Риз выставляет ногу, перебрасывает дробовик на правое плечо, придерживая ствол серебряной рукой, и подносит другую руку к спусковой скобе. Плечи она держит правильно, но по тому, как ровно расположены бедра, видно, что ей мой вариант не по душе.
– Придется сделать, как я говорю. Ну же, давай.
– Я так цели не вижу.
Я смеюсь.
– Если уж я вижу с одним глазом, то ты и подавно сможешь.
Она возится с дробовиком, пристраивая его поудобнее, но в такой позиции у нее ничего не выйдет. Я встаю у нее за спиной и подношу руку к ее бедру.
– Можно?
Она поворачивает голову, обнажая нежную кожу на шее, и у меня перехватывает дыхание. Секунду назад ничего не было, мы с ней просто были вдвоем так же, как бывали вдвоем сотню раз. Но это другое. Байетт нет, и между нами никого.
– Да, – говорит она тихо. – Можно.
Я кладу одну руку ей на бедро, а другую – на талию. Через куртку я ощущаю ее тепло, живое тело совсем рядом, и если бы не чувствовала этого, то не поверила бы, но она дрожит. Риз, суровая, сдержанная, стальная Риз трясется от моего прикосновения.
– Вот так, – говорю я, разворачивая ее параллельно себе. Ее тело изучает форму моего, и я тяжело сглатываю. – Нет, плечи не уводи.
Она снова поднимает дробовик, и мы вместе укладываем его как надо; я продолжаю удерживать ее бедра в правильном положении, наклонив к ней голову. Когда она закрывает один глаз, чтобы прицелиться, я смотрю на ее темные ресницы.
– Молодец, – говорю я нетвердо. – Идеально.
Мы стоим неподвижно – ее тело повторяет контуры моего, – и она расслабляется. Совсем чуть-чуть, постепенно, но теперь я грудью ощущаю ее горячую спину. Мое сердце колотится как одержимое, пульс стучит в висках. Я никогда еще не была к ней так близко, никогда не видела шрам на крыле ее носа и участок кожи, где волосы заведены за ухо. Это место выглядит таким мягким, тоненьким, как бумага, и я, сама того не сознавая, протягиваю руку и касаюсь подушечкой пальца венки, которая проступает на коже едва заметной голубой нитью.
Она резко поворачивает голову. Я отдергиваю руку. Открыв рот, я чувствую, как во мне нарастает паника. Не могу поверить, что все испортила. Слишком осмелела, подошла слишком близко, когда мы только начали узнавать, как нам стать друзьями.
– Извини, – бормочу я. Я готова на все, лишь бы вернуться на безопасную почву. – Зря я это сделала.
Она молча смотрит на меня, и я чувствую ее частое и прерывистое дыхание. Изо рта у нее вырываются облачка пара, серебряная рука с дробовиком висит плетью.
– Что это было? – наконец спрашивает она.
Три года я прожила с этим чувством, не зная его имени. Но сейчас Риз стоит передо мной с сияющими волосами и пылающим сердцем, и я понимаю, что знала это имя прошлой ночью, в нашей комнате, когда смотрела в темноте на ее прекрасное и странное лицо. Я знала его в день нашего знакомства, когда она взглянула на меня так, словно не понимала, что я такое. Это имя было со мной все три года.
– Ничего, – твердо говорю я. Ничего, совершенно ничего. Я еще могу закрыть эту дверь. У меня большой опыт. – Не бери в голову.
– Нет, Гетти, тебе придется объяснить. – Она кладет дробовик на импровизированный стол, не сводя с меня глаз. – Придется, потому что я, кажется, схожу с ума.
– О чем ты? – Я надеюсь, что мой голос звучит достаточно беззаботно. Я это умею – умею притворяться, умею вывернуться из любой ситуации.
Но ее не так просто провести.
– О том, что ты ведешь себя по-другому, – говорит она, и я могу поклясться, что она покраснела, но она упрямо сжимает челюсть в так хорошо знакомой мне отчаянной решимости. – О том, что ты смотришь на меня так, словно наконец-то обратила внимание на мое существование.
Словно я наконец-то… Боже, да ведь она ничего не поняла. Он и правда не понимает.
– Это не…
– Так вот, – продолжает она, не обращая внимания на мой лепет, – я хочу, чтобы ты объяснила мне, что это было. – Шаг вперед, и холодное сияние ее косы касается моей кожи. – Я хочу знать, правильно ли я понимаю происходящее.
У меня перехватывает дыхание. Она ведь не всерьез? Я не привыкла к такому, не привыкла к тому, как распускается в сердце тугой бутон. Я слишком давно перестала на что-либо надеяться.
– А что, по-твоему, происходит?
– Вот это. – Она протягивает руку и переплетает пальцы с моими. Все это время она смотрит на меня и говорит так уверенно, так решительно, но я чувствую, что она дрожит, совсем как я. Совсем как если бы хотела этого так же долго, как хотела я.
А может, так оно и есть? Всякий раз, когда она ставила меня на место, когда выстраивала между нами стену… она делала это, потому что хотела меня и думала, что я никогда не захочу ее. Если что и дается Риз хорошо, так это самооборона.
Но теперь я вижу правду и понимаю, что мы делали ради друг друга, на какие уступки шли, какие обиды проглатывали. Как бы больно нам ни было рядом, ни одна из нас не могла отпустить другую.
– Да, – говорю я. – Да, правильно.
Мы не двигаемся, и я слышу только, как мое сердце отсчитывает секунды. Но вот Риз судорожно вздыхает, и мы обе смеемся и валимся друг на друга, соприкасаясь головами, потому что от облегчения нас не держат ноги.
– Ну ладно, – говорит она, и ее серебряные пальцы осторожно очерчивают линию моего подбородка. Она едва касается меня, но я чувствую ее прикосновение и загораюсь от него, как бумага от спички. Смех стихает, и изгиб ее тела повторяет мой. Когда она целует меня, с ее губ не сходит улыбка.
И с моих тоже.
Глава 10
Вечер. Мы снова в комнате. Покинув конюшню, мы спрятали дробовик среди елей у забора и присыпали его ворохом прелых листьев. Риз рядом, как обычно, и между нами ничего не изменилось – ничего, кроме взгляда в ее глазах и жара в моих венах.
Она валяется на моей койке и наблюдает за тем, как я меряю комнату шагами. С каждым дюймом солнца, уходящего за горизонт, внутри меня все туже сжимаются кольца ужаса. Все ближе минута, когда ворота откроются и Уэлч уведет Байетт в лес.
В коридоре девочки шумно поднимаются по лестнице и расходятся по комнатам. Скоро отбой. Мы просидели в роще до самого вечера, молча глядя, как удлиняются тени от стальных прутьев забора. Я не голодна – одна мысль о еде, подстегнутая чувством вины, вызывает у меня тошноту, – но в этот самый момент у Риз бурчит в животе так громко, что слышно с противоположного конца спальни.
Я останавливаюсь и смотрю, как Риз садится в постели, достает из кармана остатки вяленого мяса и запихивает почти всё в рот.
У нас должно быть больше еды, думаю я, чуть не вздрагивая. И было бы, если б я не помогла тогда Уэлч.
Заметив мой взгляд, Риз с трудом сглатывает и протягивает на ладони остатки, которых едва хватит на один укус.
– Прости. Ты тоже хотела?
У меня вырывается сиплый смешок. Как же это глупо. Уэлч отняла у меня лучшую подругу, а я продолжаю хранить ее секрет.
– Я должна тебе кое-что рассказать.
И я описываю все как есть, не подбирая слов. Мешки, полные еды, странные упаковки и то, как буднично Уэлч положила руку на револьвер и спросила, не совершила ли она ошибку. Я говорю, и у Риз все больше отвисает челюсть. Ее темные, широко раскрытые глаза недоверчиво смотрят на меня снизу вверх.
– Ты не шутишь, – говорит она, когда я заканчиваю.
Я киваю. Я не стала рассказывать ей про шоколад, но я действительно не вижу в этом смысла. И отчасти мне хочется сохранить это воспоминание для себя.
– Да, – говорю я. – Мы просто выбросили всё в воду.
Она ничего не говорит, только пялится в окно, сжав кулаки, и у меня начинает сосать под ложечкой. Я не могла все испортить. Не сейчас, когда между нами все только начинается.
– Ты злишься?
Она фыркает.
– Конечно злюсь.
– Я имею в виду, на меня.
Она переводит взгляд на меня и осторожно продевает пальцы в петлю на моих джинсах. Как я могла не замечать этого тепла в ее глазах, предназначенного мне одной?
– Как я понимаю, у тебя не было выбора.
Конечно, это не оправдание, но мне становится легче.
Я слышу, как Джулия идет по коридору, останавливаясь перед каждой комнатой для проверки. Мы с Риз обмениваемся взглядами и к тому моменту, когда Джулия заглядывает к нам, уже лежим вместе на нижней койке. Там, где нам положено находиться. Две послушные девочки.
– Трое, – говорит Джулия, а потом деликатно прокашливается. – Простите. Двое.
Она уходит, а я принимаюсь разглядывать пол, и мой мир сужается до полосок темноты между половицами. Через несколько часов Уэлч отправится в дом Харкеров, а мы пойдем за ней, пойдем через лес, нарушая карантин, сражаясь за свою жизнь – и жизнь Байетт.
Я смогу – ради нее. Я обязана.
Холодные чешуйчатые пальцы Риз смыкаются на моем запястье. Вокруг нас сгущается темнота, и, когда я поворачиваюсь к ней, сияние ее волос играет на нашей коже, а коса отбрасывает на потолок причудливые тени.
– Тебе нужно отдохнуть, – говорит она так мягко, что я едва ее узнаю. – Тебе понадобятся силы.
– Не могу. – За окном поднимается луна, и я могу думать лишь о том, в каком положении она была прошлой ночью, когда я отметила время. Я гоню прочь грызущую меня тревогу. – Что, если мы ее упустим?
– Я покараулю. – Матрас прогибается, когда она садится, а потом набрасывает мне на плечи свою куртку. – Спи.
Если я засну, мне по крайней мере не придется беспокоиться о том, что мы задумали. Я позволяю ей уложить себя в постель и вытягиваюсь на своей половине, оставив место для нее. Кровати в Ракстере узкие, рассчитанные на одного, но я делила кровать с Байетт с первого дня токс. Мне не привыкать.
А возможно, мне так казалось. Риз ложится рядом, и ее плечо упирается мне в грудь. Ничего подобного я прежде не испытывала. Это не Байетт, чье тело для меня почти как мое собственное. Я чувствую каждую клеточку тела, которой касаюсь Риз, слышу каждый ее вдох так, словно в мире не существует других звуков.