– Эй! – крикнул кто-то. Другие вскочили. Ли держал на изготовку топорик.
– Вот и вы, – сказал я. – А это я.
– Генри!
– Боже!
– Генри! Это же Генри Флетчер!
Я узнал голос Тома. Вот и он сам, прямо передо мной.
– Том, – сказал я.
Он протянул ко мне руки.
– Рад тебя видеть, Том.
– Рад видеть меня? – Он крепко стиснул мои плечи.
Ли оттащил его, завернул меня в шерстяную кофту. Том смеялся, хрипло и радостно.
– Генри, Генри! Хэнк, мальчик мой, ты как?
– Замерз.
Дженнингс подбросил сучьев. Он улыбался и что-то говорил, может, мне, может, другим, не знаю. Ли снова оттащил Тома и поправил на мне кофту. Костер задымил, я закашлялся и чуть не упал.
Ли подхватил меня, усадил рядом с костром. Остальные смотрели, вылупив глаза. Костер пылал перед навесом из сучьев – так жарко, что горели и мокрые дрова.
– Генри, ты что, доплыл до берега?
Я кивнул.
– Боже, Генри, мы ведь кружили на том месте, искали тебя, но не заметили! Наверно, ты проплыл мимо.
Я помотал головой, но Ли сказал:
– Замолчите, давайте скорей разотрем ему ноги. Не видите, он весь синий, сейчас помрет, если не отогреть. И говорить не может. Положите его у костра. Он все расскажет позже.
Меня уложили перед открытым краем навеса, у самого огня, освободили от водорослей и растерли рубашками. Я был весь в песке, и казалось, с меня сдирают кожу, но это было почти не больно. Я оживал. Наконец-то можно расслабиться. От огня шел жар, как от печки. Он накатывал волнами, медленно проникал внутрь. Мне было хорошо, как никогда. Я протянул руку к самому огню, и Том поддержал ее. Ли кончил растирать мне ноги, укутал их шерстяным одеялом.
– Г-где вы раздобыли с-столько одежи? – выговорил я.
– В лодке было полным-полно, – ответил Дженнингс.
Том положил мою руку и поднял к огню другую.
– Не представляешь, как я рад тебя видеть. Ух!
– Верно, – сказал Дженнингс. – Надо было послушать, как он ревел. Прямо страх брал.
– Мне было худо, ужасно худо. Но теперь все отлично. Не поверишь, как я рад. Уж не помню, когда так радовался.
– Чертовски жаль, что мы проморгали тебя в тумане, – сказал Дженнингс. – Ты бы добрался с нами в лодке без всяких хлопот. Места было вдоволь.
При этих словах Томпсон и другие загоготали.
– Меня подобрали японцы, – сказал я.
– Что? – завопил Дженнингс.
Я, как мог, рассказал про капитана и про его расспросы.
– Он сказал, мы направляемся на Каталину, и тогда я спрыгнул за борт.
– Спрыгнул за борт?
– Да.
– И поплыл?
– Да.
– Ничего себе!
– А лодку на берегу видел?
– Как ты выплыл в такой прибой?
Я с трудом рассортировал вопросы по порядку.
– Переплыл. Увидел лодку на берегу, отдохнул под ней. Догадался, что вы здесь. – Я с любопытством взглянул на них. – Как вам удалось пристать?
Ответил, разумеется, Дженнингс.
– Когда подбили шлюп, мы перебрались в двойку, все, кроме Ли – он свалился за борт. Остальные даже не намокли. Вытащили Ли, стали ждать тебя, но не нашли, а Томпсон сказал, что видел, как на тебя упала мачта. Мы решили, что ты утонул, и стали грести к берегу.
– Как вам удалось пристать? – повторил я.
– Это все Томпсон. Лодка под нами осела почти до воды, так что, когда он увидел, что в море впадает ручей и прибой там чуть послабее, он велел мне и Ли прыгать за борт и плыть самим. Это было не сахар – хотя, думаю, тебе объяснять не надо. Томпсон выбрал волну поменьше и мастерски въехал на ней прямо на песок. На это стоило поглядеть…
Томпсон ухмыльнулся:
– Нам повезло с волной.
– …Так что, кроме Ли и меня под конец, никто даже не промок. Но ты! Сколько же ты плыл!
– Порядком, – согласился я и лег на бок, чтобы согреться равномерно. Одеяло вбирало тепло и не отпускало его от меня. Я счастливо слушал голоса, уже не трудясь вникать в смысл.
Днем Том несколько раз будил меня, проверял, не стало ли мне хуже. Я что-то бормотал спросонок, и он отставал. Когда я первый раз проснулся сам, то почувствовал, что отлежал руку. Пришлось перевернуться на своем сучковатом ложе и растирать ее – это оказалось здорово больно. Обе руки ломило. Я оперся на локоть и огляделся. Почти стемнело. Снаружи падал мокрый снег, снежинки пробивались сквозь крышу из веток. Мои спутники были в шалаше, сидели или лежали на хворосте, который Ли заготовил на ночь. Сам Ли точил топор; он увидел, что я проснулся, и подбросил веток в огонь. Томпсон и матросы спали. У меня озябла спина. Я перекатился на бок, подставил ее огню и ощутил касание тепла. Том и Дженнингс сумрачно глядели в костер.
Навес стоял на излучине ручья, в яме из-под вывороченных корней дерева. Корни эти и сейчас торчали рядом с нашим навесом, добавляя защиты от ветра. Деревья вокруг были высокие, выше расселины, вершины их качались и кивали. Я повернулся к огню и свернулся калачиком. Ручей журчал, огонь пыхал и шипел, деревья шумели на свои деревянные голоса. Я уснул.
Когда я опять проснулся, был вечер. Снег, похоже, кончился. Мы раскочегарили костер и уселись вокруг. Томпсон вынул из мешка последнюю буханку и разделил на семерых. Даже у Кэтрин я не ел такого вкусного хлеба, как этот, отсыревший и затхлый. Том вытащил из заплечного мешка несколько вяленых рыбешек и тоже разделил. Ли вскипятил кружку воды и пустил по кругу. Заметив Томов мешок, я спросил:
– А книги целы?
– Ага. Даже не промокли.
– Хорошо.
Ветер над расселиной крепчал, в вышине стремительно неслись облака. Наши спутники, чтобы скоротать время, неторопливо обсуждали, что делать дальше. Мне пришлось подробно рассказать, как я плыл. Потом снова принялись решать, как быть. Сошлись на том, чтобы, если шторм разыграется или, наоборот, совсем утихнет, бросить лодку и идти вдоль путей. Дженнингс сказал, что по дороге у них припрятана еда и что сушей можно добраться без хлопот. Мы с Томом можем идти с ними или двинуться на север – до Онофре, заверил Ли, всего несколько миль. Том кивнул:
– Мы пойдем домой.
Наступила тишина. Дженнингс попросил меня снова описать японского капитана, и я рассказал все, что помню. Когда я упомянул про кольцо, все брезгливо скривились, но я видел, что они по-своему рады лишнему подтверждению японской продажности. Том нахмурился, будто не хотел, чтобы я давал такие подтверждения. Потом стали рассказывать байки про жизнь на Каталине. Мне было интересно, только я все время клевал носом. Потом я заснул и, несмотря на холод и сырость, проспал несколько часов. Проснулся за полночь. Сна как не бывало. Я вытащил из-под себя ветку и бросил ее на уголья. Она сразу занялась. В ее свете я увидел спутников: они лежали под навесом, по другую сторону от костра. К своему удивлению, я заметил, что свет отражается в их зрачках: все, кроме Дженнингса и Томпсона, бодрствовали и ждали рассвета. Ноги у меня окоченели, все тело болело и саднило, сон куда-то улетучился. Я пристроил пятки поближе к угольям. Часы тянулись долго-долго – еще один промежуток из тех, что рассказчики обычно выкидывают, хотя, по себе знаю, путешествие во многом проходит именно так: томительное ожидание и полная невозможность что-либо делать. Ли подбросил еще ветку рядом с моей, она зашипела, от нее пошел пар, потом появились язычки пламени и взяли ее в оборот.
Много веток обуглилось, прежде чем призрачный свет штормового утра отодвинул от навеса черные борта расселины. Снова посыпал снег, мокрые снежинки таяли, едва касаясь земли. По осунувшимся лицам спутников я видел, что они продрогли и голодны не меньше моего. Ли встал нарубить еще дров. Остальные тоже встали, вышли справить нужду или размять ноги.
Вернулся Ли, бросил на угли веток и выругался на дым.
– С тем же успехом можно идти прямо сейчас, – сказал он. – Зарядило надолго, нет никакого смысла пересиживать еще день.
Томпсон и матросы, похоже, считали иначе, но Дженнингс сказал:
– У реки Тен-Пост мы припрятали еду и одежду. Шалаш вроде этого можно построить и там. Хоть будет что поесть.
– Далеко это отсюда? – спросил Томпсон.
– Миль пять.
– Далековато по такой погоде.
– Да, но дойти можно. А эти двое будут в Онофре к полудню.
Томпсон не стал спорить, и все быстро собрались уходить. Я приуныл. Дженнингс, видя это, рассмеялся и подарил мне свои кальсоны – плотные, белые, они свисали на мне ниже пят и были еще чуть сыроваты.
– В них и в кофте ты не замерзнешь.
– Спасибо, мистер Дженнингс.
– Не за что. Это из-за нас ты искупался. Туго тебе пришлось.
– Еще не все позади, – сказал Том, глядя на летящий снег.
Мы прошли по расселине, пока она не перешла в обычную лесную прогалину, и остановились. С деревьев капало, ветер выл. Я со страхом чувствовал, как холод от босых ступней поднимается вверх к лодыжкам. Я так намерзся, что боялся дать дуба.
Прощались торопливо.
– Мы скоро снова заглянем в Онофре, – сказал Дженнингс. – Тогда и одежу заберу.
– А мэр будет ждать вашего ответа, – напомнил Тому Ли.
Мы пообещали, что будем готовы к их приезду, и они, помявшись немного, скрылись за деревьями. Мы с Томом повернули на север. Вскоре перед нами открылась корявая, проросшая травой асфальтовая дорога, и Том объявил, что надо идти по ней.
– Может, лучше поднимемся к автостраде?
– Там место открытое. Ветер небось так и свистит.
– Да, но здесь тоже ветрено. А идти там легче.
– Может быть. Как твои ноги? Но наверху холоднее. К тому же вдоль этой дороги, как дойдем до прибрежного парка, будет несколько уборных из шлакоблоков. Если понадобится, сможем отдохнуть в одной из них. В двух у меня запасены дрова.
– Согласен.
Дорога состояла из отдельных асфальтовых пятачков среди лесной растительности. То и дело путь перегораживали овраги. Шли мы медленно, я совсем не чувствовал ног. Переставлять их превратилось в тяжелый труд. Том старался закрывать меня от ветра и поддерживал под левую руку. Не помню, где мы шли, но под конец оказались на открытой местности, заросшей невысоким кустарником, который шумел на ветру. Отсюда было видно море, и ветер ударил с новой силой.