– Выкладывай, Петя, – нетерпеливо предложил Мамонтов, подавшись вперед на своей скамейке. – Голова у тебя большая, светлая. Поделись со мной мыслями, которые там бродят.
– Петр я, а не Петя, – строптиво уточнил белобрысый.
– Пусть Петр, мне без разницы, – милостиво кивнул Мамонтов. – Так что все-таки случилось на дороге, Петр? Что произошло между той девушкой в белой шубе и твоим другом?
– Не друг он мне! Пусть себе таких друзей эти… гомеопаты разные заводят!
Неожиданно Черныш, который до сих пор не вмешивался в допрос, сорвался с места и, подскочив к упрямцу, схватил его за уши, чтобы с силой ударить затылком о стену.
Мамонтов подумал, что начальник охраны, несмотря на высокий оклад, должно быть, все же очень скучает по своей прежней государственной службе, где мог колотить чужими головами о стены хоть целый рабочий день без перерыва на обед.
– Отвечать на вопросы! Смотреть в глаза! – шипел он, разбрызгивая слюну во все стороны.
Реакция Петра оказалась несколько замедленной. Для начала он еще разок обстоятельно сплюнул себе под ноги – теперь уже кровью. Затем, по-прежнему не спеша, положил свободную руку на плечи Черныша. Впечатление дружеского объятия продлилось очень недолго. С силой рванув обидчика на себя, Петр одновременно придал своей белобрысой голове бодливый наклон, после чего произошло звучное столкновение двух крепких мужских лбов. В результате пленник остался стоять на ногах, а Черныш, как только сближение завершилось, плюхнулся на задницу и оторопело оглянулся на Мамонтова, как бы прося у него защиты. Тот отвел взгляд, предоставляя подчиненному защищать свою честь и достоинство самостоятельно.
– Ох..! – слабо воскликнул Черныш на вдохе, после чего исторг с судорожно выпущенным воздухом: —… рана!
Если он надеялся, что столь жалкий призыв будет услышан за толстенной дверью, то подобная наивность никак не вязалась с его славным гэбэшным прошлым. Припомнив, как громко приходится людям кричать в застенках, чтобы обратить на себя внимание, Черныш набрал в грудь побольше воздуха и снова разинул рот, теперь уже во всю ширину.
– Не надо пока охраны, – повелительно рыкнул Мамонтов, в глазах которого Черныш упал окончательно, да так низко, что его впору было землицей забрасывать. Мысленно решив, что с Полканом надо кончать, он почувствовал такое облегчение, что продолжал уже почти безмятежным тоном: – Здесь я отдаю приказы, не забывай. Велю порвать эту гоп-компанию на куски, тогда и рви! А пока что мы просто беседуем… Так, Петр? – Дождавшись от того неопределенного пожатия плечами, он вкрадчиво предложил: – Ну, не томи душу, рассказывай. Что ты видел? Как все было?
– А ничего особенного не было, – буркнул белобрысый парень. – Ехали мы по дороге… Быстровато, конечно, врать не буду… Тут джип этот нарисовался. Ну и приключился небольшой… этот… катаклизм… Колесо он пропорол, что ли…
– Дальше, – потребовал Мамонтов, неодобрительно косясь на поднявшегося Черныша, безуспешно пытавшегося принять прежнюю начальственную позу. – Что было дальше?
– А дальше мы опять ехали, только уже мимо, – туманно пояснил Петр. – Ну, гаденыш этот… – он кивнул в сторону Романа, – … увидел деваху возле джипа и поскакал к ней вприпрыжку. Сам я видеть ничего не видел, они за машиной общались, но гаденыш Рома мне потом хвастал, что секс с эротикой между ними приключился. Жаловался еще: деваха, мол, заразная оказалась. У нее это… как его?.. матка взбесившаяся.
– Бешенство матки? Так он выразился?
– Во! – коротко подтвердил Петр.
– Поня-а-а-атно.
Взгляд Мамонтова переметнулся на смазливого брюнета, и был он столь тяжел, что того отбросило к стенке, а голос его сделался таким сдавленным, словно он вдруг очутился под тем самым злополучным джипом, мимо которого не смог проехать.
– Она сама предложила! – выдавил из себя Роман. – Я ничего такого не хотел! – При этом он рванулся вперед, как бы для того, чтобы упасть перед Мамонтовым на колени, но наручники вынудили его остаться на месте, страдальчески подвывающего, корчащегося, гримасничающего.
– Жаль, что у тебя самого матки нет, – процедил Мамонтов. Он откинулся на спинку скамейки и разглядывал Романа с брезгливым любопытством человека, наблюдающего за предсмертной агонией какого-нибудь отвратительного насекомого. – Но это не беда, – продолжал он, то ли кривясь, то ли ухмыляясь. – У тебя тоже найдется, что можно вывернуть наизнанку… Верно я говорю? – Мамонтов внезапно возвысил голос и взглянул на начальника своей охраны.
Черныш, застигнутый врасплох, вздрогнул, но тут же зловеще заулыбался и подтвердил:
– Верно! Скучать перед смертью мы этому секс-террористу не дадим, обещаю.
Роман моментально забыл про прихваченную зубастым браслетом руку и перестал скулить, боясь пропустить хоть слово. Его губы сравнялись цветом с бледным лицом, а глаза превратились в две большущие темные дырки, напоминающие мышиные норы. Заглядывать в них Мамонтову было совершенно неинтересно.
– Пусть утащат этот кусок дерьма подальше, – велел он.
Призывно бухнув кулаком в железную дверь, Черныш дождался появления двух своих бойцов и распорядился, указав на Романа:
– Взять!
Тот задергался в сильных руках охранников так неистово, словно предпочитал остаться прикованным к стене подвала навеки, изображая из себя Прометея.
– Отпустите! – звонко голосил он. – Ничего у меня с той девушкой не было! Я все наврал! Похвастаться захотелось!
– Пусть заткнется, – поморщился Мамонтов.
Он вспомнил, что не курил уже около часа. Приподняв одной рукой брюхо, покоящееся на коленях, он кое-как запустил два пальца в тесный карман брюк, и, кряхтя, извлек сигаретную пачку.
За это время один из бойцов успел приблизиться к вопящему Роману и коротко ткнуть его большим пальцем в сонную артерию. Он как раз отстегивал руку обмякшего пленника от трубы, когда Мамонтов щелкнул зажигалкой и поднес к ней сигарету. А с появлением первого облачка сизого дыма прозвучал вопрос подчеркнуто исполнительного Черныша:
– Куда его?
– К сараю, – сказал Мамонтов. – Туда, где Семеныч дрова для камина заготавливает.
– И что дальше?
– Потом скажу. Пока что подкормите нашего гостя досыта. Ишь, худенький какой…
– Как… подкормить? – опешил Черныш. – Чем?
– Да уж не печеньем с чаем, – хохотнул Мамонтов и вдруг подмигнул девушке, на которую до сих пор вообще не обращал внимания.
Попала дуреха в подвал за компанию, прицепом, и к истории с Дашей не могла иметь никакого отношения. Осунувшаяся, худая, растрепанная, она вызывала у Мамонтова странную смесь брезгливости и любопытства. Один ее наряд чего стоил!
Жалкие лохмотья того, что когда-то являлось колготами, неряшливо торчали из голенищ ее ботинок и никак не могли сойти за гольфики, даже самые плохонькие. Но зато сами ноги! Оценив видимую их часть, Мамонтов мысленно продолжил их до известного места, откуда они растут, и подумал, что такая девушка и без «платформы» запросто перешагнет метровый заборчик, не зацепив его при этом.
Его заинтересованный взгляд скользнул выше. Наброшенная задом наперед шинель была затасканной и грязной. Однако представлять, что испытывает ее нежная голая кожа при соприкосновении с грубым ворсом военного сукна, Мамонтову было отчего-то приятно. Он машинально провел пятерней по колючему подбородку, и ему вдруг представилось, что это ее пальцы. Или ее плечо… грудь… живот… Вся она, как следует отмытая, чистенькая, гладкая. И, уж конечно, без этой дурацкой шинели, которую Мамонтову все сильнее хотелось сорвать с незнакомки.
После этого еще одно сильное желание возникло у Мамонтова. Объяснить, что именно ожидает Романа в скором будущем, он решил почему-то именно этой девушке. Она лучше всех присутствующих могла оценить его замысел.
Черныш, например, до сих пор не вник в задумку хозяина. Целую минуту, пока тот задумчиво разглядывал пленницу, он что-то напряженно соображал, а когда заговорил, то выглядел дурак дураком:
– Значит, не печеньем с чаем угощать нашего гостя. Ясно. – Черныш понимающе кивнул, но тут же пожал плечами и воскликнул с недоуменным отчаянием: – Так чем же все-таки накормить эту сволочь?
– А вафельками, – весело пояснил Мамонтов, подмигнув боевой девчонке в шинели вторично.
– Вафельками? – Хотя лицо Черныша окаменело от умственного напряжения, он не смог придумать ничего лучше, чем тупо переспрашивать хозяина, ожидая, что тот наконец подбросит ему хоть какую-нибудь подсказку.
«Попугай хренов!» – подумал Мамонтов и заорал, выронив сигарету изо рта:
– Вот именно! Вафельками! Вафлями! Теми самыми, которыми он Дашу угощал! Пусть знает, каково ей было!
Надрывный крик моментально спровоцировал кашель, который согнул его пополам. И это было очень своевременно. Потому что присутствующие могли списать выступившие на его глазах слезы на удушье, но могли истолковать их и как-нибудь иначе.
А одним из девизов Мамонтова была фраза, произнесенная грузином в старинном военном фильме: «Мужчина не плачет, мужчина огорчается». Мамонтов сам придумал логичное продолжение этому лозунгу, и звучало оно так: «… и тогда этот мужчина сильно огорчает своих обидчиков».
Только разве можно быть безжалостным со слезами на глазах?
Нашлись бы у Эльки сейчас сочувствующие слушатели, ох и порассказала бы она им о своих мытарствах! Но таковых рядом не наблюдалось, поэтому приходилось утешать себя самой.
Гнала плохие мысли прочь, а хорошим не давала сгинуть бесследно. Внушала себе: ты выкрутишься, Элька, ты обязательно выкрутишься, ты выйдешь из этого жуткого подвала целой и невредимой. Почему? А потому что сын тебя дома ждет, Антошка. А еще потому, что ангел-хранитель у тебя есть, тоже, наверное, на сынишку похожий, но умеющий отводить всяческие напасти и творить чудеса. Конечно, ангел, кто же еще? Иначе как бы удалось Эльке выскользнуть из всех коварных ловушек, которые подготовила ей судьба-злодейка?