Он затряс головой, как жеребец, которого одолела мошкара.
— Блайз, кто все эти люди?
— Как ты можешь ничего о них не знать? Мы — «Четыре туза».
Внезапно ее заколотило, да так, что она даже расплескала свой чай.
Тахион подошел к ней, забрал чашку и прижал ее к груди. От ее слез у него на рубахе сделалось теплое и влажное пятно, и он потянулся к ее сознанию, но Блайз, похоже, уловила его намерение и яростно оттолкнула его.
— Нет, подожди, сначала я объясню, что я сделала. Иначе ты, скорее всего, получишь ужасающий шок. — Она вытащила из сумочки кружевной платочек, решительно высморкалась и промокнула глаза. — Должно быть, ты считаешь меня обычной взбалмошной дамочкой. В общем, не стану больше тебе докучать. Начну с самого начала и расскажу тебе все по порядку.
— Ты исчезла, даже не попрощавшись, — перебил он.
— Арчибальд сказал, что так будет лучше, а когда он начинает изображать из себя строгого отца, у меня не хватает духу ему перечить. — Ее губы скривились. — Ни в чем. Когда он узнал, что я могу делать, он сказал, что у меня великий дар и я могу сохранять бесценное знание. Он убедил меня вступить в его группу.
Тахион прищелкнул пальцами.
— Эрл Сэндерсон и Джек Браун.
— Верно.
Он вскочил на ноги и принялся расхаживать по комнате.
— Эти парни провернули что-то такое в Аргентине и потом еще ловили Менгеле и Айхмана, но почему четыре?
— Еще Дэвид Герштейн, известный под прозвищем Парламентер…
— Я его знаю, я только немного его подле… впрочем, это неважно. Продолжай.
— И я. — Она застенчиво улыбнулась и мгновенно стала похожа на маленькую девочку. — Мозговой Трест.
Тахион упал на диван и уставился на нее. Блайз села рядом с ним.
— Что он… что ты сделала?
— Употребила свой талант так, как мне посоветовал Арчибальд. Хочешь что-нибудь узнать о теории относительности, ракетостроении, ядерной физике, биохимии?
— Холмс послал тебя по стране поглощать разумы, — сказал он. И вдруг взорвался. — И кто, черт подери, теперь сидит у тебя в голове?
— Эйнштейн, Солк,[57] фон Браун,[58] Оппенгеймер, Теллер.[59] Ну и Генри, разумеется, но об этом я предпочла бы не вспоминать. — Она улыбнулась. — В этом-то все и дело. Генри не нужна жена, у которой в голове несколько нобелевских лауреатов, а еще меньше — жена, которой известно, где зарыты все его скелеты. Поэтому сегодня утром он вышвырнул меня. Я, в общем-то, и не возражала бы, если бы не дети. Я не знаю, что он наговорит им об их матери, и… ох, черт, — прошептала она и ударила стиснутыми кулачками по коленям. — В общем, я пыталась придумать, что мне теперь делать. Я как раз отбилась от Джека и ревела на заднем сиденье такси, когда вспомнила о тебе. — Тахион вдруг сообразил, что она говорит по-немецки. И с силой прикусил язык, чтобы сдержать тошноту. — Это, наверное, глупо, но ближе тебя у меня никого нет. Это так странно, когда подумаешь, что ты даже не с нашей планеты.
Женщина улыбнулась — то была улыбка наполовину обольстительницы, наполовину Моны Лизы, но он был не в силах ответить ей ни физически, ни эмоционально. В душе у него отвращение мешалось с гневом.
— Иногда я совершенно не понимаю людей! Ты вообще понимаешь, какая опасность кроется в этом вирусе?
— Нет, а откуда мне это знать? Когда разразился кризис, Генри увез нас из города, а вернулись мы тогда, когда он счел, что опасность миновала. — Теперь она снова перешла на английский.
— Так вот, он очень ошибался!
— Да, но это же не моя вина!
— А я и не говорю, что твоя!
— Тогда отчего же ты так сердишься?
— Это все Холмс! — продолжал бушевать он. — Ты говорила, что он строит из себя твоего отца, но, если он вообще испытывает к тебе хоть каплю теплых чувств, он ни за что не стал бы толкать тебя на этот безумный путь!
— Но что в нем такого безумного? Я молода, а многие из этих ученых уже старики. Я просто сохраняю бесценное знание.
— Рискуя при этом собственным рассудком!
— Но ты же учил меня…
— Ты — человек! Ты не приучена справляться с нагрузкой, которую представляет собой ментатика высокого уровня! Методы, которым я учил тебя в госпитале, чтобы ты могла отгородить свою личность от личности своего мужа, совершенно для этого не годятся! Здесь требуются силы совершенно иного порядка!
— Так научи меня тому, что я должна знать. Или вылечи.
К такому предложению он не был готов.
— Я не могу… пока не могу. Этот вирус чертовски сложен; выработать штаммы, которые нейтрализовали бы его действие… — Он пожал плечами. — На то, чтобы побороть дикую карту, могут уйти годы. Я не бог и работаю в одиночку.
— Значит, придется вернуться к Джеку. — Она схватила чемодан и двинулась к двери. Шатающаяся под его тяжестью, женщина представляла собой странно неодолимую смесь достоинства и фарса. — А если я сойду с ума, то Арчибальд, уж наверное, найдет мне хорошего психиатра. Я все-таки одна из «Четырех тузов».
— Подожди. Не можешь же ты вот так просто взять и уйти.
— Значит, ты научишь меня?
Он впился большим и средним пальцами в уголки глаз и с силой сжал переносицу.
— Я попытаюсь. — Чемодан плюхнулся на пол, и Блайз нерешительно приблизилась к Тахиону. Он предостерегающе выставил вперед свободную руку. — Да, еще одно. Я не святой и не один из ваших человеческих монахов. — Он махнул в сторону занавешенной ниши, в которой скрывалась его постель. — В один прекрасный день я захочу тебя.
— А почему не сегодня?
Женщина отвела его предостерегающую руку и прильнула к нему. По правде говоря, ее тело с полным правом можно было назвать тощим, но все изъяны, которые он мог бы в нем заметить, померкли, когда она сжала его лицо в ладонях и прижалась губами к его губам.
— Чудесный был день.
Тахион удовлетворенно вздохнул, потер лицо рукой и стащил с себя носки и белье.
Блайз улыбнулась ему из ванной, где перед зеркалом наносила на лицо крем.
— Любой земной мужчина, услышь он твои слова, назвал бы тебя ненормальным. День, проведенный в компании восьми-, пяти- и трехлетнего ребенка, мало кто счел бы приятным времяпрепровождением.
— Ваши мужчины ничего не понимают.
Взгляд Таха на миг стал отсутствующим — ему вспомнились липкие ручки, которые его многочисленные кузины засовывали ему в карманы в поисках чего-нибудь вкусненького, когда он приходил навестить их, мягкие и пухлые детские щечки, прижимавшиеся к его щеке, когда он уходил, давая им честное слово «скоро прийти к ним снова и поиграть». Усилием воли он отогнал эти воспоминания и обнаружил, что Блайз внимательно смотрит на него.
— Скучаешь по дому?
— Думаю.
— Скучаешь по дому.
— Дети — это радость и счастье, — сказал он торопливо, предупреждая расспросы и вопросы. Потом взял щетку и принялся расчесывать свои длинные волосы. — На самом деле я часто думаю, подменили твоих детей еще в колыбели или ты с самого начала наставляла старине Генри рога.
Полгода назад, выгнав жену, ван Ренссэйлер приказал слугам не впускать ее в дом, и Блайз оказалась разлученной с детьми. Тахион в два счета исправил эту несправедливость. Раз в неделю, когда конгрессмена не было дома, они с Блайз отправлялись в ее бывшую квартиру, Тахион подчинял себе волю слуг, и они играли с Генри-младшим, Брендоном и Флер. После этого инопланетянин приказывал няне и экономке забыть об их посещении. Ему доставляло величайшее удовольствие водить за нос ненавистного Генри, хотя для того, чтобы месть была полной, следовало бы дать ему знать о том, что они и в грош не ставят его приказания.
Он отбросил щетку, взял вечернюю газету и забрался в постель. На первой полосе красовался снимок Эрла, получающего медаль за спасение Ганди. На заднем плане виднелись Джек и Холмс: у Арчибальда вид был донельзя самодовольный, но Джеку было явно не по себе.
— Здесь репортаж с сегодняшнего приема, — сказал он. — Хотя я не понимаю, из-за чего весь сыр-бор. Подумаешь, покушение.
— Мы не разделяем вашего равнодушия к убийствам.
Ее голос прозвучал приглушенно — она натягивала через голову ночную сорочку.
— Я знаю, но все равно мне это странно. — Tax повернулся на бок и подпер голову рукой. — Знаешь, пока я не попал на Землю, я ни разу нигде не появился без телохранителей.
Старая кровать скрипнула: Блайз устроилась рядом с ним.
— Это ужасно.
— Мы привыкли. В том классе, к которому я принадлежу, убийства — неотъемлемая часть жизни. Таким образом семейства добиваются влияния. К двадцати годам я потерял убитыми четырнадцать близких родственников.
— И насколько близкими были эти родственники?
— Ну, моя мать, например. Мне было всего четыре, когда ее нашли у подножия лестницы, которая вела в женские покои. Я всегда подозревал, что к этому приложила руку тетя Сабина, но никаких доказательств этому не было.
— Бедный малыш! — Блайз погладила его по щеке. — Ты хоть вообще ее помнишь?
— Отрывочно. В основном шелест шелка и кружев да запах ее духов. И волосы — как золотистое облако.
Она перевернулась и устроилась калачиком у него под боком.
— А что еще отличает Землю от Такиса?
Ее попытка сменить тему была шита белыми нитками, но он был благодарен ей за это. Разговоры о покинутой семье всегда вызывали у него грусть и тоску по дому.
— Женщины, например.
— Мы лучше или хуже?
— Просто другие. Вы можете ходить везде, где хотите, когда достигаете детородного возраста. У нас никогда бы такого не позволили. Успешное покушение на беременную женщину может перечеркнуть многие годы кропотливого планирования.
— Думаю, это тоже ужасно.
— Кроме того, мы не приравниваем секс к греху. Грех для нас — бездумное размножение, которое может сорвать все планы. Но удовольствие — совершенно другое дело. Например, мы отбираем молодых и привлекательных мужчин и женщин из низшего класса — тех, кто не обладает пси-силой — и обучаем их, чтобы они могли обслуживать мужчин и женщин из знатных семейств.