— Где старик? — комвзвода плотно обложил взглядом фигуру Карданова.
— Приспичило, во дворе…
— Сейчас придет мой помощник с картой, будем решать, когда выходить. Ты, борода, хоть на близир знаешь, где находится Лоховня?
Вопрос был с петелькой, и Карданов попытался ее обойти.
— Где Лоховня — знает каждый ребенок. Это не точка, это целый лесной массив. Двадцать километров вглубь, двадцать вширь.
— Значит, ты ходил туда?
— Кто?
— Дед Пихто, вот кто… В последний раз, кто из Лоховни наведывался?
Карданов понял: допрос по существу уже начался. В избу ввалился Федоров с Востриковым, за ними — еще двое вооруженных людей с Кереном впереди. Федоров — комзводу:
— Этот хмырь хотел дать деру, а вот куда — не говорит.
— Сейчас скажет, — комвзвода пружинисто поднялся с лавки. Его заляпанные грязью хромовые сапоги энергично прошествовали по избе, и было в их движении что-то неотступное, непререкаемое, что-то такое, от чего, казалось, зависел ход всей мировой истории.
Он встал напротив Александра Федоровича и словно вонзил в него взгляд. Глаза-вишенки, набрякшие злым нетерпением, чего-то выискивали на дедовом лице.
— Допросить! — комвзвода многозначительно глянул на Федорова, и Карданову показалось, что между ними идет какая-то игра.
Керен, цепляясь руками и ногами за обудверки, возвысил голос:
— Не за того меня, хлопчики, принимаете! Из хаты не пойду, спрашивайте, что надо, тута…
Из соседней комнаты со сломанным выражением лица выскочила Ольга.
— Не трожьте старика! — в ее голосе звенела непоправимая сорванность. Она ястребицей налетела на Федорова, но тот, не отпуская деда, оттолкнул женщину ногой.
К двери двинулся Карданов, но в этот момент звякнуло стекло и в проем глянуло дырчатое рыло автомата. Раздался зычный упреждающий голос: «Стоять на месте!»
С печки горохом скатились ребятишки. Забежав за кровать, стали наблюдать за происходящим.
Набирая голос, заревела Тамарка, к ней присоединилась Верка. Но она не плакала, а заводила себя переливчатым нытьем.
Ромка остался на печке. Встав во весь рост, из-за дымохода, он смотрел на людей, не понимая, что между ними происходит. До него долетали слова Федорова.
— Пойдешь, старый пень, сам или тебе помочь? — долговязый вместе с помощниками тянул Александра Федоровича в сени.
Уже за порогом Керен оглянулся и крикнул, адресуя слова Карданову:
— Лексеич, я ж трепался насчет мочилины. Думай так, чтоб сразу выдумать…
В другое время дед при таких словах обязательно перекрестился бы, но сейчас его руки были заняты — врастяжку его вели-волокли во двор.
Карданов понял, на что намекал Александр Федорович, и жалость с запоздалым раздражением разлилась горячим парком по груди. Он сказал комвзводу:
— Я что-то не понимаю вас, ребята. Что вам от нас, в конце концов, надо?
— Пожалели бы детишек, — это мама Оля, без особой надежды быть услышанной, подстроилась к беженцу. — Напугали всех до смерти… Отпустите старика, он ни в чем не виноватый.
— Нам надо от вас одно-единственное: чтобы вы помогли нам связаться с партизанами, — голос комвзвода наливался бронзовой звенью. Открытым движением он расстегнул кобуру.
— Помогая нам, поможете себе. Отказ сотрудничать с нами буду воспринимать как пособничество оккупантам. В военное время никто с вами миндальничать не станет… Даю, старик, пять минут на размышление.
— Ну что нового мы можем вам сказать? Вы и без нас знаете, что партизанский лагерь где-то в районе Лоховни. Идите и ищите их там.
— Нет, борода, это ты нас туда отведешь. Но прежде назовешь пофамильно командира и комиссара отряда.
До Ромки вдруг долетел нервный до икоты голос Вадима:
— Пап, ну неужели ты не видишь, что это наши. Наши же! Если не хочешь идти сам, разреши мне, я ведь знаю туда дорогу.
Мама Оля, перестав тереть ушибленное Федоровым место, застонала.
— Вот это уже другой коленкор, — комвзвода подошел к Карданову. — А ты мне врать, сволочь!
Ромка увидел, как человек в кожанке, отступив на пару шагов от беженца, стал доставать из кобуры оружие.
Ребенок вжался в кирпич и закрыл глаза. Но тут же снова открыл их. Чужак сгреб пистолет пятерней и выступавшей из пальцев рукояткой саданул по лицу беженца. Кровь свекловичным соком брызнула во все стороны — несколько капель легло на лавку, на осколки разбитого стекла, на лицо и кофту мамы Оли.
Она вскрикнула, и ей тут же подвыли Тамарка с Веркой.
Ромка, чтобы не видеть продолжения, присел на корточки и закрыл лицо руками. Он слышал стон Карданова, возню. И сквозь разнообразный звуковой фон процеживался пронзительный фальцет комвзвода:
— Курва партизанская, ты у меня сейчас перестанешь заикаться…
Волчонок снова встал во весь рост и снова прильнул к отверстию между занавеской и стояком дымохода.
Карданов сидел на лавке с откинутой назад головой. По щеке текла кровь.
Востриков механическим жестом поправлял портупею, тяжело дышал и все время бросал злые взгляды на Карданова. Комвзвода с прищуром курил — тень от него, пройдя по диагонали избу, уперлась в угол, где затаились ребята. К ним присоединилась мама Оля. Щеки у нее запали, а в глазах как вспыхнул с самого прихода «гостей» костерок беды, так, не спадая, и горел.
Вадим, поняв, что своим языком сотворил что-то непоправимое, идиотски улыбался, не зная, на ком задержать взгляд.
Тамарка вцепилась в руку мамы Оли, а та, мысленно поблагодарив господа бога за то, что он удерживал Ромку на печке, стала молиться за спасение Горюшина.
— Пора кончать, — обратился комвзвода к Вострикову. Он вгляделся в сбившийся живой клубок на кровати и указал сигаретой на Вадима. — Вот с этого сосунка и начинайте.
При этих словах Вадим сполз с кровати и сиганул под нее.
Беженец сквозь оранжевую пелену видел, как его сына вытаскивали из-под кровати и как он цеплялся руками и ногами за все, за что можно было зацепиться и замедлить скольжение по полу. В какой-то момент страх спутал ему руки и ноги и он безвольной чуркой передвигался в пространстве. Перед самым порогом его поставили на ноги, негнущиеся, кирпично тяжелые. Он обернулся, и все увидели — вместо лица на них глядела меловая маска с обезумевшими глазами. Он хотел крикнуть «помогите», но вместо языка почувствовал во рту липкую, непроворачиваемую массу, готовую до натяга заполнить весь рот.
Вадима увели двое дюжих подручных Вострикова, а через несколько мгновений послышался звук открывающейся и захлопнувшейся двери в пуню.
В разбитое окно влетал ветерок, и в отдельные моменты казалось, что у него хватит сил задуть догорающую лучину.
В избе появился Федоров, о чем-то пошептался с комвзводом и снова вышел.
Верка с пунцово-горящими щеками слезла с кровати и направилась к ведрам с водой. Тонкие косички, не зная о беде, весело порхали над ее лопатками.
Девчушка с жадностью напилась и, постояв в нерешительности, пошла с кружкой к отцу. Ее никто не остановил, и она шла между взглядами, неся на худеньких плечах груз страхов и боли. Она подошла к отцу и поднесла кружку к его губам.
Карданов приходил в себя. Перед глазами еще кувыркался мир, и он никак не мог сфокусировать зрение на каком-нибудь предмете. Мысль ускользала. Его тошнило, и боль от височной кости острой стрелой прорывалась через ключицу к сердцу. Наконец он узрел Верку и почувствовал на губах холодный край кружки. Вода полилась по бороде, несколько капель упало за ворот рубахи — оживило грудь.
Перед глазами все вставало на свои места. Когда лицо дочери приблизилось, он с трудом выговорил: «Надо попасть в баню… Принести сюда автомат»… Голова снова откинулась к стене — в ней, как в тумане, колыхалась мысль: поймет ли дочка его слова? А если поймет — что может сделать? Другая мысль, параллельно первой, была о Вадиме. Однако додумывать ее до конца он не стал, боялся в глубине ее увидеть безнадежность.
Новая волна слабости накатила на него и погребла под собой сознание.
Ввалился распоясавшийся Востриков и с порога стал обзыркивать комнату. Его остервенелый взгляд остановился на Ольге.
— Эй, молодица, задницу отсидишь, — обратился старшина к маме Оле. В голосе — хмельная бравада. — Слышь, пойдем посекретничаем маленько…
И Ромка, и цеплявшиеся за нее девчонки ощутили страшную минуту. Тамарка изменившимся до неузнаваемости голосом завопила: «Нет! Не надо… Нельзя нашу мамулю забирать…»
Карданов напряг мышцы, пытаясь подняться, но что-то в его могучем теле не сработало. Он видел, как Ольга встала с кровати, постояла, взлохматила Тамаркины волосы и, поправляя на груди кофту, пошла на выход. Перед порогом, однако, замерла — не могла переступить его, не попрощавшись с сыном. Ее взгляд безошибочно отыскал глаза Ромки и запечатлел в них вечную любовь и вечное материнское беспокойство. Волчонок, увидев бледное, сузившееся лицо мамы Оли, ее уходящий в себя взгляд, зверино замычал и ринулся с печки. Но когда он, в великой суетне, преодолел ее обрывистый край и выбежал на простор комнаты, мамы Оли там уже не было. Великое удивление исказило и сковало лицо Ромки. Из широко открытого беззвучным плачем рта свесились паутинки слюны…
К Ромке подошел Гришка и увел его на кровать. Там билась о подушки и ревела Тамарка. Верка лихорадочно кусала ногти и пригвожденно смотрела на отца. И как будто опомнившись, она наклонилась к сидящему на корточках у стены Гришке и что-то зашептала ему в ухо. Он слушал и кивал головой. И впервые за часы нашествия на его лице ожил свет надежды. Он встал с пола, поддернул штаны и привычным движением заправил за пояс пустой рукав.
И вдруг все услышали тягостный, исторгнутый болью крик мамы Оли. Тамарка, думая, что этот страшный вопль повторится, накинула на голову Ромки подушку, спасая его от звуков беды.
В хату вошли комвзвода с Федоровым. Оба без головных уборов, разгоряченные, со злыми лицами. Что-то, видно, у них не ладилось.
— Хватит жмуриться, хмырь болотный! — Федоров вплотную подошел к Карданову. — Гордеев, неси воды…