Дикие — страница 18 из 43

– Хорошо, – рассеянно говорит Уэлч. – Можешь идти.

Я прикусываю губу, сдерживая рвущиеся с языка вопросы, быстро выхожу из кухни и возвращаюсь в вестибюль, где с удивлением вижу Риз в компании Карсон. Риз сидит, уставившись на свои ботинки, а Карсон беспомощно смотрит на нее с хорошо знакомым мне видом человека, запуганного ее бесстрастным молчанием.

– Привет, – говорю я, подходя ближе. – Карсон! Какой приятный сюрприз.

– «Сюрприз» – очень хорошее слово, – ворчит Риз.

Я бросаю на нее сердитый взгляд – несправедливо язвить над Карсон, которая этого даже не понимает, – и она пожимает плечами.

– Доброе утро, – раздается у меня за спиной голос Джулии.

– Еще одна. Класс, – говорит Риз, но на этот раз немного мягче, и почти виновато косится на меня.

Я сажусь рядом, стараясь не выдать удивления, а Джулия устраивается напротив. Как правило, мы предпочитаем держаться своим кругом, но, раз уж я теперь лодочница, значит ли это, что Джулия и Карсон входят в мой круг? Или они пришли убедиться, что я не выдала Риз никаких секретов?

Мы завтракаем в неловкой тишине. Мне нечего сказать; Риз, понятное дело, тоже, и каждая минута оттягивает поиски Байетт.

Карсон выпрямляется, открывает рот, чтобы завести беседу, и Риз испепеляет ее взглядом.

– Так, на всякий случай: нам не обязательно постоянно разговаривать.

– Извини, – говорю я и с осуждением смотрю на Риз. Ей хватает приличия принять слегка виноватый вид. – Мы просто устали.

– Ничего страшного, – произносит Джулия. Кажется, она только рада отдохнуть от разговоров. Из-под ее рубашки виднеется свежий синяк, и она выглядит измученной, словно, увеличиваясь в размерах, он высасывает из нее жизнь. Она сплевывает на пол кровь, не потрудившись вытереть за собой.

Свою долю мяса я доесть не могу. От одного запаха меня мутит, а если сосредоточиться на этом, если задуматься об этом, то через дымку тупой боли в слепом глазу начинает ощущаться покалывание. Риз ничего не говорит, просто забирает у меня мясо и прячет в карман на будущее.

В таком освещении она очень похожа на отца, каким он был раньше: тот же волевой подбородок, те же глаза, омытые золотистым сиянием.

Интересно, о чем она думает, когда смотрит на меня. Точно не о моих родителях – в отличие от многих, у меня на стене никогда не было их фотографий.

Я редко о них вспоминаю. Я знаю, что должна делать это чаще. Первые пару месяцев после начала токс я думала о них постоянно. Я стояла в очереди на радиосвязь ради короткого, вымученного обмена репликами. Но потом связь оборвалась, а ситуация обострилась, и это перестало иметь значение. Потому что, если я когда-нибудь снова увижу родителей, они захотят услышать, что я скучала, что разлука с ними была худшим, что я когда-либо испытывала. И тогда мне придется лгать – если я вообще смогу открыть рот.


В глубине души я действительно верила, что все будет так легко. Запертая дверь где-нибудь в задней части школы, а за ней – Байетт.

В глубине души я была ужасной дурой.

После завтрака Риз вышла со мной на улицу и стояла на стреме, пока я заглядывала в кабинет директрисы через окно. Ничего – только массивный старый стол и пирамида картонных коробок в углу.

– Байетт нет, – докладываю я Риз в который раз после сотни кабинетов, классных комнат, чуланов и уборных. Все нараспашку, словно ждут меня, словно хотят что-то доказать. Наконец я не выдерживаю – я не могу больше игнорировать пульсацию в висках и не чувствую ничего, кроме вины за то, что подвела Байетт.

И тогда Риз берет меня за руку, как прошлой ночью, и ведет на улицу. Воздух бодрит, быстро разгоняя кровь и унимая головную боль.

– У нас еще есть сегодняшняя ночь, – говорит она негромко. – Еще не все потеряно.

Мы бесцельно идем по северной стороне школы к краю мыса. По левую руку, на территории, утес сходит на нет, а впереди виднеются тетербольный столб и ржавые качели; то и другое покосилось, а сухая трава вокруг покрыта инеем. От холода колет легкие, и я перестаю чувствовать нос, но вовсе не против. Здесь я могу дышать. Здесь я чувствую, что живу.

Вокруг простор, не ограниченный лесом, и я думаю об этом, когда говорю «нам нужно оружие» так внезапно, что Риз спотыкается.

– Зачем?

Мое тело все еще помнит дрожь и страх, которые овладели мной, когда в тот первый день в лесу я бежала, спасая свою жизнь.

– Поверь мне, нам нужно оружие.

– Ладно. – Риз хмурится. – Но я сомневаюсь, что у нас получится незаметно от Уэлч стащить из кладовой ружье.

Мимо проходит стайка девочек – может, думают помыть голову или украсть пару одеял, а может, просто хотят сменить обстановку и поскучать в новом месте; мы киваем им в знак приветствия и напряженно улыбаемся. Две из них на год младше нас, еще две – Сара и Лорен, наши одноклассницы. Лорен мне нравится, а вот Сара во время моей третьей недели в Ракстере стащила у меня последнюю чистую юбку, и меня наказали за нарушение дресс-кода. И я терпеть не могу, как она хвалится своими мутациями. Одно сердце, двойной пульс – ну просто фантастика. Она думает, это знак того, что она будет жить дольше нас. По мне, это знак того, что она в глубокой жопе.

– Привет, Гетти, – говорит Лорен, сбавляя шаг. – Ты не знаешь, сегодня есть стрельба?

Будь это так, Уэлч предупредила бы нас за завтраком, и мне хочется об этом напомнить, но ведь я теперь лодочница. Я та, к кому они идут с вопросами.

– Нет, – говорю я. – Приятного дня!

– «Приятного дня»? – вполголоса повторяет Риз, и я слышу в ее тоне с трудом сдерживаемую улыбку.

Лорен выглядит слегка разочарованной, но только пожимает плечами.

– Спасибо. Увидимся, Гетти.

– Только посмотри на себя, – говорит Риз, когда они уходят. – Прямо как политик. Или кассир в торговом центре.

Так она подразнивала меня, когда Байетт была рядом: те же слова, то же насмешливое выражение. Но на этот раз получается как-то мягче. По крайней мере, это звучит не обидно.

Я собираюсь предложить ей вернуться в школу и последить за кладовкой на случай, если Уэлч в какой-то момент оставит ее без присмотра, когда Риз дергает меня за рукав. Она кивает мне за плечо, на пустую темную конюшню.

– Стрельба, – говорит она. – Вот где можно взять оружие.

– Как?

Но она уже идет к конюшне, оставляя на белой от инея траве цепочку следов.

Сейчас в конюшне никого нет. Пустые денники, летающая в воздухе пыль и распахнутые навстречу океану двери, через которые внутрь врываются порывы холодного воздуха. Я иду за Риз к дальней части конюшни, где за тюками сена, изображающими цель, стоит запертый сундук, предназначенный для седел и стремян. Теперь Уэлч хранит в нем дробовик, из которого мы стреляем на занятии.

– Минутку, – говорит Риз, опускаясь на корточки перед сундуком. На нем всего один навесной кодовый замок, судя по виду, насквозь ржавый, так что сломать его должно быть нетрудно. Уэлч заметит, если мы его собьем, но, когда я собираюсь сказать, что наша цель оправдывает любые средства, Риз начинает поворачивать колесики с цифрами. 17-03-03. Ее день рождения.

Раздается щелчок, и она с довольной улыбкой поднимает на меня глаза.

– Комбинацию устанавливал папа, – поясняет она. – Я так и думала, что Уэлч не станет ее менять. – Риз откидывает крышку, берет дробовик, лежащий на груде старой амуниции, и роется в сундуке в поисках патронов. – Что теперь?

– Нужно где-то его спрятать, – говорю я, все еще не веря нашей удаче, когда она прячет в карман пару завалявшихся патронов, которые из-за мороза липнут к коже. – Где-нибудь у забора, чтобы проще было захватить его по пути наружу.

Слева от ворот есть небольшая еловая рощица, куда некоторые из старшеклассниц в дни посещений раньше водили парней с материка. От мысли пойти туда с Риз я заливаюсь краской, но там и впрямь можно без опаски спрятать дробовик.

– Хорошо, – говорит Риз и протягивает мне оружие. Я неуверенно принимаю его, и она, развернувшись, сбрасывает с себя куртку. На ее месте я бы уже тряслась от холода, а у нее появляется всего несколько мурашек на руках. – Сунь его за ремень, и я пронесу его на спине.

Это должно сработать, но я не могу сдержать нервного смешка. Она оглядывается на меня через плечо.

– Что? У тебя есть идея получше?

Может, дело в ее готовности помочь мне – рискнуть жизнью ради Байетт, потому что я ее об этом попросила, – а может, в контуре ее подбородка и манящем сиянии волос, но она сделала мне подарок, и я хочу дать ей что-то взамен.

– Слушай, – говорю я. – Хочешь поучиться стрелять?

Я жду, что она огрызнется, но она с настороженной вежливостью говорит:

– Я умею стрелять.

– Я имею в виду, с другой руки. – Наступает пауза, и на ее лице появляется что-то вроде сомнения, но все-таки не отказ, так что я пробую снова: – Я стреляю с правой. Я могла бы тебя научить.

– Ладно, – говорит она. Она нервничает, но настроена решительно. Как и я.

Я возвращаю ей дробовик, веду ее в начало конюшни и указываю на присыпанный опилками пятачок земли. Риз занимает место, набрасывает на плечи куртку, а я встаю рядом с ней.

– Покажи мне, как ты обычно стоишь.

Она мигом ощетинивается. Неделю назад я бы сказала: это потому, что она ненавидит, когда ей указывают, что делать. Так и есть, но еще мне кажется, что она ненавидит проявлять перед кем-то слабость.

– Просто покажи, – мягко повторяю я.

Она неохотно упирает приклад в левое плечо и берется за стол правой рукой. Она пытается положить серебряный коготь на спусковой крючок, но ее пальцы слишком тонкие и не могут его ухватить.

– Видишь?

– Вижу, но это ничего. Теперь встань по-другому: выстави левую ногу вперед и разверни бедра.

Нас учат стрелять из позиции, в которой свободное плечо развернуто к цели, а плечо под прикладом отведено к спине. Уэлч называет ее угловой стойкой. Она говорит, это для того, чтобы попасть в цель с первого выстрела на случай, если нам перестанут присылать патроны и придется экономить.