– И всё же… о чём последняя статья? – Сам сочные ломти раскладываю у выхода, прямо над капканом.
Костя откашливается.
– Про византийско-печенежские контакты. Про стратепедарха Никифора…
Всё! Пойман.
Так трогательно.
Тупик Федюнина
Я давно умоляю И. С. Федюнина (к.ю.н.). Говорю ему, что переименование улицы нашего посёлка в его честь – это дело нужное.
– Вдруг ты съедешь?! – пучу я глаза в испуге. – Вдруг ты нас покинешь?! Призовёт тебя государь на ратный подвиг с острой сабелькой или внедрят тебя под прикрытием в коррупционное гнездо, в котором ты познаешь и стыд, и гнев, и боль. И что же нам, жить на осиротевшей улице?! Вспоминать тебя, неповторимого, и рыдать, привалившись к заборам и елозя ботами по грязи? Так хоть табличка останется. «Тупик Федюнина»! Красиво и честно!
А Кеша догадывается, что табличку эту корявенькую я приколотил. И подозревает меня в коварстве. Не верит мне, плешивый столп Конституции. Отдирает мемориал.
Но у меня в планах – переносной бюст героя на базе садовой тачки с откидывающимся бортиком. Туман от озера, утро молочное, улочка сонная поселковая. И тут я выскрипываю с тачечкой. Откидываю бортик, включаю двухкассетник с «Лакримозой», сам становлюсь рядом в торжественности. В руках букетик. Плащ брезентовый на все пуговицы. Шапка с помпоном.
А из тачки бюст Федюнина смотрит, краской-серебрянкой покрыт.
Постоял сколько потребно и к рынку придорожному двинулся. Сезон клубничный, время золотое.
Деньги на переносной памятник мобильного поклонения я предложил собрать местным жителям с неместных жителей.
Культ должен перестать быть тайным, вот что я скажу.
Метод
Скайп с Иннокентием Сергеевичем обеспечивает мне пищу для размышлений.
Запасы этой пищи я перерабатывать не могу уже многие годы. Обычно под конец скайп-сеанса на левом моём плече плачет сухонький философ Кант, сквозь частые стоны уговаривая меня завалить наглушняк Фихте и Гегеля.
Сегодня заговорили зачем-то про роль мужчины на современной кухне. Я, суетливый и деспотичный кулинар, развил по обыкновению своему скороспелую теорию на этот счёт. Говорил горячо про то, что кухня стала центром современного дома. А так как современный дом смыслово пуст, то и кухня не балует. И современный мужчина обречённо возится на ней, как-то подклеивая треснутую роль свою в семейном мире. Все эти соусы, протертые овощи, ризотто… Крики обречённых на барже.
Иннокентий Сергеевич слушал меня внимательно. С таким же успехом я могу разговаривать с головой чучела медведя. Иннокентий такой вот собеседник, когда тверёзый.
– Как, ну вот как ты готовишь дома пищу?! – наседал я. – Как?!
Федюнин почесал ухо и произнёс:
– Дома я у себя часто готовлю пищу. Я готовлю её методом приноса в дом куска сырого мяса и молчания, которое все понимают. Так и батя мой готовил дома пищу, и дед так пищу готовил, и все остальные, кто там у меня был…
Вытирая руки о фартук с нарисованными ананасами, я сухо сглотнул.
Состояние
Есть такое состояние, как уверяет меня Федюнин, когда вот, например, заходишь в Лондоне сорокашестилетним таким красавцем в Олд Гладстон клуб, юрист, эсквайр, прическа за двести фунтов. Запах кожи, старого одеколона, здоровых и красивых людей.
А просыпаешься в Тамбове, в передвижном дельфинарии, кем-то забытый. С сырой мойвой в карманах.
И самое страшное, что при этом всё-всё помнишь. С деталями.
И дельфины тебе улыбаются своими циркулярными пилами.
Так Иннокентий Сергеевич объясняет своё пристрастие к Сочи.
Афоризм
Упершись лбом в «смит», Федюнин прошептал сегодня в тренажёрном зале фразу, заставившую меня истошно орать на перекладине.
– Сколько у государства ни воруй, а своих денег не вернёшь! – сказал Иннокентий Сергеевич с терпкой горечью.
Вот тут я заухал по-марсиански на перекладине. А потом деловито расправил кожистые крылья, попрыгал на насесте и, шумно хлопая, полетел смотреть на женщин в йоге.
Стена молчания
– Как ты будешь приучать детей к трудолюбию, Иннокентий? – спросил я, бессильно лежа в потёртом кресле у камина. – Молю, открой секрет! Ну, допустим, наколки твои с японскими цветными карпами мы замажем угольной пылью, допустим, я нанесу тебе декоративный удар совковой лопатой, а дело представим так, что кочегарили долгие годы на японцев… Потом к своим перебежали, запомнив карту укреплений. А дальше? Что дальше будем врать? Про трудолюбие и упорство?
Дети относятся к нам как к стене молчания. Была такая стеночка в переулочке в Эдо. Надо было ночью к ней подойти, шепнуть имя и положить в щель деньги. После этого, не оглядываясь, быстро шевелить сандалиями по средневековой ночи, зная, что заказ твой принят и будет исполнен.
Возможно, эту стену и возьмём как пример нашего трудолюбия и упорства? Понятно, что не убили никого, но сам принцип, сам принцип – наш, а, Кеш?! Актуальный такой принципок-то?
Сложи себе стеночку и жди, дитя моё.
Зарубеж
Предатель
Стоя на пороге отправления в путешествие, хлопая себя по карманам в залах ожидания, прокладывая себе путь тележками с багажом, любая экспедиция должна внезапно остановиться. Она обязана осмотреть свои ряды, проверить крепость обвязочных тросов на повозках, пересчитать утянутые брезентом ящики и определить в своих рядах предателя. Последнее крайне важно. Уверяю, что без определённого, полного сил и фантазий предателя экспедиция обречена на провал, грызню и попытки людоедства во льдах.
В любом сообществе исследователей обязан быть востроносенький наушник и доносчик, саботажник быть обязан, гадкий тип с топором у компаса, объект всеобщего презрения и ненависти. Идеально, чтобы его звали Эстебан. Но это неисполнимое счастье, конечно. Предатель Толик – норма, на которую можно согласиться почти без содраганий. Стукач Фёдор спорен, но сойдёт.
Но в любом случае без предателя не обойтись. О том свидетельствует многовековая практика великих географических открытий, высадок на острова, резни дымными тропическими ночами, основания городов и разграбления караванов.
Без предателя экспедиция обречена с самого начала. Без внутреннего врага экспедиция становится неинтересной. Все сидят сытые, в тепле, никто не страдает от отравлений и непроваренной собачатины, корабль идёт под всеми парусами, от припасов трюмы ломятся, карты течений легко читаются, компас не врёт и пр. и т. п. Все элементы скуки и безнадёжной предсказуемости. Участники экспедиции поют с тоскливыми лицами весёлые бодрые песни. Юнги с боцманатом там что-то устраивают при пересечении экватора, суетятся, всё без толку. Всех тошнит от чужого энтузиазма и радости открытий… Тоска.
А с предателем как?! А с предателем здорово! Все бодры, солонина сгнила, крысы машут тряпками с мачт, привлекая внимание проходящих мимо судов, в трюме течь, помпа захлёбывается, карты предатель подменил, Паганель с топором гоняется за Диком Сэндом, в воздухе мелькают багры и ножи. Капитан с двумя дымящимися револьверами вышел было из каюты и, не меняя выражения лица, упал с отравленной стрелой в спине.
Вот это я понимаю! Вот это туристическая поездка! Будет что вспомнить в Бугульме, на полустанке, примерзая к столбу!
В нашей компании признанным экспедиционным предателем является Федюнин. Мы считаем его лауреатом всяческих изменнических премий и предательских фестивалей. Вредитель Федюнин делает своё радостное тёмное дело легко, по призванию, скользя крылом в потоках.
Например, именно Федюнин показал экономному нашему Б-чу в аэропорту города Франкфурт абсолютно бесплатные кофейные аппараты. И Б-ч по итогам три дня не мог уснуть, отравленный диким количеством дармового кофеина, приправленного дармовыми же сухими сливками с сахаром. Это уже не говоря про имиджевый урон, который мы все понесли, оттаскивая от кофейного источника пляшущего от радости, перевозбудившегося Б-ча под взглядами аэропортовских служителей.
Я уже тогда предрекал, что поездка наша отобьётся по всем статьям.
В аэропорту Мадрида нас встречали торжественно. По аэропорту в столице испанского королевства летают наглые воробьи. Что я считаю очень симпатичным. Воробей – птица непафосная, уютная, такую птицу не ждёшь увидеть в королевском аэропорту. Нет, не то чтобы мы ждали пыльных кондоров или вонючих бурых грифов-сипов в золотых коронах, вкогтившихся в геральдические щиты и тухло посматривающих на прибывших делегатов съезда слабоумных странников. Мы, практики, не ждём ничего лишнего. Хотя я бы не отказался от какой-нибудь испанской специфики.
Впрочем, её я дождался уже в самолёте на Тенерифе, и даже с небольшим избытком, но тогда я этого не знал и был отвлечён спасением нашего верного друга, Николая А-ва. Коля страдает неожиданными приступами клаустрофобии, которые охватывают его всякий раз, когда он решительно отказывается от алкоголя и его кровь покидают душеукрепляющие алкогольные производные. Когда Коля выпивает, он являет миру пример добродушия, неприхотливости и стремления уснуть в любом положении и на любое время.
Пьяный Коля – мечта любого таксиста, вышибалы, милиционера или другого специалиста по раздеванию заиндевелых алкашей. Откушав водочки, Коля начинает улыбаться тихой, незлобивой, чуть смущённой улыбкой старушечки, вспомнившей своё девичье смущение при первом поцелуе. С этой улыбочкой Коля руководит своим немаленьким предприятием, отвечает на вопросы журналистов, покупает игрушки своим детям, ест, пьёт, наверняка и срёт он тоже с выразительной красивой полуулыбкой. И многие люди, которым повезло и они не видели Николая трезвым, считают, что Николай – удивительно выдержанный, чуть флегматичный красавец с седыми висками, с милой улыбкой и ясным взором, оттенённым веером трудолюбивых морщинок в уголках глаз.
Но люди, которые видели Колю протрезвевшим или завязавшим, придерживаются совершенно иного мнения. Всклокоченный, желчный, непоседливый, потеющий, раздражённый злодей. Которому всё не нравится. Который всего боится, вздрагивает при каждом громком звуке. А то ещё хуже – внезапно начинающий дышать учащённо и глубоко, хватающий соседей по бизнес-классу за руки с хриплым стоном, что стены вокруг него сжимаются, потолок плющит, а дышать совсем нечем.