И все тут же кинулись к инструментам. Славить и понимать! Я ж говорю, нормальные люди ко мне не ходят.
В первой части робко, нежно высказываются предположения, что зиме в наших краях всё же быть, что проклятия Королей Севера (Старков, по-нынешнему) – оно сбудется. Что Стена с осужденными членами ордена чистоты рухнет наконец, погребая всю эту лагерную воронью белиберду.
Тревожно бьётся скрипка, она не хочет зимы, не хочет, тревожится обжима раскалённых муфт на лопающихся подземных трассах, не хочет ям с чёрными рабочими, паром и ором из преисподней битвы.
Но вот вступают духовые народного хозяйства. Небасово, понимая, они говорят скрипке, говорят, что, скрипка, иначе ведь нам всем, дорогая, дорогая, дорогая, до-ро-га-я, пипец! Снега, волки, оленья моча на проспекте Ленина, визгливые нанайцы гонят гуртом недоеденных самарцев прочь, в тундру.
Управление городом встаёт в оркестровой яме и разворачивает тряпицы с заклинанием от зимнего проклятия. На тряпице сей секрет Добро волшебника! Тепло будет. Все ликуют.
Вошедший было нанаец выходит, обводя тяжело взглядом собравшихся.
Смысловые ударения на тактах расшифровывают шуршащие фиолетовые схемы. Один бежит туда, наяривая на фаготе, второй с двумя тубами приседает вверх-вниз. Третий, литаврист, взмывает на задах, готовясь к неизбежному триумфу воли над злобой и стихией! Дирижёр палочкой попадает в кого-то особо нерадостного. Чары падают. И Скрипка верит! Она поняла! Как ни коварна зима, живое дыхание горящего в недрах сердца земли газа побежит к нам, пробьётся по трубам, согреет, не даст впасть в убожество и ломку скамеек для отопления у буржуек.
Тема финансов глуха. Финансы на низах утробно твердят о сложностях, о бесконечных финансовых путях, о разрывах и долгах. Путь героя опасен!
Но верх берёт тема просвещенного градоначальства, увитое лаврами и амурами. И вот уже Зима не так страшна тем, кто её совсем не боится. Градоначальство зовёт нас ликовать!
Надо просто взяться за руки. И чары рассеются. И побежим мы по чистому городскому снегу навстречу друг другу, целовать снежинки с ресниц влюблённых, имея при себе справки об отсутствии задолженностей.
Облака из картона расступаются над нашими головами. Мы видим державный профиль Царя Тепла. И даже тянущиеся к нему нежные руки работников ЖКХ, и варежки детей, и наши нескладные грабли. Царь Тепла спускается с гор, на которых тоже часто любит играть на свирели, чтобы заключить нас в свои объятия.
И хоровод! И смех! И вот доцент кафедры хроматографии робко обнимает слесаря 5-го разряда Каграманова. Ликование. Прочь, шкуры лесных зверей и прокисшая вонь овечьей шерсти!
Последние пять – семь минут можно не слушать – там про отчёты и затраты.
И такой балаган дас киндервайценберг унд шаритеклиникумфогель будет годами.
Грузинская кухня
У меня теперь дома очень хорошо!
По всей квартире распространился чад от подгоревшего мяса, пахнет луком каким-то сомнительным, каким-то чесноком, жиром дымящимся над мерцающими углями.
И всё это совершенно бесплатно!
Ах, вот оно, чудо! Ах, вот он, истинный парадиз! Знай себе теперь покупай недорогие булки и жри их, вбирая деликатесный запах чувственными ноздрями своими.
С непривычки, конечно, тяжело было. Я как только вернулся с острова – я же простуженный был, ничего не чувствовал в плане запахов и жизненных ароматов. А однажды ночью просыпаюсь и осознаю, что моя мечта детская – работать инквизитором в разгар мракобесия и чумы где-то под Нюрнбергом – она сбывается. Горячо возблагодарил своих покровителей и, шлёпая пятками по гулкому мрамору, кинулся искать источник дивного благоухания. Потому как пахнуть так у меня могло только по одной причине – во время пытки огнём заблудших ересиархов.
Вооружился настольными «Discours des sorciers». Принюхиваясь, двигался зигзагом по комнатам и тёмным переходам, забегал внезапно за портьеры и нюхал там, потом высовывал из-за портьер голову с обидой и одновременно с детской надеждой, что вот сейчас, сейчас пелена и морок с моих глаз спадут и я узрю долгожданное! Уютную тяжёлую жаровню с багровыми, чуть перекалёнными угольями, щипцы и пилки, разложенные тут же рядом, под рукой. Иглы увижу, забитого в колодки лысого подколдунка, трибунал и протянутое мне чёрное санбенито с прорезями для глаз и белым крестом. Думал, что ведь может же это сбыться! Ведь все ж условия созданы! Я же мечтаю! Я же готовлюсь!..
Кругом обман и коррупция, вот что скажу. Гадостно всё и там, и здесь, и вокруг.
Раньше наше жадное ТСЖ сдавало в аренду цокольное помещение под заведение с похвальным и строгим названием «Сакура». Я однажды забежал в это заведение и, не сбавляя темпа, так же высоко подкидывая ноги, не меняя на всякий случай выражения лица, выбежал оттуда прочь сию же секунду. Известного рода оказалась «Сакура».
Теперь я вспоминаю ее с тоской. Рис не вонял на весь дом, рыбу успевали сожрать практически сразу, термически не обрабатывая, прямо из холодильников. Подкисшие водоросли не гнили в чанах под окнами. Наверное, поэтому «Сакура» долго не протянула.
Теперь у нас ресторан грузинской кухни с каким-то гостеприимным и бессмысленным названием.
Ресторан грузинской кухни ишачит на сто восемнадцать процентов, вот что я вам доложу, двадцать пять замесов прогорклого шашлыка в час. Понюхав с недельку ароматы недружественного соседа-агрессора, заткнул все вентиляционные отверстия подушками, газетами, валенками и прочим хламом. Бесполезно. От пальто, в котором я иногда выхожу на улицу, клянчить мелочь у школьников, запах такой силы, что перекрывал аромат «Макдоналдса», который тоже, скажем прямо, не парфюм дю солей. Ярко-коричневая синтетика выходного костюма, в котором я изредка появляюсь на работе, пропиталась шашлычным духом так, что мне перестали верить все. Трудно симулировать брюшной тиф, если от тебя такой духан прёт, будто ты неделю куролесил на выгнутых пальцах под Геленджиком, выплясывая с ножом в зубах замысловатый танец полового влечения.
Завтра решил устроить всеобщий праздник и тревогу. Пройдусь по вдовым соседкам своим. Посмотрю в их раскосые от бухла глазыньки. Поспрашиваю за свою зажатую долю.
А то ведь я и разозлиться могу. И открою такую эскимосскую кулинарию с китовыми кишками и нерпичьим жиром с шикшей и ферментирующими слюнями, что и обо мне Балабанов фильм снимет.
На афише я, весь в липкой крови, буду в провшивевшей кухлянке вырезать ножом глаз у забитого на подъездной площадке моржа.
Клумба
Загадка моей сестры Кейт в том, что только она знает секрет красивой клумбы.
У меня вот очень красивые клумбы. Я несколько ударен по части роз, и клумбы у меня очень эффектные. Они как горящий Версаль. Когда первый этаж уже выгорел, а сверху падают багровые искры и хрусталь из окон. Эффектные.
И я готов орать в небо из-за этого. Потому как только у сестры Кейт может получиться немыслимая, несусветная красота на клумбе с ингредиентами: укроп, сухостой, какие-то три волосины сорняков, капуста и шалфей. Просто лечь на такую клумбу, и тебе пять лет.
Помню, что сначала я пробовал заниматься вредительством. Купил гнома садового. Подбросил этот ужас ей на клумбу. Ну, это ведь садовый гном. Такого вынеси на сцену театра «Метрополитен», и всё, Верди не спасёт, уносите солистку. Поставишь рядом с красивой женщиной такого гнома, и женщина согласится за тобой сразу пойти за гаражи, только «бентли» на сигнализацию поставит. Полезный предмет этот гном при истязании самооценки. Дешевит всё, что в радиусе его опухшего взгляда, в сорок три раза мгновенно. Если новый. Если старый, то женщина сбегает за деньгами.
Гном на клумбе Кейт заиграл так, что я его ударил палкой. Настолько гном преобразился в сторону Майоля.
Приглашение
Меня опять втянули в городскую жизнь. Вытянули обманом из моего дикого логова торопливыми обещаниями секса и десяти блюд из свинины. И ввергли по итогу в тоскливый бетонный ужас.
Не успели знаменосцы водрузить алые штандарты церемонии торжественного моего прибытия по малому палатинскому чину, не успел я пробежаться по мраморным залам, разбрасывая одежду из соболей, как в дверь звонок.
Ах ты ж, думаю, радость какая нечаянная! Так прямо и прошипел в щель для писем и газет, куда я обычно, как вы знаете, лаю, изображая несуществующую собаку…
Конечно же, всё было не так. Чего я вам постоянно вру?!
Не в щель я прошипел, а громово спросил посредством интеркома. У меня такой интерком установили в своё время, что очень громко он спрашивает. У соседа по лестничной площадке такой же громогласный агрегат. Одно время мы с соседом, выпив каждый у себя много вкусного и полезного джина, разговаривали, стоя у своих интеркомов, за жизнь. Очень удобно. Стоишь, упершись могучим лбом в кнопку переговорного устройства, и мычишь про обуявшие тебя тревоги. И сосед подхватывает всё это дело своим звериным воем, перечисляя уже свои прегрешения.
Так мы могли перекликаться гортанным клёкотом очень долго. Эхо до первого этажа долетало, дробясь и переплетаясь. Но потом в подъезд въехали два дизайнера-наркомана, которые услышали однажды наш диалог, возвращаясь после очередного своего пати, и чуть было не уверовали. Один так просто едва не рехнулся окончательно. Потом рассказывал всем, что именно голоса велели ему. Это когда он своего сожителя душил шарфом. Пришлось прекратить. Жалко.
Так вот, спрашиваю я через устройство о цели звонка, а сам разглядываю в монитор звонящих. Такая у меня привычка.
Редко кто решится приходить ко мне без зловещих замыслов. В глубине души я надеюсь, что однажды в дверь позвонит какой-нибудь приятный человек и, немного смущаясь, вручит мне чемодан денег. Пусть даже и по ошибке. Но пока в дверь барабанят с другими целями. Поэтому монитор.
– Мы хотим вручить вам приглашение!
– Повестку, что ль? – хрипло выдыхаю.
– Нет, приглашение на весёлый праздник!