В соседней комнате телефонный разговор закончился, и Оливер включил телевизор. Однако большинство каналов уже кончили работать, и, в конце концов, он тоже решил идти спать. Она слышала, как он ходил по комнате, выключая лампы, а затем направился в ванную. Она положила книгу. Шаги Оливера пересекли небольшую площадку и остановились перед дверью в ее спальню. Она слышала, как повернулась ручка, и дверь открылась. В проеме возникла его долговязая фигура, силуэт которой выделялся на фоне ярко освещенного коридора.
— Еще не спишь?
— Нет, — ответила Виктория.
Они говорили тихо, чтобы не разбудить спящего ребенка. Оливер, оставив дверь открытой, подошел к кровати и сел на край.
— Звонил приятелю. Ничего важного.
— Я тебе постелила.
— Знаю, уже видел.
Похоже, уходить он не собирался.
— А что ты собираешься делать завтра? — спросила она. — С Томасом?
Он улыбнулся:
— Я решу это завтра. — Он дотронулся до книги. — Что читаешь?
Это была книга в мягком переплете. Виктория показала ему обложку.
— Это одна из тех книг, которые можно перечитывать вновь и вновь. Примерно раз в год. Я беру ее и как будто снова встречаюсь со старым другом.
Оливер прочитал заглавие вслух:
— «Орлиные годы».
— Читал?
— Может быть.
— Ее написал человек по имени Родди Данбит. В ней рассказывается о жизни маленького мальчика в Шотландии между двумя мировыми войнами. Это автобиографическая книга. Он пишет о себе и своих братьях, которые росли в прекрасном доме под названием Бенхойл.
Оливер положил руку на ее запястье. Ладонь была теплая, пальцы сильные, и ласковое прикосновение было очень нежным.
— Это было где-то в Сазерленде. Вокруг дома высились горы, а рядом плескалось их собственное озеро. У него был сокол, который прилетал и брал пищу прямо из его рта…
Его рука поползла вверх по ее обнаженной руке, слегка надавливая и массируя.
— …и ручная утка, и собака по кличке Берти, которая любила яблоки…
— Я тоже люблю яблоки, — сказал Оливер.
Он взял длинную прядь волос с ее шеи и положил на подушку. Она слышала, как громко бьется ее сердце. Кожа в том месте, где он ее гладил, как будто горела. Она продолжала говорить, отчаянно стараясь звуком своего голоса заглушить эти тревожные отклики плоти.
— …там была поляна у водопада, куда они часто ездили на пикники. И еще ручей, бежавший через пляж, а в горах водилось много оленей. Он пишет, что водопад был сердцем Бенхойла.
Оливер наклонился и поцеловал ее в губы, и поток слов, наконец, прекратился. Она знала, что он все равно ее не слушает. Потом он отбросил покрывавшие ее одеяла и просунул руки ей под спину; его губы оторвались от ее рта и, пройдясь по щеке, приникли к ямке на шее.
— Оливер…
Она произнесла его имя и остановилась. Когда он ушел от нее три года назад, она вся как бы застыла, но сейчас под тяжестью и теплом его тела она согрелась, ее решимость растаяла, и в ней пробудились давно забытые инстинкты. Она было подумала «ну, нет» и уперлась руками в его плечи, стараясь оттолкнуть его, но он был в тысячу раз сильнее, и ее слабое сопротивление было жалким и бессмысленным, как попытка сбросить с себя огромное дерево.
— Оливер, нет.
Она могла бы и не произносить эти слова вслух. Он просто продолжал нежно ласкать ее, и скоро руки ее, как бы сами собой, сползли с его плеч и под курткой обвились вокруг его спины. От него пахло чистотой и бельем, высушенным на свежем воздухе. Она почувствовала на себе, сквозь тонкую хлопковую рубашку, его грудную клетку, твердые мускулы под кожей. Услышала, как он сказал:
— Теперь ты уже не притворяешься.
Последние остатки здравого смысла заставили ее сказать:
— Оливер, здесь Томас…
Ей показалось, что ее слова его позабавили и он беззвучно смеется. Он отодвинулся от нее и встал, возвышаясь над ней во весь свой рост.
— Это легко устроить, — сказал он и поднял ее на руки так же легко и просто, как носил собственного сына. Ей казалось, что она невесома, что у нее кружится голова, и стены ее спальни вдруг завертелись и поплыли, и он понес ее сквозь открытую дверь через освещенную площадку в темноту свежепроветренной маленькой гардеробной. Она все еще пахла камфарой, и кровать, на которую он ее опустил, была узкой и жесткой; шторы шевелил легкий ветерок, а накрахмаленная наволочка, когда она коснулась ее шеи, оказалась прохладной.
Вглядываясь в темноту, где с трудом можно было различить его лицо, она сказала:
— Я не хотела, чтобы это случилось.
— Зато я хотел, — сказал Оливер, а она подумала, что ей надо бы рассердиться, но теперь уже слишком поздно. Потому что теперь она уже хотела этого.
Много позже — а она знала, что это было много позже, потому что она слышала перезвон каминных часов, которые пробили два, — Оливер поднялся на локте и склонился над Викторией, ища в темноте пиджак, чтобы достать из кармана сигареты и зажигалку. Язычок пламени на секунду осветил небольшую гардеробную, потом в ней снова воцарилась благодатная темнота, и виден был лишь кончик горящей сигареты.
Она лежала на его полусогнутой руке, положив голову ему на оголенное плечо.
— Хочешь, будем строить планы?
— Какие планы?
— О том, что мы будем делать завтра. Ты, я и Томас.
— Разве я еду с вами?
— Конечно.
— Разве я сказала «да»?
Он засмеялся и, поцеловав ее, сказал «да».
— Я не хочу больше страдать.
— Не нужно так бояться. Тебе вообще нечего бояться. Просто небольшой отпуск, перемена обстановки. Много смеха. Много любви.
Виктория не ответила. Ей нечего было сказать, мысли ее путались. Она только знала, что в первый раз с тех пор, как он оставил ее тогда, она снова обрела чувство покоя и умиротворенности. И завтра или послезавтра она уедет с Оливером. Она снова доверилась ему. На радость или на горе. А вдруг в этот раз что-нибудь да получится. Вдруг он переменился? И теперь все сложится иначе? Если он сумел так сильно привязаться к Тому, то есть вероятность, что он сможет отнестись серьезно и к другим людям. Понять, что такое верность и постоянство, что такое любовь. Но как бы там ни было, жребий брошен. Назад дороги нет.
Она глубоко вздохнула, но вздохнула скорее от сумятицы в голове, нежели оттого, что чувствовала себя несчастной.
— Куда же мы поедем?
— Куда ты захочешь. Интересно, есть ли пепельница в этом темном чулане?
Виктория, протянув руку, нащупала пепельницу, которая, она знала, стоит на тумбочке, и протянула ее Оливеру.
— Как называется место, о котором ты лепетала, когда так упорно старалась не поддаться страсти и уклониться от любовных объятий? То место, которое описывается в «Орлиных годах»?
— Бенхойл.
— Хочешь туда поехать?
— Но это невозможно.
— А почему бы и нет?
— Это же не гостиница. Мы не знакомы с людьми, которые там живут.
— Я знаком. Виктория, святая простота.
— Что ты хочешь сказать?
— Я знаком с Родди Данбитом. Мы встретились два года назад. Сидели рядом на одном из унылых обедов, устроенных телевидением в честь получавших премии писателей. Он был награжден за его последнюю книгу, а мне вручили пустяковую статуэтку за телесценарий о Севилье. Но не в этом дело. Главное, мы сидели там в окружении безмозглых старлеток и алчных, как акулы, агентов и радовались тому, что судьба свела нас вместе. К концу вечера мы уже были друзья до гроба, и он изо всех сил приглашал меня в Бенхойл. До сих пор я еще не воспользовался его приглашением, так что, если хочешь, мы вполне можем поехать к нему в гости.
— Ты это серьезно?
— Вполне.
— Ты уверен, что это были не пустые слова, которые люди говорят друг другу после приятного вечера, а потом начисто забывают или даже жалеют о сказанном до конца жизни?
— Нет-нет, он не из тех, кто бросает слова на ветер. Он даже дал мне свою визитную карточку этаким старомодным манером. Я могу найти его телефон и позвонить.
— Ты думаешь, он вспомнит тебя?
— Конечно, вспомнит. Я скажу, что хотел бы приехать к нему погостить на несколько дней с женой и ребенком.
— Не кажется ли тебе, что гостей получится слишком много? Да, к тому же, я тебе не жена.
— Тогда я скажу, что еду с любовницей и ребенком. Он будет в восторге. В нем есть что-то раблезианское. Он тебе понравится. Он очень толстый и всегда чрезмерно, но вежливо навеселе. Во всяком случае, так было в тот вечер к концу обеда. Но даже в пьяном состоянии Родди Данбит в десять раз обаятельнее, чем большинство мужчин, трезвых как стеклышко.
— Сазерленд далеко, и ехать туда придется долго.
Оливер воткнул сигарету в пепельницу и потушил ее. Он снова перегнулся через Викторию и поставил пепельницу на пол. Она почувствовала, что улыбается в темноте, и сказала:
— Ты знаешь, я думаю, что с гораздо большим удовольствием поеду в Бенхойл, чем куда бы то ни было.
— Ты забыла еще кое-что упомянуть. Ты едешь в Бенхойл со мной.
— И Томасом.
— Ты едешь в Бенхойл со мной и Томасом.
— Ничего лучше я и вообразить не могу.
Оливер нежно положил руку ей на живот; медленно-медленно его рука заскользила вверх по ее телу, а потом легла на маленькую обнаженную грудь.
— А я могу, — сказал он.
5. ВОСКРЕСЕНЬЕ
В середине февраля пришли зимние холода. На Рождество было солнечно, а в Новый год тихо и тепло, и все последующие зимние дни текли медленно и безбурно, с небольшими дождями и легкими морозцами. «Наверное, нам повезет», — говорили не очень сведущие люди, однако пастухи и фермеры с гор, умудренные опытом, думали иначе. Они приглядывались к небу, принюхивались к ветру и знали, что худшее еще впереди. Зима просто притаилась. Она выжидала.
Настоящие морозы грянули в начале месяца. После этого пошел снег, затем подули штормовые ветра. «Пришли прямо с Урала», — говорил Родди Данбит, прислушиваясь к завыванию пронизывающего ветра с моря. Море стало серым, свирепым и мрачным, как аспидно-серый мокрый шифер; волны прибоя с белыми гребнями наб