А между прочим, место, в котором люди обычно жарят шашлык, никогда не располагается ближе пятидесяти километров от места, в котором эти люди живут в остальное время.
Тогда они возвращаются домой, берут вилки и штопор, после чего у них в автомобиле кончается бензин.
Люди наливают в автомобиль бензин, выходят на полянку, но тут же начинается дождь, а зонтиков они уже совсем наверняка не взяли.
И сидят люди, злые и голодные, в своём автомобиле, и нюхают тот самый бензин, который только что в него залили, а рядом с автомобилем мокрая собака чавкает чем-то давно умершим, и совершенно при этом счастлива.
Или вот сидел человек, сидел, и вдруг решил продолжить свой род.
Таракан в таких случаях просто оглядывается вокруг и, если мимо проходит другой таракан, он тут же на него вспрыгивает и без всяких затей продолжает свой род. Или не продолжает, если это, допустим, мужской таракан — ошибки случаются со всяким. Или, возможно, он его сначала нюхает, а потом вспрыгивает — это всё лишние подробности, нам они не интересные.
Человеку для того же самого необходимы: кровать, набор постельного белья, махровый халат, тапочки, ванна, мочалка, зубная паста, бритва, ужин при свечах и запасная зубная щётка. И то ещё неизвестно — продолжится род или не продолжится, и вообще чем всё это кончится.
Муж-приехал-из-командировки — это ещё не самое худшее, честное слово.
А ведь когда-то давным-давно люди умели всё.
К зиме они выращивали на себе перья, сбивались в стаи и летели через Океан к волшебному материку Гондвана, где всегда светит солнце.
Там они откладывали в песок яйца, и забывали про них тут же нахуй, и скакали голые по деревьям, пока не нападала на них Тоска по Родине, и тогда они отращивали у себя жабры, сбивались в косяки и плыли через весь океан метать икру в Великих Сибирских Реках. А их пучеглазые дети сами по себе вылуплялись из яиц. И каждое пучеглазое дитё само выбирало, что ему на себе отращивать: перья или щупальца, ноги или клешни, четыре глаза, два хвоста, восемь ног, или вообще всё сразу, чтобы выползти в таком виде на скалу, поблистать немного на солнце да издохнуть от полной неприспособленности к окружающей жизни.
Но пришёл к людям однажды некий мудак — не то прометей, не то Бог Ра, сам при этом из себя редкостное чучело. И нарисовало им это чучело образец, как нужно Правильно выглядеть: две руки, две ноги, посередине Хуй. Сверху голова, а примерно посредине головы — нос. Женщина приблизительно такая же, в основных деталях, несколько только подробностей отличаются и Хуя вовсе никакого нет.
И послушались люди чучела, и начали стараться быть похожими на то, что им нарисовали. Но ничего у них, конечно, не вышло, потому что как ни старайся, а всё равно ноги колесом, нос кривой и брюхо висит.
Загрустили люди, задумались, а от задумчивости, как всем известно, ничего хорошего не выходит. Вот и повыпадали у людей перья, засохли у людей жабры и отвалились у людей хвосты.
И подул холодный ветер, и волшебный материк Гондва-на раскололся весь и утонул нахуй, или, может быть, получились из него Африка и Америка — никто уже этого не помнит. И остальные все животные тоже стали Как Положено: кому велено чирикать — те не мурлыкали, а сидели на мокрых ветках, шмыгая клювами. И люди тоже сидели в своих шалашах, стучали зубами от холода и кормили сморщенными сиськами вечно орущих своих младенцев.
И всё-всё на свете люди с тех пор забыли. Ездят они с тех пор в разных железных и деревянных тележках, летают в железной трубе, спят в коробке, умирают в другую коробку.
Только перед тем как родиться, им ещё разрешают побыть немного рыбкой и птичкой, но они и этого потом не помнят.
Общая Теория Поля
Когда-то однажды давно физик Эйнштейн, которого сейчас если кто и помнит, то только по рекламе пива-пит, решил изобрести Общую Теорию Поля.
Казалось бы, решил и решил, нам-то что за дело: все эти физики-математики за последние несколько тысяч лет наизо-бретали невозможное количество совершенно никому не нужной Хуйни. Ну, вспомнить хотя бы секанс-косеканс и так никогда никому и не пригодившуюся в жизни теорему Пифагора. Но вся эта Хуйня хотя бы не вредная: лучше пусть уж наши дети её изучают, чем пиписки друг другу показывать.
Но с Эйнштейном всё было по-другому: он затеял действительно плохое дело, потому что эта его теория должна была объяснить ВСЁ. То есть вообще всё. Потому что, как известно, всё вокруг состоит из полей: и вы, и я, и вот эта сволочь, которая живёт за стеной, и Жаба, которая её душит, и отключённая у нас горячая вода — всё это есть частные случаи электрического поля.
Мы даже не станем думать про то, какой невероятный Пиздец наступил бы, когда нам стало бы понятно ВСЁ, это мы как-нибудь в другой раз подумаем. Сейчас нам лень, да и так ясно, что Пиздец.
К счастью, однако, никакой Общей Теории Эйнштейн так и не придумал: сошёл ли он окончательно с ума или просто подавился яишницей — это, в общем-то, уже не так и важно. Мы и без того все хорошо знаем, что Мироздание довольно быстро прихлопывает тех, кто начинает выковыривать из него слишком уж большие камни.
Тем не менее, Эйнштейн всё же успел выяснить одну важную штуку: про Сильные и Слабые Взаимодействия.
Не нужно разбегаться — я сам в этом ровно нихуя не понимаю, поэтому буду краток.
Сильные Взаимодействия — это такие, которые можно пощупать, понюхать или измерить штангенциркулем или, скажем, амперметром. Бомба взорвалась, кило помидоров вам продали или просто дали в морду — это всё Сильные Взаимодействия.
А Слабые Взаимодействия — это когда вроде что-то сияет вдали или распускается дивными цветами, мы всю ночь шли-шли чтобы пощупать-понюхать, да так и не дошли. Или дошли, схватили, а оно растеклось в руках чорной жижей. Проснулись, что-то ещё помнили чуть-чуть, а потом выпили кофе и совсем уже всё расползлось.
Вот такие они, Слабые Взаимодействия.
Первоначально люди были приспособлены и к первым, и ко вторым, и им не было особой разницы где жить — в мире Сильных Взаимодействий или Слабых, пока не пришли греки-римляне и не сочинили уже окончательно то пространство, в котором мы все сейчас живём.
Сочинили они его довольно хуёво — не прошло и трёх тысяч лет, а всё уже разваливается, рассыхается и трескается. Всё вокруг шатается, валится — чуть дунуло, и уже ёбнулось. Протекла через плохо замазанные щели вода и всех смыло. Картонные самолетики протыкают бумажные зданьица. Кто-то что-то нажал, отвернул, не завернул, закурил, заснул — и вот опять вокруг бегает бессонный Чрезвычайный Министр Шойгу — штопает окружающее пространство.
Некоторые люди до сих пор ещё умеют слегка общаться с миром Слабых Взаимодействий, их называют счастливчиками. Это они проспали и опоздали на работу, а там всё взорвалось. Ещё они сели не в тот автобус, опоздали на самолет, а он ёбнулся. Или не полезла им водка в рот, сидели они как дураки, а все остальные выпили, повеселились и наутро окочурились. А потом им ещё как-то раз давали что-то Огромное и Прекрасное вообще задаром, а они сказали «не хочу» и поэтому до сих пор не в тюрьме и дети их живы.
А вообще, мир Слабых Взаимодействий очень прекрасный. То, что иногда можно наблюдать при употреблении специальных Веществ — это так, попса для приезжих, с мармеладными небесами и разноцветными шариками. На самом деле, там гораздо лучше.
Но если бы нас туда пустили, а как раз это и пытался изобрести Эйнштейн, мы бы тут же припёрлись туда всей толпой, всё растоптали, навоняли, насрали и завалились храпеть и чавкать во сне. И скоро там тоже бы всё рассыпалось, развалилось и сдох бы последний Розовый Слон. Что-что, а это мы хорошо умеем.
В общем, всё к лучшему, как обычно.
И младенец ползёт
Безобразный пятнистый младенец, только что вылезший из известного места, видит всё правильно. Но тут его хватают за ногу, пробивают его перфоратором, вешают на него бирку с инвентарным номером, заматывают — руки по швам, пятки вместе, в оштампованную казённую пелёнку — и затыкают ему рот чужой чьей-то обслюнявленной соской.
И всё тогда переворачивается в голове у безобразного пятнистого младенца вверх ногами. И становится младенец розовеньким и пухленьким для того, чтобы безобразным пятнистым бабкам было приятно показать ему козу и помазать его своими слюнями — утю-тюсеньки и гули-гулюшки.
И выпускают младенца с полным насранным памперсом на жопе и с соской в дёснах из-за решётки, и ползёт он изучать весь этот перевёрнутый вверх ногами мир. И узнаёт тут же немедленно, что горячее — нельзя, холодное — нельзя, сухое и мокрое — ни за что, здесь — дует, там — застрянешь, а тут вообще как ебанёт!
И родители разинули страшные свои огромные рты с чорными внутри зубами, и поволокли куда-то — полоскать, оттирать, прижигать, бить по рукам, по жопе, по чём попало. И в пасть — соску, бутылку, кашу, какао с пенками — всё, что угодно, лишь бы не пиздел, лишь бы не мешал, не ползал, не трогал, ну вот и молодец, на ещё соску.
И всё, и пиздец. И ходит он дальше и дальше, и всё время вверх ногами и задом-наперёд. И вот так не говорят, а так себя не ведут, а когда ведут, то встают вот сюда и хорошенько думают, а потом рассказывают нам, почему так себя вести нельзя. А мы ещё подумаем, поверили мы тебе, маленькая сволочь, или нет, тем более, что вон уже какая вымахала. Как стоишь, сука? Я тебя спрашиваю, сука. Сюда нельзя, здесь закрыто, здесь не для таких как ты, здесь люди. Хули молчишь? Говна что ли в рот набрал?
А если сказал — ответишь.
В здравом уме сказал или спьяну, в бреду или во сне, просто так брякнул или с горы в назидание, вслух или про себя — за всё ответишь от сих до сих. Давши слово — держись, а то пиздец тебе. Не давши слово — всё равно пиздец, таким как ты — везде пиздец. Потому что у нас тут всё так устроено.
И чем дальше он ползает, уже не пятнистый и не розовый, уже лысоватый и помятый, тем больше он узнаёт про то, что все остальные здесь называют Опытом. А Опыт этот очень простой: ничего нельзя. Вообще ничего. Ни стоять, ни висеть, ни лежать, ни ходить — сразу же прибегут с участковым и спросят паспорт. Любое «можно», как только до него дотронешься, тут же превращается в «нужно». Нужно есть, нужно спать, нужно ебаться, потому что все так делают. Нет, здесь нельзя — можно только здесь, в специально отведённом месте, в отведённое время. И не шуметь — кругом везде люди