— То, о чем вы говорите, сильно смахивает на магию.
— Нет, не совсем. Но в дикой карте есть один забавный момент. Иногда, чтобы подчинить ее действие сознательному контролю, нужен весьма своеобразный механизм. Я не удивлюсь, если окажется, что вам для этого понадобится этот тантрический ритуал.
Фортунато поднялся и вытащил из переднего кармана сотню.
— Это для клиники, — сказал он.
Маленький человечек долго смотрел на банкноту, потом спрятал ее в карман своего шутовского пиджака.
— Благодарю вас, — сказал он с таким видом, как будто слова причиняли ему боль. — Запомните, что я вам сказал. Можете обращаться ко мне в любое время.
Фортунато кивнул и отправился смотреть на уродов из Джокертауна.
Ему было шесть, когда Джетбоя сбили над Манхэттеном, и он вырос в страхе перед вирусом, с воспоминаниями о тех десяти тысячах человек, которые погибли в самый первый день нового мира. Его отец оказался в их числе. Он лежал в постели, а его кожа растрескивалась и снова зарастала, раз за разом, и весь цикл занимал от силы две минуты. Так продолжилось до тех пор, пока одна из трещин не открылась прямо в сердце, забрызгав кровью всю их гарлемскую квартирку. И даже когда старик лежал в гробу, дожидаясь своей очереди на двухминутную церемонию похорон в братской могиле, его кожа все так же растрескивалась и зарастала, растрескивалась и зарастала…
Это воспоминание так и не изгладилось из памяти, но со временем его просто заслонили другие, более свежие. Постепенно Фортунато начал верить, что с ним ничего такого не случится. Для тех, кого вирус не тронул, жизнь текла по тому же руслу, что и всегда.
Поэтому мальчик рано понял, что ему придется идти собственным путем. Как-то раз, когда Фортунато выслушивал жалобы матери на американок, ему пришла в голову идея проститутки как гейши; в четырнадцать он привел домой ослепительно красивую пуэрториканку из своего класса и отдал ее матери в обучение. Так все и начиналось.
Фортунато поднял глаза; пока он бесцельно блуждал по Джокертауну, наступила ночь. Серые и пастельные тона сменились неоном, и уличная одежда в его свете казалась леопардово-пятнистой. Прямо перед ним демонстранты перегородили улицу грузовиком без бортиков. У них были барабаны, усилители и гитары, а из открытой двери «Хаос-клуба» тянулись толстые провода удлинителей.
Сцена была пуста, если не считать женщины с длинными и кудрявыми рыжими волосами и гитарой. На транспаранте у нее за спиной виднелись буквы «СНСС».[74] Фортунато понятия не имел, что они означают. Она пела какие-то народные песни, и слушатели то и дело принимались подпевать ей. Припев они дважды пропели без музыки, после чего певица поклонилась, ей похлопали, и она спрыгнула с грузовика.
Соперничать в красоте с Ленорой она вряд ли могла: нос был чуточку великоват, да и кожа оставляла желать лучшего. На ней была униформа всех радикалов — голубые джинсы и рабочая рубаха, — которая совершенно ее не красила. Но женщину окружала такая аура энергии, что он, сам того не желая, не мог ее не заметить.
Женщины были слабостью Фортунато и влекли его, как огонь свечи — мотылька. Вот и сейчас, несмотря на всю свою подавленность, он не смог удержаться — остановился и стал смотреть на нее, и не успел он опомниться, как певица уже стояла перед ним и трясла жестянкой из-под кофе, на донышке которой позвякивали немногочисленные монетки.
— Эй, парень, не хочешь сделать пожертвование?
— Не сегодня, — ответил Фортунато. — Я не слишком интересуюсь политикой.
— Ты черный, Никсон — президент, и ты не интересуешься политикой? Братишка, у меня для тебя плохие новости.
— И что, все это — в защиту черных?
Фортунато не заметил в толпе ни одного черного лица.
— Нет, парень, это в защиту джокеров. Ого, я, кажется, задела за живое? — Фортунато ничего не ответил, но она все равно продолжила. — Знаешь, сколько в среднем живет джокер во Вьетнаме? Меньше двух месяцев. Если ты возьмешь процент джокеров среди населения Штатов и разделишь их на процент джокеров среди солдат во Вьетнаме, знаешь, сколько получится? Там джокеров почти в сто раз больше. В сто раз, парень!
— Ладно, и что ты от меня хочешь?
— Сделай пожертвование. Мы собираемся нанять юристов и положить этому конец. Это все ФБР, парень. ФБР и СКИВПТ. Все снова, как во времена Маккарти. У них есть списки всех джокеров, и они нарочно их призывают. Если они могут ходить и держать ружье, их отправляют прямиком в Сайгон — практически без медкомиссии. Это геноцид, чистейшей воды геноцид.
— Ладно, ладно.
Он вытащил из кармана двадцатку и бросил ее в жестянку.
— Знаешь, чего бы мне хотелось? — Женщина даже не обратила внимания на достоинство купюры. — Чтобы эти чертовы тузы хоть что-нибудь сделали для своих товарищей, понимаешь? Что стоило бы Циклону или какому-нибудь другому из этих самодовольных ослов уничтожить эти досье? Ничего, парень, совершенно ничего, но они слишком заняты тем, чтобы попасть в газеты.
Она двинулась прочь, потом взглянула в банку.
— Эй, парень, спасибо. А ты молодец. Слушай, у меня тут есть наша листовка. Захочешь еще чем-нибудь помочь — звони.
— Хорошо, — сказал Фортунато. — Как тебя зовут?
— Сиси Райдер.
— Это имеет какое-то отношение к тем буквам? — Он ткнул в надпись: «СНСС», на транспаранте.
Сиси покачала головой:
— А ты забавный, парень. — И, улыбнувшись, исчезла в толпе.
Он сложил листовку, спрятал ее в карман и свернул с Боуэри. Этот разговор о джокерах оставил у него неприятный осадок. Чуть дальше по этой же улице был другой клуб, с зеркальными стенами, — он назывался «Дом смеха» и принадлежал одному парню по имени Десмонд, у которого вместо носа был хобот. Он был одним из клиентов Фортунато и вечно требовал гейшу с более нежной кожей, более темными волосами и более красивым лицом, чем ему могли предоставить. Сейчас Фортунато не то что видеть его — думать о нем не хотелось.
Теперь уже почти никто на этих улицах не носил маски, и многочисленные глаза вызывающе таращились на него с перевернутых лиц или уродливых голов. «Твои новые братья и сестры», — сказал он себе. Тузам доставались заголовки газет и ток-шоу, а уродам и калекам — Джокертаун. Джокертаун и джунгли Вьетнама, если Сиси была права.
Но больше всего Фортунато сейчас хотелось оказаться в квартире Леноры и заняться с ней любовью. Только на этот раз он даст себе волю — плевать, если от этого он станет слабым, как новорожденный котенок, — и все снова встанет на свои места. Если не считать того, что рано или поздно убийца нанесет следующий удар. Вьетнам был на другом краю света, а убийца — совсем рядом, может быть, даже в этом самом квартале.
Он остановился, поднял глаза и понял, что подсознание привело его прямо к переулку, в котором, как ему сказали, нашли Эрику.
Фортунато вспомнил о том, что говорила Сиси: употребить свои способности на благо тех, кто рядом с тобой.
Когда Ленора вытряхнула его из его тела, он видел недоступные ему прежде вещи — вихри и сплетения энергии, названия которым он не знал. Если ему удастся снова выйти из своего тела, может быть, он заметит что-нибудь такое, чего не обнаружили копы.
Пьяница в долгополом грязном пальто уставился на него: длинные висячие уши, как у таксы, и черный мокрый нос. Фортунато не стал ничего ему говорить, просто закрыл глаза и попытался восстановить это ощущение в памяти.
С таким же успехом он мог бы пытаться силой мысли вознести себя на луну. Ему не обойтись без Леноры, но приводить ее сюда он боялся. Интересно, получится у него сделать это у нее в квартире, а потом перелететь сюда? Сможет он продержаться так долго? И что произойдет с его физическим телом, если сможет?
Чересчур много вопросов. Он позвонил ей из таксофона и сказал, куда подойти.
— У тебя есть пистолет? — спросил он.
— Да. С тех самых пор, как… ну, ты понимаешь.
— Захвати его с собой.
— Фортунато? У тебя неприятности?
— Пока нет, — сказал он.
К тому времени, когда они с Ленорой вернулись обратно в тот переулок, за ними уже успела собраться целая толпа. Все они были в обносках, которыми снабжала их Армия спасения: в мешковатых штанах, рваных и грязных фланелевых рубахах, пиджаках в жирных пятнах. Одна приземистая пожилая женщина походила на начавшую оплывать статую из музея восковых фигур. Справа от нее рядом с помойкой стоял мальчик-подросток и вибрировал. Когда тон вибрации достигал определенной высоты, помойные бачки со звоном стукались друг об друга, как тарелки в каком-то безумном оркестре, и женщина поворачивалась и со злостью пинала их. Уродства всех остальных были менее явными: у одного мужчины на кончиках пальцев были щупальца, у другой девушки лицо обрамляли гребни загрубелой кожи.
Ленора вцепилась в руку Фортунато.
— Что теперь?
Он поцеловал ее. Из толпы уродов тут же послышались смешки, и девушка попыталась отстраниться, но мужчина был настойчив: он разжал языком ее сомкнутые губы, его руки скользнули ей за спину, и в конце концов она начала тяжело дышать, а он почувствовал энергию, пробуждающуюся у основания его позвоночника. Подняв глаза, Фортунато впился взглядом в лицо человека-таксы. Переполнявшая его энергия хлынула в глаза и голос, и он сказал, спокойно и властно:
— Уходи.
Человек-собака развернулся и потрусил прочь из переулка. Одному за другим Фортунато велел уйти и всем остальным, потом сказал:
— Давай. — И направил руку девушки к себе в штаны. — Делай то же самое, что делала в прошлый раз.
Его руки скользнули Леноре под свитер, медленно добрались до груди. Возбуждение охватывало его все больше и больше, и он закрыл глаза, и привалился к кирпичной стене. Через считаные секунды Фортунато уже готов был кончить, а его астральное тело рвалось наружу, как воздушный шар на длинной нитке. И тогда он выскользнул из своей оболочки, словно на ходу выскочил из машины.