И в 1994 году не помнил, и сейчас не помню. Времена такие были. Атмосфера общественная была вот такая. Вытаскивают тебя из багажника, глядишь, а через два часа ты уже, рыча, смотришь на подписи под документом, по которому всё теперь твоё.
Вспоминаю, как жилось без диктатуры жуликов и воров, и тоска по ушедшему щемит грудь. Но кто такая Лара, вспомнить не могу всё равно.
А Федюнин всё помнит, хотя по количеству полученных ударов в голову обязан откликаться дружелюбным мычанием только на свет фонарика в руке доктора. Жизнь – она такая, несправедливая, что ли.
Как говаривал мой папа, счастье (в смысле «фортуна») – это девушка, которая любит «порше». Сначала она любит «порше». Любит его до тех пор, пока не увидит водителя этого «порше». Потом она уже любит водителя «порше». Пока не увидит хозяина «порше».
Я проверял – с «запорожцем» номер этот не прокатывает почему-то. А у Федюнина и с «запорожцем» всё отлично получается.
Загадка бытия.
Здоровое питание
Я же тем временем продолжаю опрятное изнасилование своего организма. Мои взаимоотношения с ним можно проиллюстрировать бытовой зарисовкой.
Однажды Федюнин на заре своего страусоводческого безумия зазвал меня к себе на деревню. Приезжаю. Гляжу, Федюнина прижали к забору и замешивают активно местные красавцы. Вылетаю из авто и сурово начинаю плакать, называя Федюнина папой. Ору-убиваюсь.
Местные красавцы поговорили и со мной тоже. Полдевятого утра. Лето. Красота кругом неописуемая. Когда после разговора с нами местные разошлись, я красиво попытался встать на карачки. Или для буквалистов уточню – подняться на карачки. Сосредоточился на этом: надо, Джон Александрович, вставать! Надо!
Тут ко мне подползает страусовод Федюнин. Он от разговоров с деревенскими тоже устал, но не так, как я, конечно.
И говорит мне Кеша:
– Джон, тут такое… деревня расколота! Много дикости ещё… украли Мотю, – это племенной у него был страус, царствие ему небесное. – Одни деревенские меня ненавидят, другие относятся ко мне нормально… не очень мне просто, пойми, но надо жить…
Я ему уже с карачек отвечаю, немного тряся головой:
– Кеша! Я уверен, что сейчас с нами были как раз те, кто относится к тебе нормально… симпатизирует тебе… непросто тебе, козлу вонючему… с трёх лет смотрю в твои зенки, всё никак плюнуть в них не соберусь… уродец ты!
Побрели в страусиный рай. Кеша хромал и шатался, а я изящно рысил на карачках, оглядываясь на красоты и сплёвывая налипшее.
Вот и с организмом моим такая же история. Часть организма меня ненавидит, зато вторая относится ко мне нормально.
Мне часто говорят: «Прислушайся к организму! Не доводи до греха!» Так вот, чтобы довести мой организм до греха, многого, поверьте, не нужно. В ряде случаев достаточно развязать галстук.
– Давай пожрём торта! – говорит мне развязно организм. – Ну, давай, давай, не томи… давай, а?! Торта! А?! Давай! Хоть бы и шоколадного, что ли… Торта!
– Не… – вяло упираюсь я ладошками. – Не, боязно мне, робею я с тобой торт… как в прошлый раз всё будет… сначала торт, а потом… не…
– Ты никому не нужен! – говорит мне организм. – Чё ты здесь устраиваешь?.. ломаешься… через пять лет – всё! Я тебе гарантирую – всё! Я вообще от тебя уеду, понял? Намёк, говорю, уловил?! Давай торта! Пять лет, и всё, чудила!
– Никуда ты не уедешь, – вру я. – Мы собой ещё о-го-го! Жалко, что я не вижу на один глаз, спасибо тебе, кстати, и хвораю всей верхней половиной тела, а так ещё потопчемся, правда ведь?
– Идиот, – говорит организм, – господи, кому я достался! Живут же другие организмы, всё у них есть: кофеин у них, сахара всяческие, углеводы вкуснейшие, грибы, жмых, каждый день колбаса, полезный алкоголь! Ты в курсе, что алкоголь полезен, кстати? Тебе врут, а ты и веришь. Ты ко мне прислушайся! Я тебя не обману! Не подведу!..
На диете
Месяц без сигарет, трубок, курительного, жевательного и нюхательного табаку полностью обессмысливает для меня историю Древнего Египта. Пол-нос-тью.
А ещё я указывал, что из меня получится обалденный Леонид Ильич Брежнев.
Вчера за скромным ужином подвергся искусу. Есть такой тип блаженной активистки, которая постоянно что-то защищает или постоянно что-то осуждает. Я сам не лучше. Но я из-за болезней нервов и врождённой злобы. А она-то в честь чего?
Горячность таких людей поражает. А цели, которые они отстаивают, настолько прекрасны, что затеняют основное (не вполне пока осознанное) стремление активистки: дать в произвольном порядке всем без исключения героям «Игры престолов».
«Почему именно им?» – зададут мне вопрос. Она именно этот вопрос мне задала. Вот и подумайте.
Ещё мне вчера рассказывали, как готовить и есть белок. По-прежнему не курю. Истерзал второй теннисный мячик.
В добавление к отказу от курения отказываюсь от кофию. Ибо оно без курения омерзительно, бесполезно и просто бесит!
Отказываюсь тако же от чаю, ибо кто пьёт чай, тот спасения не чай.
И ещё отказываюсь от остатков жиров, которые обманом проникали в мой рацион. Если через месяц случится конец света, я готов буду настолько абсолютно, что Иисус у меня станет время от времени спрашивать:
– Джон! Джон Александрович! А вот так правильно? Нормально так?..
А я кротко и благостно, в сладчайшем распеве буду ответствовать:
– Господи, да я откуда, Господи, это знаю?
Бухач
Как уверяет меня словарь 1896 года, мейсг – «состояние опьянения, вызываемое одурманивающим эффектом, которое достигается при смешивании различных алкогольных напитков».
В этом состоянии родина моих предков провела последние лет триста. В перерывах мои земляки изобрели паровой двигатель, политическую экономию, непромокаемые плащи и искусство убегать голым от полиции на детском празднике.
Англичане отличаются от шотландцев тем, что могли надраться в пабе в любое время. Это притупляет ощущения. Нормальному шотландцу, чтобы набухаться в приличном обществе других овцекрадов, приходилось преодолевать кручи, срываться в пропасти, катиться по откосам, сбивать колени на каменистых россыпях.
Теперь ситуация выравнивается.
Но шотландский бухач до сих пор отличает некоторая мрачная решимость собравшихся. Закончить шотландские посиделки ненасильственно практически невозможно. Всех страшит путь обратно, в своё пасмурное ущелье. Поэтому изобретаются какие-то несусветные поводы для продолжения.
Сегодня таким поводом был я.
Горьким непьющим поводом.
Люди подходили ко мне с вопросом «Как тебе тут?» по очереди. На пятом моем слове люди начинали испытывать муки интеллектуального пресыщения.
Но я выполнял почетную обязанность бахлавала (bahlaval) – ритуального разливальщика uisge beatha – «чудесной воды» – и использовал свои возможности до упора.
После выпивания гостем чудесной воды я протягивал счастливцу кружку с пивом. Это обычай. Пить шотландское пиво – главное воздаяние за счастье употребления торфяного алкоголя. Сидеть на торфяном болоте, смотреть на торфяные брикеты, тлеющие в очаге, пить торфяной виски и запивать виски пивом цвета торфа и вкусом мочи осла, захлебнувшегося в торфяной жиже.
После пятого часа застолья я исчез для окружающих. Шотландская специфика. Входит в вагон местный алкаш, смотрит на всех сидящих в вагоне трезвых и с горечью говорит:
– Никого нет…
Как говорил мой папа: другие пьют виски и падают в пропасть, мы пьём виски и в пропасть летим.
Это правда. На любом застолье в Шотландии оказывается аккомпаниатор. Я не знаю, откуда он берётся. Видно ведь, что впервые берёт в руки инструмент, но мастерство такое, что подходишь и говоришь ему: какой же ты молодец, так играть ногами на арфе, я для тебя попляшу сейчас!
Завтрак
Я не знаю, где мне в Шотландии завтракать. Я не могу найти такое место, чтобы завтракать умеренно и тихо.
В большом доме завтракать умеренно не получается. Стены из дуба. Пейзажи со скалами и буреломом. В окнах бушует море. В трубе воет ветер.
Завтракать ломтиками и хлопьями здесь невозможно. Здесь надо рычать и взмахами рук призывать вассалов с новыми порциями жира, мяса и сахара.
Атмосфера. В ней даже голубоватая от ветхости бабушка начинает завтракать в стиле «гибель эскадры».
Сидишь за столом с другими активными критиками политкорректности и современной водопроводной системы. С ветеранами и разнообразными семейными героями-инвалидами. Завтракаешь.
Попробовал попросить каких-то злаков и молока. Орехов. Семян. Потом в тишине хлебал молчаливо принесенное. Кашлял семенами. Всё смотрело на меня с укором. Родня. Гости. Два яйца-пашот на ломтиках золотистой пикши. Лососина. Сосиски. Бекон. Перловка с потрохами. Тяжело лоснится в миске. Пирог с почками. Пирог с рыбой. Картофельная запеканка с грибами. Масло. Треугольные ячменные лепешки в масле. Кексы, намазанные маслом. Джем для кексов с маслом. Пирожки.
– Ветчину будешь? – спрашивают у меня.
Поднимаю глаза от жареных грибов под маслянистым соусом.
– Немного, – хрипло говорю.
Из-за сегодняшней охоты завтракали в пять утра.
Пять утра – это то время, когда всё, чем ты занимаешься, получает зловещий оттенок рискованной неотложности, подготовки к набегу или неминуемой казни.
Дергал за ручку слива, а в голове гильотина. Вышел в зал завтракать вместе с сёстрами, смотрю, а мы в ногу идем по плитам. Сейчас приказы начнем раздавать, что и на кого лить со стен.
А тут и сам завтрак от христианства отвращает.
Я теперь не знаю даже, отчего в пять утра миру возвращаются краски? Горы только что стояли в пелене, ветер не может разогнать туман, серая листва, бурая трава. Застиранный плед цвета хаки наброшен на всё. И вдруг трава начинает ядовито зеленеть, горы начинают стремительно чернеть, листья становятся багровы. То ли солнце встаёт, то ли твой драконий взор после завтрака настолько живителен. После килограмма мясного пудинга-то. И сладких оладий числом до пятнадцати.