Он пробыл в школе примерно месяц. В то время мы запоминали такие вещи, но это было так давно, что почти стерлось из памяти. Остались только обрывочные воспоминания. Вот Риз с отцом завтракают в столовой, еще до того как мы пустили на дрова мебель. Вот Риз с отцом монтируют генератор во дворе. Вот они стоят на крыльце и рассматривают созвездия, и Риз смеется так, как никогда не смеялась со мной и Байетт.
Помню я и другое. Как он начал меняться – сперва медленно, из симптомов только беспокойные руки, желание рвать и царапать. Это была токс, хотя в тот момент мы еще не дали ей названия. Мы знали только, что недавно с мистером Харкером было безопасно, а теперь – нет. Недавно он был самим собой, а теперь его тошнит комковатой, как земля, черной слизью и он смотрит на нас пустыми глазами.
Риз игнорировала эти перемены, делала вид, что все идет своим чередом, поскандалила с Байетт – а на следующий день мистер Харкер пропал. Он оставил записку в куртке Риз, пока та спала, написал, что должен уйти. Что так будет безопаснее для всех.
Я помню, как она, проснувшись, побежала к забору; как разодрала ладони в клочья, царапая прутья, пытаясь вылезти на ту сторону. Но Тейлор держала ее, а мы с Байетт смотрели, как Риз рассыпается на куски. Когда она пришла в себя, какая-то часть ее так и не вернулась.
Я никогда не испытывала ничего подобного. У меня были долгие прощания в аэропорту и охота за новостями – но мой отец всегда возвращался.
Я нахожу Риз в роще черных сосен у воды, на том же месте, где нас впервые застала токс. Она сидит, дрожа и кутаясь в тонкую куртку, на той же низкой ветви того же дерева, и единственное, что отличает этот день от того, – это блеск ее серебряной руки.
Я медленно приближаюсь спереди, чтобы она меня заметила, – так надежнее. За два дня, что мы не виделись, круги у нее под глазами стали темнее. Она выглядит голодной. И замерзшей. Но она никогда не нуждалась в нас. Это мы нуждались в ней.
– Привет, – начинаю я.
Она не смотрит на меня, и я прикусываю губу, чтобы не ляпнуть что-нибудь лишнее. Помни, что сказала Уэлч, говорю я себе. Помни, что это важно.
– Насчет лодочной смены. – Я прислоняюсь к стволу дерева на почтительном расстоянии от нее. – Я не знала, что выберут меня. Я думала, это будешь ты.
– Я тоже, – скрипит она, как будто это ей чуть не раздавили горло. Мне хочется кричать, хочется вырвать из нее извинение. Но тут она поднимает голову и хмуро смотрит на меня. – Как ты?
Уже что-то. Возможно, лучшее, на что я могу рассчитывать.
– Нормально. Правда нормально.
– Точно? – Она выдавливает из себя улыбку. – Потому что выглядишь ты отвратно. Как… Ну, как Бет из «Маленьких женщин».
– О нет, – говорю я безучастно. – Ты думаешь, я заболела?
– В Ракстере? – Она вскидывает брови, и на ее лице отпечатывается притворное удивление. – Нет, никогда.
Мы замолкаем – думаю, в одинаковом потрясении от того, что сумели худо-бедно пошутить. Нам срочно нужна Байетт, пока мы всё не испортили.
Я выворачиваю шею, всматриваясь в деревья, а когда снова поворачиваюсь, Риз болтает ногами. Можно подумать, что она смущена. Но Риз невозможно смутить. Даже когда она призналась мне в своей ориентации, это воспринималось как выпад. «Лесбиянка», – сказала она, и в воздухе тогда повисло непроизнесенное «И что ты мне сделаешь?».
– Ты вчера ходила в лес с лодочной сменой, – говорит она. И ждет.
– Да.
– И как там?
– По-другому. – Трудно выдавить из себя даже слово.
– В смысле?
– Ну… – Помни о Уэлч, помни о своих обязанностях. Все хорошо. – Деревьев стало больше, – говорю я как дура.
– Слушай, Гетти, я должна знать. Должна. Ты его видела? Моего папу? Мой дом? Хоть что-нибудь?
Я качаю головой.
– Прости, Риз. – Она отворачивается, но я успеваю заметить, как она смаргивает слезы. Я неловко прокашливаюсь, мечтая провалиться сквозь землю. – Где, интересно, Байетт? Она собиралась нас найти.
Риз не отвечает, и я направляюсь к школе, но не успеваю пройти и нескольких ярдов, как ко мне, задыхаясь от бега, подскакивает Кэт. Я стараюсь не смотреть на кровоточащие волдыри, рассыпанные у нее вдоль линии роста волос.
– Гетти, – выдыхает она. – Тебе надо в школу.
Меня сковывает ужас. Я с трудом сглатываю.
– Зачем?
– Твоя подруга. У нее приступ.
Сперва я ничего не чувствую – только покалывание в пальцах и тупую боль за сросшимися веками. А потом накатывает тошнота, и у меня подкашиваются колени.
– Нет, не может быть, я только что ее видела.
– Мне очень жаль, – говорит Кэт. – Я прибежала, как только это случилось.
Это невозможно. Я была с Байетт каких-то десять минут назад, и с ней все было хорошо. Она должна быть в порядке.
Я оборачиваюсь в поисках Риз, но она спрыгнула с ветки, вышла следом за мной из рощи и теперь стоит у меня за спиной, сжав губы в нитку. Без единого слова мы бросаемся к школе, ускоряясь и ускоряясь, пока я не влетаю в вестибюль.
В это время дня тут почти пусто, не считая группки девочек у камина. Байетт нет. Надо было спросить Кэт, где она, надо было, надо было.
– Успокойся, – негромко говорит Риз, и я нашариваю ее руку и сжимаю изо всех сил.
Я была с ней всегда – во время приступа, который оставил Байетт без голоса почти на неделю, во время приступа, который прорезал ей кожу на спине и подарил второй позвоночник. Я должна быть с ней и сейчас.
Воздух оглашается животным воем. Ледяной страх обрушивается на меня, и я отлепляюсь от Риз. Звук доносится из дальней части школы, из южного крыла, ведущего в кухню.
Я проталкиваюсь мимо девочек у камина и мчусь по коридору, а мимо проносятся классные комнаты и кабинеты. Пусто: Байетт нет, Байетт нет, Байетт нет. Но вот наконец и она – лежит на полу кухни, раскинув руки, и ее темные волосы закрывают лицо.
Пожалуйста, только не это.
Я падаю на колени рядом с ней. Она открывает рот, как рыба, и две струйки крови, которые текут у нее из носа, пачкают ей зубы. По-моему, она плачет, но сказать наверняка сложно. В одной руке зажата пачка крекеров, другая царапает горло.
– Что случилось? – Слова льются потоком, путаясь и опережая друг друга. – Где болит? Что такое?
Она произносит что-то одними губами, и это что-то похоже на мое имя, а потом у нее закатываются глаза. Она вздрагивает, напрягая мышцы, и ее тело изгибается вслед за проходящей по нему волной.
Кажется, я кричу, но я себя не слышу. Кто-то кладет руки мне на плечи и пытается оттащить меня назад. Я отбиваюсь и пытаюсь проверить пульс у нее на шее.
– Привет, – говорю я, когда она открывает налитые кровью глаза. – Это я. Все хорошо.
– Я послала за Уэлч, – говорит Риз. Ее голос звучит спокойно и взвешенно, но я знаю Риз и знаю, что это означает: она в панике. Она обходит нас и встает с другой стороны от тела Байетт, только смотрит она не на Байетт. Она смотрит на меня. – Потерпите, ладно?
В прошлый раз крови было много. Она расплывалась под Байетт, собиралась в щелях между половицами. В этот раз кровь течет только из носа, пачкая рот и стекая на пол. Я закатываю ей рукава и ищу следы ран.
– Мне нужна твоя помощь, – говорю я, склоняясь над ней. Видеть ее такой мучительно больно. – Расскажи мне, что с тобой.
Она поднимает дрожащую руку и хватается пальцами за воротник моей рубашки. Я наклоняюсь так низко, что ее слюна пачкает мне щеку.
– Гетти, – говорит она. – Гетти, пожалуйста.
За всю свою жизнь ничего хуже я не слышала. Ее голос скрежещет, как металл по металлу, как хор миллиона человек, это разом и крик, и шепот, и все, что между ними, и я испытываю боль – физическую боль, пронизывающую меня до костей. Еще немного, и они треснут, как будто сделаны из стекла.
Я сворачиваюсь в клубок и зажимаю уши ладонями. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем мое тело перестает вибрировать и я снова могу думать.
– Черт, – выдыхает Риз слабо – похоже, ей тоже досталось. – Что это было?
Не утруждаясь ответом, я снова подползаю к Байетт, которая часто дышит – еще немного, и у нее начнется гипервентиляция, – и пытается сесть. Она напугана. За полтора года токс я ни разу не видела ее напуганной.
– Все хорошо, – говорю я и протягиваю ей руку. Но она мотает головой и прижимает ладонь к моей щеке, словно спрашивая: «Как ты?»
Из коридора доносятся голоса; они приближаются – это Уэлч и кто-то еще, наверное Джулия и Карсон. Это работа для лодочной смены: привести все в порядок, убрать следы. Только на этот раз речь идет о Байетт, и я не позволю им ее у меня забрать.
– Со мной все нормально, – говорю я, когда Байетт дергает меня за мочку уха, привлекая внимание. – Уэлч идет. Она за тобой присмотрит.
Байетт делает вдох и собирается что-то сказать, но Риз мгновенно оказывается рядом и крепко зажимает ей рот ладонью.
– Не разговаривай, – говорит она. – Будет больно.
Уэлч врывается в кухню в сопровождении Джулии и Карсон. Они смотрят на Байетт, и рука Джулии зависает над ножом на поясе, но Уэлч поворачивается ко мне:
– Она может ходить?
Я знаю, что сказала бы Байетт – что она здесь и может говорить за себя сама, – но я больше никогда не хочу испытывать то, что случилось, когда она открыла рот.
– Думаю, да.
Уэлч кивает Карсон и Джулии.
– Поднимайте ее.
Слегка пошатываясь, я встаю.
– Я помогу.
– Исключено. – Уэлч качает головой.
– Это работа лодочной смены. Я лодочная смена!
– Не в этот раз.
Джулия и Карсон подходят ближе, их ботинки скрипят на плиточном полу. Избегая моего взгляда, они приседают по обе стороны от Байетт, хватают ее под руки и помогают встать.
Она не сопротивляется. Думаю, понимает, что это бессмысленно. Она просто смотрит на меня, пока ее уводят, и в последний момент, проходя мимо, вкладывает мне что-то в ладонь.
Пачка крекеров, перетертых в крошку. Видимо, она нашла тайник Тейлор.
Я прижимаю крекеры к груди, стараясь не расплакаться. Она хотела, чтобы я поела, сказала, что мне нельзя морить себя голодом.