Ты снова об этом, потому что…
Бумажная балерина из сказки. Ей не было ничего предначертано судьбой. Только солдатику было.
Хочешь, еще раз почитаем эту сказку?
Лучше я крысиного яда наемся.
Раз так, ладно.
Худи я все-таки оставлю. Здесь она целее будет.
Хорошо. Приятно, когда признают, что ты права. Даже в мелочах. Даже изредка.
Им обоим за шестьдесят.
Он по-прежнему торгует автомобилями. Она снова вышла на работу, вполне отдавая себе отчет, что слишком стара и неопытна, что карьерных высот ей не достичь. Дела у ее юридической фирмы идут достаточно хорошо, чтобы держать в штате умеренно компетентную сотрудницу, воплощающую собой фигуру матери, суровой, но отзывчивой. Помимо участия в тяжбах, от нее ожидают, чтобы она подстегивала и ставила на место мужчин – сыновей чопорных, благовоспитанных и до безумия позитивных матерей.
За ней закрепилась репутация сварливой, но ужасно симпатичной пожилой дамы – она и не подозревала, что это будет ее так расстраивать.
Он беспокоится из-за падения продаж. Нынче никто не хочет покупать американские машины.
Оба они сегодняшний вечер – как и большинство своих вечеров – проводят дома.
Он единственный на всем свете, кто видит в ней ее саму, кто знает, что она не всегда была старой. Бет с Тревором ее любят, но слишком уж явно требуют от нее быть только бабушкой – надежной, безобидной и бесконечно доброй.
Скоро им предстоит снова удивить друг друга – на сей раз поводом станет бесповоротное угасание. А затем и смерть – сначала одного, потом другого.
Психотерапевт советует ей об этом не думать, и она очень старается.
Вот они, сидят на диване в гостиной. Они разожгли камин. Только что закончился фильм, который они смотрели на своем большом телевизоре. Его протез (титановый, по-своему красивый, не чета тому неуклюжему приспособлению цвета лейкопластыря, что он носил в колледже) стоит у камина. На экране бегут финальные титры.
– Можешь считать меня старомодной, но мне нравятся фильмы со счастливым концом, – говорит она.
А конец, к которому подошли мы, тоже счастливый? – глядя на титры, задумывается он.
На свой скромный, домашний лад он кажется вполне счастливым. А кроме того, счастливые концы в их жизни уже случались.
Чего стоит, к примеру, тот вечер у него в общежитии сорок лет назад, когда, сняв одежду, он обнажил свое увечье; когда она не стала, не в пример множеству других девиц, уверять его, будто это ерунда. И то, что любовью они занялись только на следующий вечер, и что, когда они на следующий вечер занимались любовью, он уже наполовину влюбился в нее за то, что она умела на него смотреть и принимать его изъян.
Это был счастливый конец.
Или то, как она вошла к нему в палату, и он внезапно, с поразительной ясностью понял, что ему необходимо видеть ее и никого другого. Что только она выручит его из беды и отведет домой.
Или вспомнить, как Тревор признался ему в своей ориентации, когда во время вечеринки в честь обручения Бет они сидели вдвоем, пили бренди и курили сигары; как он осознал, что ему, отцу, Тревор открылся первому (вроде бы обычно о таких вещах сначала говорят сестре или матери?); как Тревор дал ему шанс обнять дрожащего и напуганного сына, уверить его, что будет относиться к нему по-прежнему, почувствовать, как сын благодарно уткнулся лицом ему в грудь.
Это был еще один счастливый конец.
И таких он помнил с десяток. Например, как тогда в походе, когда первые утренние лучи коснулись скалы Хаф-Доум и он понял, что четырехлетняя Бет впервые в жизни постигла невероятную ясность красоты. Как они всей семьей промокли до нитки под сильнейшим дождем и, раз уж все равно было нечего терять, принялись плясать, разбрызгивая лужи.
А еще это селфи от Бет, полученное меньше часа назад, – они с Дэном, ее мужем, сидя в обычный будний вечер (ребенок, должно быть, уже спал) у себя на кухне, улыбались, щека к щеке, в айфон Бет; подписан снимок был совсем коротко: «Ц.»
Никто не просил ее ничего присылать без всякого повода, в этот самый обыкновенный вечер. Она сделала это не потому, что иначе огорчила бы родителей. Ей просто хотелось показаться с мужем отцу и матери, дать им знать, где она сейчас и с кем. Похоже, это важно для нее, их младшей, мастерице огрызнуться и сказать что-нибудь поперек. Ей двадцать четыре, она, очевидно, счастлива замужем (пожалуйста, Бет, оставайся счастливой, даже если замужем не останешься); она не хочет терять из виду родителей и теряться из их поля зрения. Она знает, что впереди у нее много очень разных вечеров, и коль скоро не от нее зависит, от каких ждать радости, а от каких горя, почему бы не поделиться одним из моментов нынешнего, когда она молода и полна жизни, когда они с Дэном (очкариком с короткой щетиной на лице, по уши влюбленным в молодую жену) уложили ребенка и вместе готовят ужин в своей тесной квартирке в Нью-Хейвене.
Счастливые концы. Их так много, что все не пересчитать.
Они вдвоем сидят на диване, в камине горит огонь. «Пора спать», – говорит жена, и он соглашается, что, правда, пора, но давай через несколько минут, когда догорит и погаснет огонь.
Она встает с дивана и подходит к камину поворошить угли. Пошевелив кочергой, она видит – и готова в этом поклясться… видит среди угасающих огоньков нечто маленькое и живое, крошечный круглый сгусток чего-то, чему она не находит иного названья, чем жизнь. Мигом позже это нечто вспыхивает и сгорает язычком пламени.
Она не спрашивает, видел ли он то, что видела она. Но между ними давно установилась телепатическая связь, и ее хватает, чтобы он ответил: «Да», не имея ни малейшего представления, с чем соглашается.
Чудовища
Чудовище вы точно встречали. Он стоял перед вами в очереди в круглосуточном магазине, чтобы расплатиться за сигареты и вяленые мясные палочки, заигрывая попутно с недовольного вида кассиршей родом с Ямайки. Сидел напротив вас в идущем в Бруклин вагоне метро маршрута «G», ссутулясь и выставив напоказ сплошь покрытые татуировками жилистые руки. Под крэком и коксом, до противного веселый, устраивал вечеринку «для своих», куда вас уговорила пойти подруга и куда вы пошли, потому что еще не готовы перейти в категорию девушек, которые на такие вечеринки больше не ходят.
Возможно, вы даже предлагали ему себя.
Потому, что вам осточертели парни, которые, прежде чем лечь с вами в постель (они ровно так и выражаются: «лечь в постель»), хотят получше вас узнать, которые виновато интересуются, не рано ли они кончили, которые назавтра звонят и говорят, как им с вами было здорово.
Или потому, что вас начинает тревожить, что близится отправление того самого поезда; что, хотя вы сами по доброй воле выбрали для себя другой состав, имеющий назначением замужество и материнство, тот самый поезд отвезет своих пассажиров в края зеленеющих лужаек, откуда мало кто возвращается; что те немногие, кто попытается из тех краев вернуться, обнаружат, что за их тамошних двадцать лет здесь дома минуло каких-то несколько дней и теперь им дико и неуютно оказаться на вечеринке, на которой еще накануне они чувствовали бы себя как рыбы в воде.
Или потому, что верите, по-настоящему верите, что способны загладить ущерб, нанесенный кем-то другим нервному сухощавому красавцу с сигаретами и мясными палочками, угрюмому юноше из подземки, бойкому бесстыдному краснобаю, у которого, на кого бы он ни смотрел, во взгляде читается вопрос: Ты тупой или мудак? – он просто не представляет, что на свете бывают люди, не относящиеся ни к той, ни к другой категории.
Красавица была старшей из трех сестер. Когда отец, собираясь по делам в город, спросил дочерей, каких гостинцев им привезти, две младшие сказали, что хотят шелковые чулки, нижние юбки, кружева и ленты.
А Красавица попросила привезти ей одну-единственную розу – такую же, какую запросто можно было срезать с любого из полудюжины кустов в пяти шагах от их дома.
Этим она хотела сказать: привезите мне из дальних краев то, что я легко добыла бы себе и здесь. Сокровище я прошу не из алчности, ведь откуда алчности взяться, когда я могу исполнить свое желание за пару минут с помощью простых садовых ножниц. Мне важнее, что вы не забудете про гостинец, а не его цена; попросив о редкой и дорогой вещи, вместо знака внимания я получу лишь исполненное поручение.
Быть может, еще она хотела сказать: Неужели вы и вправду думаете, будто от нового платья или ленточки для волос будет какой-то прок? Неужели надеетесь, что они хотя бы на йоту исправят еще не совсем безнадежных мужчин, которых в нашей деревне и с десяток едва наберется? Или дадут мне хоть крошечный шанс не выйти в конце концов замуж за мясника Клода или за сухорукого Анри? Вы в самом деле думаете, будто юбка может быть средством от безысходности?
Я лучше попрошу розу.
Отец всего этого не понимал. Скромность желания Красавицы удивила и огорчила его. Он долго откладывал деньги на эту поездку: наконец-то нашелся потенциальный покупатель на доильный аппарат придуманной им принципиально новой конструкции; в кои-то веки у него назначена деловая встреча. Он лелеял мысль возвратиться из рабочей поездки навьюченным подарками, что твой раджа.
А больше ты, Красавица, ничего не хочешь?
Ничего.
Точно ничего? А то еще расстроишься, глядя как Шери с Мэделин примеряют обновки.
Нет. Мне не нужно ничего, кроме розы.
Бессмысленно было объяснять отцу, что просьбы Шери и Мэделин бестолковы, что они от силы пару раз наденут свои новые платья и ленты на деревенские танцы, а потом, прикованные к дому хозяйством и детьми, сложат их в комод, чтобы время от времени доставать и разглядывать с тоскою и сожалением; в конце концов, шелка и лен так поест моль, что их останется только выбросить.
А с Красавицы довольно и одной розы. Своим острым и трезвым, не в пример сестрицам, умом она понимала: нет смысла приобретать что-то, чего у нее еще нет, ведь все ее будущее отчетливо и бесповоротно прочитывалось на щедро унавоженных улицах деревни, в похабных ухмылках молодого трубочиста и в заискивающем молчании мельникова подручного.