– Вы кто?
– Мы из квартиры № …
– И?
– У нас будет праздник! Приходите! Откройте дверь, и мы вам вручим приглашение!
– Что за праздник? – сухо так интересуюсь.
– У нашего сына будет праздник обрезания!
Тут я немного растерялся. Меня никогда не звали на обрезание. Я вообще считаю, что обрезание трудно назвать радостным праздником. Что-то в этом мероприятии есть для меня лично настораживающее. И потом, что говорить виновнику торжества, с какими поздравительными словами входить в помещение? А если дело дойдёт до тостов? И не надо ли будет на всё это дело смотреть, сидючи в первом ряду? Хлопать в ладоши по итогам?..
Но и отказаться неудобно. Не пойду я на ваш чудесный праздник, потому что я… что?!
Открыл дверь, надеясь, что меня сейчас просто ударят по голове кастетом и без затей ограбят. Ага, дождёсся… Двумя руками принял приглашение и рассыпался в благодарностях.
Ничё, я сейчас пороюсь в своей генетической памяти и такой праздник через неделю отчубучу, всех позову, открыток таких понапишу, таких меток на стенах понаставлю, что всю неделю перед Днём первого оленёнка соседи мои свет не будут по вечерам включать, на сухомятке загнутся, двери начнут замуровывать, готовиться к долгожданному огненному вознесению.
Надо снова мне в поместье съезжать. Там хоть все свои.
На раёне
Специфика моего городского района заключается в том, что вот вышел я час назад из подъезда, прошел пару кварталов и понял, озираясь, что нет ничего в моём районе, что может быть удостоено определением «неестественный». Нет такого выверта, нет такого мозгового триппера, который бы не смотрелся в моем районе как влитой, как родной, как задуманный с основания, на этапе заточки карандашей для проектирования. Все, глядь, есть! Что только ни измысли, расправляя за спиной перепончатые крылья, всё в наличии: и то, и вон то, и те тоже, а этот вообще уже…
Люди зажигают электрический свет у себя в домах, кажется, только затем, чтобы поверить на минуту малую, что сейчас не XVI век. А потом коротнёт где-то, и все нормально, можно расстегиваться по полной.
Каждый может проделать подобный мысленный эксперимент со своим районом. И согласиться, разумеется, со мной немедленно.
ТСЖ
Сходил в ТСЖ на ночное, по обыкновению, собрание. Всё совещание просидел с внушающим надежду лицом. Кто-то обязательно должен сохранять спокойствие среди «Джентльмены, их всего двое! Один из них – калека, который завёл нас сюда на погибель, а второй – щенок, у которого я давно хотел узнать, какого цвета его потроха!»
Я жалею правление нашего ТСЖ. У них глаза, как у жены актёра кукольного театра. Который сорок лет, умело засунув по локоть руку в ватные задницы детских любимцев, заставляет всех этих зайчат, утят, поросят и лисичек говорить, прыгать, хлопать ресницами и размахивать ушами, перебирая внутри них пальцами.
То есть глаза у правления нашего ТСЖ полны и ужаса, и опыта, и немного болезненного удовольствия.
Пломбир на балконе
Когда я живу в городе, то с балкона могу видеть дом моего детства. И балкон моего детства я могу видеть.
Сорок семь лет колесить, чтобы вернуться к балкону, на котором я сидел, привязанный верёвкой за ногу.
Коммуналка была. Поэтому иногда мне на шею мама вешала табличку. У мамы был красивый почерк.
«Дорогие! Не кормите его! Он прекрасно позавтракал! Буду через час. 12.45».
«Дорогие соседи! Не давайте сыну воблу. Скоро буду!»
«Много капризничал, не пил рыбий жир – скажите ему, чтобы пил, а иначе не вырастет».
«Два яйца со стола разбила я, а не он. Верну сегодня же».
Я читать не мог, поэтому на всякий случай улыбался поверх таблички каждому подошедшему.
Иногда на табличке соседи что-то дописывали маме. Особенно любил вступать с мамой моей в оживлённую мной переписку старик Пломбир – бывший секретарь Троцкого, руководитель Московского троцкистского центра. Так-то его фамилия была Пломпер, но мне казалось, что Пломбир звучит гораздо красивее.
Из своих 149 лет старик отсидел лет двести. Но работал на радио. И там, а в случае, если его выпускали по недоразумению на свободу, и тут тоже, работал на радио.
Меня Пломбир очень любил. И писал на табличке: «Хороший мальчик», «Вёл себя хорошо», «Учится развязываться – обратите внимание!», «Считали до пяти – запомнил не всё», «Мы дали ему печенье, обещал угостить вас».
Однажды бабушка моя приехала внезапно из Таллина. В распахнутой шинели. Увидела меня с табличкой на шее и на коленях у бывшего руководителя троцкистского подполья – мы с ним конспиративно играли в «камень-ножницы-бумага». На полу рядом с нами лежал лицом вниз дядя Толик Галушин. Няньки у меня были первоклассные; сестра Пломбира, Ия Яковлевна, уже научила меня на идиш «штейн-шер-папир», что я азартно и выкрикивал.
На коммунальной кухне молча смотрели друг на друга два мира: бабушкин мир и мир Пломбира. Дядя Толик Галушин на коммунальных досках символизировал собой страну, за счастье которой пролито столько крови. Я с табличкой отвечал, вероятно, за будущее. Для полноты картины надо добавить, что во дворе стояла машина из гаража Геринга, на которой меня один раз возили в больницу, когда я проглотил две пуговицы. После войны прошло менее тридцати лет – это как от сейчас до Горбачёва.
На следующее утро бабушка отвела меня в детский сад. И детство моё кончилось на некоторое время.
Гипертекст
Вошёл сегодня в подъезд и прочёл сложное объявление:
«Лифт работает плохо… (от руки вписано: „вероятно, проблемы в электронике, возможно, крысы“), ради бога, не нажимайте в нём кнопки 6, 9, 14 этажей (от руки: „10, 5“). Были случаи долгих застреваний (от руки: „Женщина 1975 года рождения, застрявшая на 9 этаже, вы потеряли в лифте паспорт“). Починить лифт скоро не сможем. Наш техник пробовал, но сейчас он занят на другом объекте. Потерпите. Ваша Администрация ТСЖ (от руки: „Женщина, потерявшая паспорт, он вас ждёт в правлении, нам он не нужен“)».
Обычное для нашего дома объявление. В котором соединено всё: техника, наука, беспощадный фатум (возможно, крысы), религия, трагедия, таинственная драма женщины 1975 года рождения, загадка, к кому она приезжала с паспортом, то есть интрига, прогноз ситуации, анализ кадровых проблем и призыв к терпению.
Как мы понимаем, пред нами гипертекст.
Посильно дополнил его, вписав в объявление: «В нашем доме нет 14 этажа, спасибо, покарай вас всех Господь!»
«Мини-купер»
Господи! господи…
Одумайтесь.
И если увидите меня за привычным моим занятием – беганьем в полуспущенных кальсонах по двору, отбиваясь от льстивых домочадцев, – то не спешите осуждать. О, не спешите!
Потому как моё традиционное беспокойство – оно о вас же. Хотя вы этого, очевидно, не очень достойны.
Когда в паркинге появился первый «мини-купер» – я, привычно выгнув бровь свою соболиную, простил. Желваки только под загорелой кожей заходили.
Какой дом без ручного дизайнера или, скажем, клубного активиста? Или жиголо с претензией на газовых разведёнок? Без забавника эдакого?..
Конечно, я хмурился, крутя цигарку из «Коммерсанта-Дэйли». Конечно, прикуривая от огонька махру, судачили мы с банковскими мужиками, усмехаясь в усы, пахнущие «Пенхалигонсом»: вот, мол, завёлся пидорас тут, теперь как люди европейского склада живём. Погутарим эдак, да и по норам своим. У всех интересы, культурный досуг, не до коллективного осуждения креативных деятелей, не до манифестаций.
А тут – бац, бац, бац! Уже четвёртый «мини-купер».
Опускаются руки.
Боржоми
Приехал в родной город и всё же пошёл в грузинский ресторан, затаившийся в подвале нашего ТСЖ.
Две шуршащие змеюки грелись у нас в подвале – косметическое заведение «Сакура», обеспечивающее загар всем окрестным тунеядкам, и кавказский трактир, обеспечивающий этим же тунеядкам досуг и море чувственных соблазнов в лице любого желающего.
Теперь змеюка осталась одна, сменила кожу и притаилась.
А раньше лютовал ресторан, говорю. Провонял весь мой подъезд своими купатами и кебабами. Даже у меня, застарелого химика, глаза слезились, а от пальто моего несло так, что однажды группа ошалевших алкоголиков занюхивала мной свою парковую водочку.
Трижды и ещё раз по трижды бросался я на приступ картвельской твердыни и отбегал прочь, тяжело водя рваными боками. Жиробаранье марево не рассеивалось, а всё сгущалось. И в нём, меж слоистых дымов, бродили по квартире мои беззащитные домашние, спотыкаясь о тела ослабевших и выбывших.
Потом я поставил прямо у входа в заведение машину скорой помощи с распахнутыми дверцами и куском отвратительной зелёной клеёнки на асфальте чуть поодаль. И вентиляция у грузин вдруг странным образом заработала. А мне, радостно смущённому, прямо на лифте привезли спецталон, по предъявлению которого я могу в ресторане делать буквально всё, включая экстремизм в составе группы лиц с привлечением труда несовершеннолетних.
Решил проверить сегодня мандат в деле и, надев чистое, пробежавшись проворно пальцами по всевозможным пуговицам, вошёл в зловещие чертоги.
Я люблю уездные рестораны. В них можно ожидать всего, чего угодно. А это мне нравится. Могут накормить, а могут и бутылкой по башке прямо над дымящимся борщом отоварить. Лотерея. А ты ведь только поинтересовался фальцетом насчёт наличия мраморной говядины. Ты ведь с дамой – кандидатом физико-математических наук, а вдруг уже лежишь, томно раскинув руки, на раскисших опилках, и тебя волокут за ноги чьи-то небритые братья под усталые визги крашеных шалав.
Иногда можно отделаться легким отравлением или задушевной беседой с официантом-девочкой, а потом – потеря сознания и алименты. Это не страшно. Ведь иной раз можно очнуться и выпасть из багажника.
Вокруг туман, горы и догорает чей-то «крузер» у обрыва. А ты босиком на сизом инее, над тобой небо и орлы, а впереди яма и совершенно ясные перспективы встретить Новый год в колодк