комок под ложечкой рассосался. Я приземлился и чуть не вмазался лицом в ствол. Всегда так: только размечтаешься, сразу получаешь сучком по морде.
Мелисса наклонилась над озерцом и, придерживая волосы, пила прямо из ключа.
– Ну, я пошел, – резко объявил я.
– Мне без тебя отсюда не вылезти, – сказала она, не глядя в мою сторону.
Я чуть было не посоветовал ей спуститься по каньону и пройти долиной, тогда ей никакая помощь не понадобится, но сдержался.
Почти весь обратный путь прошел в молчании. Подъем оказался трудным, мы оба перепачкались. Мелисса не позволяла ее поддерживать, только когда не могла справиться сама – может быть, помнила, как я ссаживал ее с уступа по дороге вниз. Чем больше я думал – как она со мной обошлась, тем больше злился. И только представить, что я по-прежнему ее хотел! Да я полный кретин, а Шенксы – те же воры. Мусорщики. Шпионы.
Крысы помоечные! Мало того, мне никакими силами не удастся вытянуть у них нужные сведения.
По Бейзилонскому хребту мы шли на расстоянии нескольких деревьев друг от друга.
– Дальше я доберусь без твоей помощи, – холодно объявила Мелисса. – Можешь возвращаться в свою разлюбезную долину.
Я молча развернулся и начал спускаться напрямик, без дороги. Мелисса рассмеялась мне вслед. Кипя от злости, я спрятался за деревом и немного обождал; потом повернул обратно к дому Шенксов и дал кругаля, чтобы подойти с севера. Я шел крадучись, стараясь укрываться за деревьями. Сквозь развилку в сосне видно было все их мрачное жилище. Эддисон стоял у дверей и оживленно беседовал с Мелиссой. Она указывала на долину и смеялась, Эддисон кивал. На нем была длинная, засаленная коричневая куртка (как раз к волосам). Закончив говорить с Мелиссой, он впустил ее в дом, хлопнув напоследок по заду. Потом зашагал в лес, на север, разминувшись со мной всего на несколько стволов. Между деревьями шла еле заметная тропка – небось сам Эддисон ее и протоптал, когда ходил на север, – и я на цыпочках двинулся по ней, глядя под ноги, чтобы не наступить на сучок. Через некоторое время я снова увидел Эддисона, быстро свернул с тропинки и, тяжело дыша, затаился за елкой. Когда я высунул голову из-за дерева, он все еще шел вперед; я обогнул ствол и перебежками двинулся через лес, ступая на пятки, в грязь или на сосновые иголки, поднимая колени, как в танце, чтобы не наступить на сучок или не зашуршать листьями. После каждой лихорадочной перебежки я нырял за дерево и высматривал Эддисона. Пока все шло хорошо: он даже не заподозрил, что за ним идут. Выскочив из укрытия, я бежал в ту сторону, где, мне казалось, получится бесшумнее. Постепенно я вошел во вкус. Мало того что мне было не страшно – мне было весело. После того дерьма, в которое окунули меня Эддисон с Мелиссой, было по-настоящему приятно утереть ему нос – переиграть его в его же игре.
Приятно было неслышно скользить между деревьями – словно выслеживаешь зверя, только лучше, потому что никакой зверь не позволил бы так за собой идти. Любая нормальная зверюга мигом бы меня учуяла, только б я ее и видел. А человека выслеживать легко. Я даже мог наметить заранее, с какого боку буду к нему подкрадываться, а потом сменить направление и подбираться с другой стороны. Вроде игры в прятки, только теперь в ней были настоящие ставки.
На полпути через долину Сан-Матео я вдруг вспомнил, что впереди река, мост через нее только один, и это, естественно, открытое место, так что я не смогу прокрасться за Эддисоном следом. Придется дойти до моста, там отпустить его вперед, выждать, а потом быстро перебежать мост, спрятаться за деревьями и, если повезет, высмотреть его и наверстать потерянное расстояние.
Я все еще прокручивал в голове, как это лучше сделать, когда Эд вышел на берег реки Сан-Матео значительно ниже моста. Я с размаху плюхнулся на живот, спрятался за первым попавшимся деревом – это был эвкалипт, тонковатый, чтобы за ним прятаться, – и стал думать, что же Эддисон будет делать дальше. Он озирался, даже в мою сторону взглянул, поэтому я сжался и спрятал голову за ствол. Теперь я ничего не видел. Шершавая эвкалиптовая кора пахла смолой, я тяжело дышал, пялясь на нее и боясь высунуть нос из-за дерева. Услышал он меня? При этой мысли пульс начал выбивать дробь, точно дятел на дереве, вся радость от погони за человеком улетучилась. Я лежал плашмя, стараясь не шуршать нависшими надо мной эвкалиптовыми ветвями, потом, затаив дыхание, выглянул из-за дерева одним глазком.
Эда не было. Я высунул всю голову, но все равно его не увидел. Я встал, и тут услышал идущий от реки шум мотора. Эд все еще стоял на берегу и, глядя в сторону моря, махал рукой. Я застыл. Эд так ни разу и не обернулся. Вскоре между деревьями я различил лодку, в которой сидели трое. Она шла без весел – на корме у нее был подвешен мотор. На средней банке сидел японец. Лодка приблизилась к берегу, тот, что сидел на носу, встал, спрыгнул на берег и помог Эду закрепить причальный конец за дерево.
Пока остальные вылезали из лодки, я по-кошачьи перебирался от дерева к дереву и, наконец, сполз на животе по толстой подстилке из листьев эвкалипта и сосновых иголок к толстой сосне, всего в трех или четырех деревьях от них. Здесь, под низкими ветками, за толстым стволом, я был укрыт надежно.
Японец – он был похож на моего капитана, только ростом ниже – вытащил из лодки белый матерчатый мешок, перехваченный сверху веревкой. Протянул Эду. Потом они спрашивали, Эд отвечал. Я слышал голоса, особенно голос японца, но не мог разобрать ни слова. Я затаил дыхание и ругался про себя черными словами. До них было рукой подать – я не осмеливался подобраться ближе, – и все-таки невозможно было разобрать ничего, кроме случайных «вы» и «мы». Я мог уловить только тон разговора. До них было не дальше, чем до Кэтрин со Стивом, когда я подслушал их ссору, но эти-то говорили на берегу реки, а течение хоть и не сильно шумело, но все же заглушало голоса. Так я узнал, что на берегу реки ничего толком не подслушаешь. Выходит, вся погоня была зря. Я не мог поверить в свое невезение. У меня на глазах Эд говорит с японцами, может быть, как раз о том, что я хочу узнать; я там, где хотел быть, на расстоянии не больше длины четырех лодок. И все без толку. Мне хотелось уткнуться носом в сосновую хвою и зареветь.
Временами кто-нибудь из мусорщиков (я решил, что это мусорщики, хотя одеты они были как деревенские) смеялся и более громким голосом подначивал Эда. «Дураков легко дурить», – сказал один. Эд хохотнул. «Через месяц-два это к нам вернется», – сказал другой, указывая на Эдов мешок. «По крайней мере обратно к нашим девкам», – заржал первый. Японец переводил взгляд с одного на другого, не улыбаясь и не жестикулируя. Он задал Эду еще несколько вопросов, и Эд, надо думать, на них ответил – он стоял спиной, так что его голоса я не слышал вообще.
Потом у меня на глазах трое вернулись в лодку, Эд отвязал причальный конец, оттолкнул лодку от берега и остался стоять, глядя вниз по течению. Лодка мгновенно скрылась из виду, но я слышал, как заработал мотор.
И все. Я не узнал ровным счетом ничего нового. Я ткнулся лицом в палую хвою и сжал зубами несколько иголок.
Эд недолго смотрел вслед лодке – через минуту-две он прошагал мимо меня. Я еще немного полежал, затаившись, потом встал и пошел за ним. Мне было до того худо, что временами я ударял кулаком по стоящим на пути деревьям. Эд куда-то подевался. Я замедлил шаг. Злоба и разочарование душили меня, и я не знал, хочу ли следить за ним до самого дома. Что толку? Однако одному плестись в Онофре было бы еще хуже. Я снова побежал по лесу длинным косыми перебежками.
Я так и не увидел Эда, пока он не выскочил на меня и не сбил с ног. Он вытащил из-за пояса нож и навалился на меня, но я успел откатиться и лягнул его в запястье, извернулся и лягнул в колено, вскочил, изловчился схватить его за горло. Он ударился о дерево и зашатался; я выхватил мешок из его левой руки, увернулся от ножа и, держа тяжелый маленький мешок на изготовку, словно дубину, быстро отступил назад.
– Стой, где стоишь, иначе убегу, только ты этот мешок и видел! – выкрикнул я и, почти не думая, продолжил: – Я проворней тебя, ты меня не догонишь. В лесу за мной никому не угнаться.
Я победно расхохотался, глядя ему в лицо, потому что сказал правду, и он это знал. Я самый резвый в долине, я сумел вырваться от Эддисона с его ножом среди деревьев даже раньше, чем успел что-нибудь сообразить, или подумать, или почувствовать. Эд все это понимал. Наконец-то, наконец-то Эддисон Шенкс у меня в руках.
Он левой рукой потер шею, глядя на меня с ненавистью пойманного в силок хорька.
– Чего тебе надо? – спросил он.
– Не много. Мне не нужен твой мешок, хотя, судя по весу, там целая куча серебра, а может, чего получше, а?
Может, я и не угадал, что в мешке, но одно было точно – Эд хочет получить мешок обратно. Он двинулся вперед, я отступил на несколько шагов назад и вправо, за деревья.
– Тому, Джону, Рафаэлю и остальным будет любопытно заглянуть в этот мешок и послушать, что я расскажу.
– Чего тебе надо? – проскрежетал он.
Я бесстрашно встретил его ненавидящий взгляд. Сказал:
– Мне не нравится, как вы со мной обошлись.
Нож в его руке дернулся. Не стоит говорить ему все, что я знаю.
– Я хочу видеть, как японцы высаживаются в округе Ориндж. Мне известно, что они это делают, известно, что ты с ними заодно. Я хочу знать, где и когда они высадятся в следующий раз.
Он взглянул изумленно и опустил руку с ножом. Потом ухмыльнулся (глаза его горели ненавистью), и меня передернуло.
– Ты ведь водишь дружбу с другими ребятами. С младшим Николеном, Мендесом и другими.
– Я сам по себе.
– Следите за мной, да? Готов поспорить, что Джону Николену ничего об этом не известно.
Я потряс мешком:
– Скажи мне, когда и где, Эд, или я возвращаюсь с этим в долину и ты больше не посмеешь туда сунуться.
– Еще как посмею.
– Хочешь попробовать?