдавливает легкие, наполняет слезами глаза, питает темное время суток, раньше предназначавшееся для сна. Только не утонуть в ней. Не дать ей раздавить тебя зловещей тяжестью. Не погрязнуть в ней. Не дать ей одержать победу. Надо работать над ней, встретиться с ней лицом к лицу, размять ее, как пластилин, превратив в то, чем можно обработать рану, поплевать, разжевать, придавить, и сердце исцелится, у него появится щит и целебный бальзам. Это место, чтобы прятаться, выть, касаться сокровенных воспоминаний, будто они – пугливые птицы, мелькающие тени, которым нельзя, никак нельзя исчезнуть.
Так где же здесь найдется место моей великой и ужасной печали? Куда ее девать в этой светлой комнате – творении дизайнера интерьеров с шестью койками и пятью незнакомыми и странными девчонками плюс я сама – естественно, самая странная из всех? Надо найти для нее место, темный и глубокий укромный уголок.
Надо попытаться выглядеть общительной и не привлекать излишнего внимания лагерного психолога – которая всегда начеку! Полностью в курсе моих особых потребностей! Готова прийти на помощь по первому моему зову! В любое время дня и ночи! Не стесняйся. Не надо.
Если бы ты не умер, если бы не потерял головы, – да, я все еще злюсь на тебя, – мне не пришлось бы тратить время на некую Эстер, которая носит дрянную обувь и деликатно отводит взгляд, когда рыдания жгут меня изнутри, но я держусь, обуздываю их дыханием и длинными паузами, потому что рыдать в присутствии доброжелательной Эстер было бы слишком чудовищно. Что бы ни случилось, никак, ни в коем случае нельзя дать ей повод придвинуть большую, специально для клиники выпущенную коробку бумажных платков без рисунка поближе ко мне по тиковому журнальному столику, на котором даже при свете солнца не видно ни единой пылинки. Хорошей пациентки из меня не вышло, Фред.
Зато наедине с собой я преуспела в искусстве скорби.
Если бы ты только не… тогда мне не пришлось бы готовиться к игре в кошки-мышки с лагерным психологом. Ее зовут… Боже, не помню, но не Эстер. Надевать уместную, правильную маску специально для замечательного лагерного психолога… понятное дело, невеселую – после всего, через что я прошла и продолжаю идти, но мало-помалу прихожу в себя, понемногу открываюсь новому жизненному опыту. Взаимодействую с окружающими. Постепенно исцеляюсь. Ага. Урок я заучила наизусть. Я справлюсь. Ведь справлюсь же, да?
Но на самом деле я застряла, Фред. Застряла на третьей стадии горя – или это уже четвертая? На ненависти к себе и злости к тебе. А может, тут примешалась и пятая – или она шестая по счету? Депрессия? Но шестой пока и в помине нет – или она на самом деле седьмая? Осознание. Тестирование новой реальности. Их нет.
Только тоска по тебе.
Вообще-то психиатры не приветствуют попытки разделить горе на стадии. Я сама нашла их классификацию, распечатала и потеряла. Идея препятствий утешает. Даже если не удается преодолеть ни одно из них.
Страшнейшая мука в мире – момент после пробуждения. Вспоминать заново, когда сознание дает пощечину с первым же утренним вздохом. Вновь раздирает незатянувшуюся рану.
Стоит ли рассказать кому-нибудь о запутанных сновидениях, в которые снотворное изредка утаскивает меня в страшные места на несколько часов, недостаточных для сна?