А что думали? Просто так утро у вас пройдет, растленные алкоголики, под неспешную беседу и апельсиновый сочок? Под всепрощающее воркование?! Нет, родимые, и еще раз нет!
Посмеявшись над вчерашними ситуациями, еще раз осмотрел собравшихся. Вот в чем сидели у окна, наблюдая за моей школой драматической пластики, в чем застигла их встреча с прекрасным, в том и за стол уселись. Какие-то майки симачевские, какие-то камуфляжные шорты, босые, небритые. Девушка Зоя, видимо, что-то пыталась над собой предпринять, но сдалась уже на этапе наброса тональника.
Немедленно раскрыл «Капище сердца моего» Ивана Михайловича Долгорукого и зачел из него любимейший мой эпизод. Молодой офицер Семеновского полка Ваня Долгорукий в 60-е годы XVIII века утром едет к своей тете баронессе Александре Борисовне Строгановой. Едет утром и надевает фрак.
А далее цитата:
Что это нехорошо – согласен; но тогда это было довольно обыкновенно. Всякий век имеет свои шалости и свои подвиги…
Нехорошо было утром во фраке по тетям ездить, надо было в полной форме лейб-гвардейца. Долгорукого за такой подвиг потом ругали все, особенно Яков Александрович Брюс, подполковник семеновцев. Брюс был мужем той самой графини Брюс, интимной подруги Екатерины Алексеевны, и, соответственно, зятем графа Румянцева-Задунайского. Забот ему не было больше, как следить за утренними визитами офицериков… А вот следил же!
Это я к чему?
Дворян в те годы еще можно было телесно наказывать: пороть, бить палками, мучить всячески. До «Грамоты на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства» оставалось чуть ли не двадцать лет. А «Манифест о даровании вольности российскому дворянству» телесной целостности вполне не гарантировал.
Однако ж даже имея в перспективе безнаказанно выпоротую задницу, офицерство конфузилось ездить во фраках по утрам к баронессам, просило потом прощения у читателей за такие дикие подробности офицерской молодости. Мол, да, куражился! В цветном жабо до полудня выезжал визиты делать. Да что там жабо! Туфли с золотыми пряжками на вечерние балы надевал! И трость держал рукой в перчатке, можете себе представить, что за дембель я был отчаянный, какие я себе мушки лепил на скулы?!
Это то, что я называю такт и самосознание.
Кстати, тетя-баронесса и заложила племянника командиру. Приезжал, говорит, такой красивенький! такой упоительный! Ах!
– Во фраке! Во фраке было утром стыдно ездить! – вознес я палец над головами пятнистых собравшихся.
Девушка Зоя отчего-то заплакала.
Легче всех было Федюнину. У него и выучка, и тренинг. А еще его вчера в сауне подперли шваброй да и забыли при плюс восьмидесяти пяти на час. Так что Федюнин просто радуется солнышку, протягивая к нему руки, и еще его радует возможность дышать.
Федюнин слушал меня и шумно дышал носом. Так с ним долго теперь будет.
Гости пробудут у меня до четверга.
Проповедь
– Если за каждое мое замечание о вашем тунеядстве, за каждый попрек куском хлеба вы получали бы от меня по рублю – это был бы ваш единственный постоянный заработок, родненькие… Когда вы разожмете свои горячие объятия на моей шее? – тосковал я сегодня, сидя на полу в окружении здоровенных кровинок своих. – Кто вышел из чресел моих? На это ли я надеялся, нетрезво наматывая круги вокруг родильного дома? Этого ли я ждал, принимая орущие и не то чтобы очень свежие кульки из рук хмурых медсестер? Нет, скажу прямо, не этого я ждал, вскармливая вас пищей и протирая ваши лишаи маслом и керосином!
Утро только началось, а вы уже обращаетесь со мной, как с идиотом!
Не может столько стоить пара туфель, это морок, это ложь! И то столько стоить тоже не может! И вон то в углу, оно вообще ничего стоить не должно, нет такого закона!..
Вы что, хотите несыто корячиться перед фотографами, выполняя команды типа «Покажи нам, детка, зной!»? Вы этого хотите?! Нет, я бы еще понял такую стоимость, если бы к этим туфлям прилагалась еще шапка для вызова летучих обезьян. И знаете, что бы я пожелал, вызвав эскадрилью этих милых обезьянок? Вы вообще соображаете, где бы вы очнулись после этого вызова, с кем бы вы очнулись и какие бы имена при этом получили?! Не надо будоражить своими чеками мою внутреннюю Бастинду! Она сдерживается, но тоже имеет душу!..
Поймите, это не ступени вашей карьеры, это мои надгробные плиты, по которым вы собираетесь топать в этих вот… в этих…
Вы рано себя почувствовали женщинами, вот как я вам скажу. В нашей семье женщиной себя начинали чувствовать, только схоронив второго мужа. После ухода расквартированного полка. В руках у повитухи в сарае для родов. С валенком в зубах, чтобы никто не слышал – всем ведь на работу утром. Сжимая в мозолистой руке рубль от всех. Не надо отвергать традиции, славные мои. Мы от них отошли недалеко, возвращение может случиться стремительно – еще пара таких вот туфель, и все, мы уже в борозде по ноздри, и хитрый хозяин гладит нас по дымящимся от натуги бокам.
Вы к этому готовы? Поэтому после молебна и бесобоя – пулей в магазин, возвращать и каяться!
Три свечи
Прочел название испанских спичек. Перевел название как «Три свечи».
Спички большие, не знаю даже, как они мне под руку подвернулись. Лежали на полу, у портьер.
Прочел название спичек и замер надолго.
В имени этих спичек предназначение, идеальная судьба, сентиментальность в каком-то латинском понимании, предупреждение и просьба к миру. И огромное количество зыбких образов в моей голове, как прогретый песок пересыпается в часах на солнечном балконе.
Церковь, пальцы служки, запах горячего воска и лака. Открытые двери. Белая пыль осела на апельсины. Маяк на старой гравюре. Кораблики под ним с отчаянно надутыми парусами, поднятыми на все-все реи, толпятся робко в море среди волн и тщательно заштрихованных скал, выступающих из кудрявой пены плавниками придуманных и много раз виданных чудищ.
И церковь, и маяк, и три ждущие чьего-то возвращения свечи, горящие у окна, – это все надежда. То чувство, которое заставляет нас каждое утро просыпаться среди бетонных стен.
Миллионы коробков, чья судьба понятна и вполне предрешена. А из одного обязательно возьмут плохо гнущимися пальцами спичку и подожгут дом.
Так я и сказал собравшимся вокруг меня членам рода. Спички «Три свечи» – не игрушка в нашем переполненном помещении, в котором до хрена слабовидящих, глухих и просто врожденных идиотов.
– Я сам еле удержался! – горячо воскликнул я в экстазе. – Чуть было не решил все вопросы, пока вы храпели по углам, укутанные влажными халатами и прочим тропическим тряпьем! Я, человек, создавший все, что вы видите сейчас вокруг, да и половину вас создавший, не лучшую, кстати, половину, согласимся давайте… Согласны? Хорошо… Продолжу. Что тут говорить про остальных, не столь сильных духом? Про Иннокентия Сергеевича, например! Я удержался, а он? Ручаетесь?! Дядя Кеша прихотлив… А несовершеннолетняя Елизавета Генриховна? Вы ей коробок подбросили, что ли?! Нашей неполнозубой смешинке и милому солнышку оставили шанс почиркать в девичьей беспризорности? Да?!
Поведал далее молчаливым по утренней поре слушателям, что сама идея меня поразила: в имени зашифрована желанная Создателем судьба. Вот имя «Три свечи», вот имя «Куча детей», вот имя «Дом на окраине», вот грозное «Два КамАЗа с репчатым луком из Ташкента», вот псевдоним «Вторая ненаписанная книга», фамилия «Беспечная старость»…
– Поняли меня, Деликатессены? – спросил я, спиной заслоняя от тянущихся безвольных утренних рук кофеварку. – Уловили смысл?! Вижу, что нет, не совсем! Ладно, так благоговейте, по привычке…
Ку-клукс-клан
Вчера за вечерним чаем степенно рассуждали о ку-клукс-клане.
Нет такой завалящей ерунды, какого-то шороха в кустах, взмаха крыла летучей мыши и прочего идиотства, которое не послужило бы поводом для моих домашних и гостей выказать мне свою преданность и заботу.
Все очень осуждали ККК. Глядя на меня, как на подарочную жертву распоясавшихся куклуксклановцев, все осуждали этот самый клан, готовясь грудью остановить мчащуюся на меня в белом балахоне опасность.
Я только головой крутил. Что ж такое! Предок-негр аукает мне который раз от племенного костра, все никак не угомонится.
– Любезныя мои, – начал я проникновенно и ласково, тем особым голосом, который обещает по итогу все, что хочешь, – то, что мой прапрадед был чернокожим, меня не радует и не печалит. Так сложилось! Но ку-клукс-клана я могу бояться не в первую очередь. Поняли меня? А?! Основные цели ККК были не какие-то там негры, это само собой. Я бы вывернулся! А вот вы, родненькие, даже не знаю… Даже не знаю, говорю, как вы, шайка моральных опустошенцев, спасались бы от погони в балахонах! Давайте я вам зачитаю, что ли, а то совсем тошно слушать вас…
Тут я сбегал наверх, в кабинет свой, предварительно сгребя со стола сахарницу и серебряные щипчики для рафинада. Я не люблю, чтобы ценности без присмотра.
Вернулся из кабинета. Уже в очках, волосы пригладил, одернул кителек с чужими нашивками.
– Слушайте, – говорю, – текст резолюции съезда ККК периода расцвета.
Любой преступник, любой игрок, любой мошенник, любой распутник, любой мужчина, подрывающий репутацию девушки или угрожающий существованию семьи, любой мужчина, позволяющий себе бить жену, любой продавец наркотиков, любой работающий на черном рынке, любой коррумпированный политический деятель, любой католический священник или язычник, любой адвокат, занимающийся темными делами, любой аферист, любой защитник рабства, любой содержатель борделя, любая ежедневная газета, контролируемая Римом-Сионом – ВРАГИ КЛАНА!
Так что, хорошие мои, мне ККК бояться нечего!.. Уразумели, смотрю, побледнели. Алексей, Пахомий, затворяйте ворота, выпускайте собачек, сейчас тут моральное действо начнется…
Юнга
Во время долгожданного отпуска со своей живодеренки умудрился записаться в престарелые юнги на корапь.