– Ушла, говорю, ушла навовсе, да?! – спрашиваешь у Кеши, выпрыгивая в единственном сапоге в центр зала. – Предала тебя, выходит, друг? Да, друг?!
– Па-аскуда! – выдыхает жарко Федюнин, разрывая меха гармошки.
Третья неделя посвящена узнаванию окружающих нас предметов и тщательному выяснению, кого как зовут и почему тут Виолетта. А главное, что за мудак Антон посеял все наши ключи от всего и зачем мы отдали ему все деньги.
Четвёртая неделя – святая. Федюнин рассматривает фотоальбомы.
Особенность фотоальбомов Федюнина, замечу, заключается в том, что, просмотрев пару из них, неподготовленный человек навсегда отказывается от употребления мяса. Столько в них жизни, пляжа, снова жизни, баранины и улыбок.
Четвёртую неделю мы стараемся не смотреть друг на друга, потому как на четвёртую неделю мы сентиментальны и беззащитны. Сидим на берегу, трогательно свесив ноги, наблюдая поплавки.
– Арина – она ведь не всегда такая была, – начинает в сотый раз Кеша, – она ведь такая была трогательная раньше. С веснушками. В воду прыгала с любой вышки, хочешь – солдатиком, хочешь – бомбочкой. Весёлая была…
– Я помню, – кротко ответствуешь, поправляя панамку, – просто чудо как хороша была. Особенно с косицами своими рыжими. И ведь готовила же прекрасно!
– Готовила… – играя желваками, отвечает Кеша. – И всё-всё понимала…
– А вы как будете имущество делить? – сдержанно интересуется Б-ч. – Вы дом будете продавать или договор подпишете? Просто если будете продавать, то у меня покупатель хороший есть… Не, а чё?! – Под нашими взглядами Б-ч тушуется. – Я просто спросил. Арина мне всегда очень нравилась. Она и готовила, и понимала всё-всё, и бомбочкой… Вы, русские, ничего не понимаете в поддержке!..
Потом мы едим уху. Неторопливо, придерживая ломти хлеба у подбородков, по-страннически основательно.
На пятую неделю Арина возвращается. И Федюнин исчезает из поля нашего зрения примерно на месяц же. На телефонные звонки отвечает изредка, говорить долго не может, очень-очень занят, в трубке смех и возня.
– Я его больше пускать к себе не буду, – радуясь за краснорожего друга, говорю Б-чу. – Устроили тут, понимаешь, шапито с романтикой. Обостряют они чувства себе, молодожены-гадюки…
Вера
Одна девушка три раза отвечала брезгливым отказом на предложение Федюнина немедленно предаться утехам.
Три раза!
Из примерно семидесяти восьми раз, свидетелем которых я невольно был.
Иннокентий всегда говорит мне, завистливому недотепе, что методичность и поощряемая алкоголем вера в себя творят настоящие чудеса. Берут любые неприступные твердыни.
Дегустация
Однажды Иннокентий Сергеевич Федюнин сказал, значительно осанясь, что он теперь ещё и дегустатор вин. И поможет нам заглянуть в чарующий мир округлых вкусов, фруктовых ароматов и отказа от закуси.
Мы часто вспоминаем дегустацию, устроенную Кешей. Но вспомнить её полностью не можем.
Я, например, прекрасно помню начало, когда кружок престарелых друзей, светски дёргая кадыками над старомодным крахмалом воротничков, доверчиво сгрудился вокруг дегустационного столика.
Помню, как Федюнин взмахнул рукой с зажатым двумя пальцами фужером. Этими пальцами наш советник юстиции крутил в молодости гвозди, кстати сказать, в косичку. Фужер в руке терялся, помню.
Помню ещё фразу: «Недооценённые белые вина Пьемонта».
Потом у меня провал, потом вспышка справа, я лезу пальцами в сыр, снова темень, детский крик Б-ча: «Не надо!» Мой развязный смех. И вот мы уже в машине. Я, с хищно закушенной папиросой в углу чувственного рта, направляю незнакомого, но полюбившегося водителя куда-то. Снова занавес. Стриптизёрша в танцевальных корчах отдаёт мне деньги. Я пересчитываю. Затемнение. Я стираю с щеки блёстки и выпускаю шест. Поклон. Звук падающего на бетон мяса. Встаю. Крики. Б-ч и О-в воровато принимают нашу общую теперь одежду из гардероба. Снег. Заур. Дорога. Утро. Придерживание руками лица. Дегустатор пряного колдовства Федюнин поперёк кресла, и видно, что уснул недавно – повсюду следы борьбы. Б-ч и О-в, сидящие друг напротив друга в мучительном узнавании.
Пошатываясь, делаю всем книксен, мол, отлично, отлично всё прошло, друзья. То, что нас не убивает, покупать не надо. Тем более дегустировать.
Семейная традиция
Сидели мы, тогда ещё не вполне плотоядные малыши, как-то с Иннокентием Сергеевичем у него в гостях. Мастерили из подручных материалов железнодорожную станцию. Рельсы и вагоны я притащил с собой, а прочее, как указывал покойный Н. В. Гоголь, «было уготовлено распорядительностью хозяйской стороны». Из кубиков Федюнин достраивал здание вокзала, а я был занят тем, что мастерил своими кривоватыми ручками деревья и кустарники (ножницы, клей, бумага).
По ходу совместного творчества мы, сообразно своей пылкой натуре, немного подрались, помирились, попели, обменялись ёмкими замечаниями на предмет быстротечности и суетности нашего мира, поели арбуза.
В комнату вошёл папа Иннокентия. Осмотрев наш вокзал, папаша вздохнул и сказал, присев на корточки:
– Главного у вас не хватает, ребята, главного…
– Чего же? – хладнокровно спросил я.
Я и тогда полагался, и сейчас полагаюсь на своё хладнокровие. Поэтому в характеристиках, регулярно выдаваемых мне разнообразными комиссиями по делам несовершеннолетних, с удручающей регулярностью встречалась запись: «Замедленная реакция, отставание умственного развития, лжив».
– Главного, ребята, главного у вас не хватает. Вокзальной этапно-пересыльной тюрьмы!
Мы с Иннокентием многозначительно переглянулись.
В семье Федюнина постоянно кто-то сидел, скрывался, грыз мёрзлую пайку, обрубал сучья, йодировал золотоносную породу, мантулил на цырлах, перекидывался через ряды колючего заграждения. Нет, конечно, время от времени кто-то из членов семьи шиковал в городе Сочи и рвал ленты с банковских пачек ловкими пальцами. Но в основном – нет, в основном – стройки и химия, прокладка БАМа и двадцать пять замесов за смену.
Освобождалась по майской амнистии сестра, а бабушка хозяйским шагом входила в камеру, и за ней лязгали запоры.
Дедушку принимали на кармане в трамвае 20-го маршрута, а в углу прихожей оттаивал фанерный чемоданчик откинувшегося двоюродного брата.
За нападение на инкассатора на заводе клапанов объявляли в общесоюзный розыск шурина, а в дом приходила весточка, что свояк уже рванул грудью в солнечной Мордовии финишную ленту.
Мамины нежные руки крутили вохровцы на проходной молочного комбината, а из СИЗО выпускали тётю, и весело чирикали воробушки.
Своего родного старшего брата Федюнин вообще, кажется, до пятнадцати лет не видел – настолько тот был занят. Только фотокарточка на серванте. Сервант потом по конфискации увезли, и фото прикрепили к обоям кнопками.
Кто-то из федюнинских ласково щурился на черноморское солнышко, а кто-то, скусывая сосули с усов, кайлил мерзлоту.
Свёкры и кумы, всяческие деверя и золовки, безумные жулики-кузены из города Кузнецка (знатоки меня поймут), душегуб-племянник, тесть-карманник и прочие, и тому подобные единокровцы осуществляли некий тюремно-посадочный круговорот, подчиняясь в своих действиях только им внятному смыслу.
Казалось, что семья Федюнина была осколком древнего жреческого рода, пронёсшего через муть веков и гарь гонений некий тайный ритуал. Как вода изливается из облаков в океан-прародитель, как из остывшего пепла отряхивается феникс, как змей гермеситов впивается в свой хвост, так и каждый член семьи Федюнина бестрепетно нёс своё родовое предназначение, своё молчаливое тайное служение, своё сакральное знание по пересылкам, СИЗО, ШИЗО, ИТК и ВТО.
Это был вековечный хоровод посолонь – с тюрьмы на волю, с воли в тюрьму. И лучевые татуировки на семейных запястьях казались символами вечного возрождения животворного солнца.
Сам Федюнин присоединился к семейной традиции довольно поздно – лет в шестнадцать.
Родные даже волновались из-за его замедленного развития.
Или более
И. С. Федюнин (к.ю.н.) берёт меня с собой в двух случаях: когда испытывает денежные затруднения или когда знакомство с женщинами становится для него насущной необходимостью.
В первом случае я скаредно скриплю, предостерегая от трат. Во втором случае служу выгодным фоном.
У Иннокентия Сергеевича есть обязательные фразы, обеспечивающие ему одинокий ночлег со стопроцентной гарантией.
Первая фраза: «Девочки! Купите дяде водочки…» – произносится Кешей с фирменной интонацией ослепшего робкого оленёнка, потерявшего маму. Некоторые женщины отзываются на этот НЛП-залп буквально. И покупают. Потом эти женщины бродят по Самаре в драных пальто на прожжённых комбинациях и, шаркая галошами, поют. А ведь только вчера увидали Кешу из окна «порше».
Некоторые женщины не покупают. Не знаю почему. Что-то их предостерегает, что ли… Таким я говорю голосом, полным значения: «Вы упускаете редкую возможность узнать о нас побольше. Мы не будем извиняться за свои чувства!»
Вторая фраза звучит чуть более пряно: «Девушка! Не желаете ли скоротать вечер в компании двух или трёх набожных мужчин?»
Тут вступаю я и благочестиво говорю: «Или более».
Но Иннокентий верит в мою звезду и продолжает брать меня с собой.
Перезвонят!
Многие мужчины притворяются, чтобы совершить своё великое эволюционное предназначение: безнаказанно и бесплатно искалечить жизнь максимальному количеству женщин.
Это такие гонки: менее ста, и всё! ты в самом низу иерархии! Трёшься на самом дне, и на тебя прочие откормленные и счастливые самцы смотрят, как сторожа зверинца, – ниже падать некуда.
А Кеша Федюнин совершенно не притворяется. Метод Иннокентия величав. Федюнин просто мрачно сидит. Этого вполне достаточно. Иные-прочие суетятся, хитрят, изворачиваются, наряжаются. А Федюнину достаточно войти и сесть грозовым холмом. Через полчаса все райские птицы округи слетаются к этой роковой горе. Доктора философии, официантки, студентки, отставные балерины, фитнес-девы, фотоняши, пышки, худышки, лысые, с локонами, цыганки, шведки… И дочери их. Если Кеша ещё и насупится, то нетвёрдой походкой к нему безвольно бредут феминистки и женщины-старообрядцы.