ить, но уже уверен — тебя ждет необыкновенное, волнующее зрелище, гораздо лучше того, что ты когда-нибудь видел.
Он поднялся с кровати, подошел к окну и распахнул его навстречу холодному утреннему воздуху. Чайки с криком кружили над трубой видавшего виды рыбацкого судна, уходившего в открытое море навстречу западному ветру.
На той стороне темно-синей воды высились покрытые снегом холмы, внизу под ним был садик отеля и узкая полоска пляжа. Он смотрел на Викторию и своего сына Томаса. Они не замечали, что он наблюдает за ними. Он видел, как Томас, устав играть с песком, поднялся и направился по пляжу к Виктории. Она протянула к нему руки, прижала к себе, и ее густые светлые волосы скрыли круглую румяную мордашку Томаса.
Сочетание этой умилительной сцены и его собственного состояния эйфории наполнило Оливера незнакомым чувством покоя. Он знал, что чувство это мимолетно; оно может продлиться день, или только час или два. Но вдруг ему показалось, что мир стал как-то светлее и радостнее; что самый незначительный эпизод может приобрести огромную значимость; что привязанность может превратиться в любовь, а любовь — затасканное слово — в страсть.
Оливер, закрыв окно, пошел вниз по лестнице сообщить им приятную новость.
8. ЧЕТВЕРГ
Мисс Риджуей, безукоризненный личный секретарь неопределенного возраста, без четверти девять утра уже сидела за своим столом, когда Джон Данбит появился из лифта на девятом этаже нового административного здания «Ридженси-хаус» и вошел в роскошные элегантные помещения, занимаемые корпорацией «Варбург инвестмент корпорейшн».
Когда он появился в дверях, она подняла голову, сохраняя как всегда вежливое и невозмутимое выражение лица.
— Доброе утро, мистер Данбит.
— Здравствуйте.
У него еще никогда не было секретарши, которую он называл бы полным именем, и иногда это официальное «мисс Риджуей» застревало у него в горле. Ведь они работали вместе уже несколько месяцев, и ему было бы гораздо легче и приятнее называть ее Мэри, или Дафной, или как-то еще. Но все дело в том, что он даже не удосужился узнать ее имя, к тому же в ее манере держаться было что-то настолько строгое и официальное, что у него не хватало смелости спросить, как ее зовут.
Иногда, глядя на нее, когда она сидела, положив одну красивую ногу на другую, и писала то, что он диктовал, безукоризненной скорописью, он старался представить себе ее частную жизнь. Может быть, она заботится о престарелой матери или любит делать добрые дела? Или ходит на концерты в Альберт-Холл? Или ездит в отпуск во Флоренцию? Или, подобно секретарше из какого-то фильма, снимает очки и распускает свои тусклые мышиного цвета волосы, принимая любовников и предаваясь необузданным страстям? Он был уверен, что никогда этого не узнает.
— Как прошла поездка? — спросила она.
— Хорошо. Вот только самолет опоздал вчера вечером. Нам пришлось задержаться в Риме.
— Вы получили телеграмму? Ту, что от вашего отца?
Она окинула взглядом его темный костюм и черный галстук.
— Да. Спасибо.
— Она пришла во вторник утром. Я подумала, вы захотите ее прочитать. Я тут же переправила копию в Бахрейн. Оригинал лежит у вас на столе вместе с личными письмами… — Джон прошел в свой кабинет, и мисс Риджуей поднялась со стула и проследовала за ним… — и вчерашним номером «Таймс», в котором было напечатано это сообщение. Я подумала, вы захотите прочитать его.
Она предусмотрела все. Он снова сказал «спасибо», открыл портфель, вынул отчет и двенадцать листов писчей бумаги, исписанных его аккуратных почерком, которые он написал в самолете, когда возвращался в Лондон.
— Пригласите одну из машинисток. Вице-президент хочет иметь этот материал как можно скорее. Когда придет мистер Роджерсон, попросите его позвонить мне. — Он взглянул на свой письменный стол. — А сегодняшний номер «Уолл-стрит джорнал»?
— Здесь, мистер Данбит.
— Мне нужна также «Файнэншл таймс». У меня не было времени купить ее. — Мисс Риджуей пошла к двери, но он окликнул ее. Она вернулась, и он дал ей еще несколько газет. — Если можно, найдите, пожалуйста, информацию о техасской компании под названием «Олбрайт»; она производит буровые работы в Ливии. И отправьте телекс шейху Мустафе Саиду, и это… и это…
— Это все? — спросила мисс Риджуей минуту спустя.
— Пока все. — Он улыбнулся. — Я буду вам очень благодарен, если вы принесете большую чашку черного кофе.
Мисс Риджуей понимающе улыбнулась.
— Сейчас принесу, — сказала она и вышла из кабинета, бесшумно закрыв за собой дверь.
Он сидел за своим полированным столом, раздумывая о том, с чего бы начать. На подносе с входящими лежала высокая стопка бумаг, письма были аккуратно скреплены с относящимися к ним документами и положены — он это знал — в порядке срочности, самые срочные наверху. Три личных письма вложены в середину его книги для записей. Промокательная бумага, как и всегда, свежая и абсолютно чистая. Тут же лежал вчерашний номер «Таймс».
Он взял трубку зеленого аппарата и позвонил по внутреннему телефону.
— Попросите мистера Гарднера.
Он прижал трубку подбородком к груди и в ожидании Гарднера открыл газету на последней странице.
— Говорит Джон Данбит. Он еще не пришел?
— Он пришел, но в данный момент его нет на месте. Передать ему, чтобы он вам позвонил?
— Да, пожалуйста.
Он положил трубку.
«ДАНБИТ. 16 февраля в Бенхойле, Сазерленд, на 68-м году жизни скоропостижно скончался подполковник Джон Ретбон Данбит, связист Камеронского полка шотландских горцев. Заупокойная служба в приходской церкви в Кригане в 10.30 утра в четверг, 19-го февраля».
Он помнил дядю: высокий, худощавый, настоящий отставной военный, с бледно-голубыми глазами, с носом, похожим на нос корабля. Его длинные ноги, которые легко взбирались на холм, поросший высоким, доходящим до колен вереском; его страсть к рыбалке и охоте на куропаток; его любовь к своей земле. Они никогда не были очень близки, но все равно Джон ощущал потерю, как и должно быть, когда уходит из жизни человек, с которым ты связан кровными родственными узами.
Он отложил газету, вынул телеграмму от отца и прочитал еще раз текст, который уже читал в Бахрейне два дня тому назад:
«ТВОЙ ДЯДЯ ДЖОК СКОНЧАЛСЯ ОТ СЕРДЕЧНОГО ПРИСТУПА В БЕНХОЙЛЕ В ПОНЕДЕЛЬНИК 16 ФЕВРАЛЯ ТЧК ПОХОРОНЫ КРИГАНЕ 10.30 ЧЕТВЕРГ УТРОМ 19 ФЕВРАЛЯ ТЧК БУДЕМ БЛАГОДАРНЫ ЕСЛИ СМОЖЕШЬ ПРЕДСТАВИТЬ МАМУ И МЕНЯ НА ПОХОРОНАХ ТЧК ОТЕЦ».
Он уже послал телеграмму из Бахрейна родителям в Колорадо с объяснением, почему не сможет выполнить просьбу отца. А также в Бенхойл для Родди с выражением сочувствия и такими же объяснениями, а перед отъездом из Бахрейна нашел время написать Родди еще и письмо с соболезнованиями, которое отправил почтой первого класса по прибытии в аэропорт Хитроу.
Остались еще два письма: одно, написанное от руки, другое — напечатанное на машинке. Он взял первое и стал его вскрывать, но вдруг остановился. Его внимание привлекли особенности самого написания. Написано старомодным пером авторучки, черными чернилами, прописные буквы выписаны очень четко. Он посмотрел на штамп и увидел «Криган» и дату — десятое февраля.
Он почувствовал спазм в животе. Кровь стынет в жилах, говаривал отец, когда Джон был маленьким и пугался чего-то незнакомого. Так вот как это бывает, когда кровь стынет в жилах.
Он вскрыл конверт и вынул письмо. Его подозрения подтвердились. Письмо было от Джока Данбита.
«Бенхойл
Криган
Сазерленд
среда, 9 февраля.
Дорогой Джон!
Твой отец пишет мне, что ты вернулся в Англию и работаешь в Лондоне. Я не знаю твоего домашнего адреса, поэтому пишу тебе на работу.
Прошло уже много времени с тех пор, как ты гостил у нас. Я просматривал записи в книге гостей, и кажется мне, это было лет десять назад. Я понимаю, ты очень занятой человек. Но если у тебя будет хоть несколько свободных дней и ты вспомнишь о нас, приезжай к нам на север и погости в Бенхойле. К нам можно лететь или доехать поездом с Юстонского вокзала в Лондоне до Инвернесса, а я или Родди там тебя встретим. До Кригана тоже ходят поезда, но очень редко, и можно потерять несколько часов. У нас была очень теплая зима, но, мне кажется, холода еще впереди. Лучше сейчас, чем весной, когда поздние морозы губят молодых куропаток.
Сообщи мне, что ты думаешь по этому поводу и когда тебе будет удобно навестить нас.
С нетерпением жду встречи с тобой.
С наилучшими пожеланиями, любящий тебя
Неожиданное, как снег на голову, прибытие этого экстраординарного приглашения; совпадение по времени; то, что оно было написано всего за несколько дней до рокового сердечного приступа, — все это очень взволновало Джона. Он откинулся на спинку стула и прочитал письмо от начала до конца, сознательно ища некий внутренний смысл между тщательно прописанными и присущими только Джоку высокопарными словами и оборотами. Но не нашел ничего.
Кажется, это было десять лет назад.
Да, десять лет назад. Он вспомнил себя восемнадцатилетним, когда обучение в веллингтонской школе было позади, а впереди его ждали все радости Кембриджа. Тогда он провел в Бенхойле часть летних каникул вместе с отцом. С тех пор он там не бывал.
Наверное, он должен бы чувствовать себя виноватым, что так долго не приезжал в Бенхойл. Но за это время столько всего произошло в его жизни! Кембридж, потом Нью-Йорк, Гарвард, а каникулы — либо в Колорадо на ранчо с отцом, либо в Аспене, на лыжном курорте. А затем в его жизнь вошла Лайза, и тогда все свое свободное время и силы он стал тратить на то, чтобы наладить семейную жизнь. Всячески ублажать и развлекать Лайзу, требовавшую удовольствий и роскоши, для которой (его жена ни минуты не сомневалась) она была создана. Женитьба на Лайзе означала конец отдыху в Колорадо. Жизнь на ранчо казалась ей скучной, а для катания на лыжах Лайза была слишком хрупкой и слабой. Она обожала солнце, и они отправлялись на остров Антигуа, на Багамы или на острова Вест-Индии, где Джон скучал по горам и старался сохранить физическую форму, занимаясь подводным плаванием или парусным спортом.