Есть вещи, которых мы не замечаем, пока они под рукой.
Часы, например. Они вообще кажутся лишними. Мы на них совсем не смотрим. Не обращаем внимания. Спросите себя, давно вы смотрели на часы. И не вспомните. А если, приняв душ, вы забыли их в ванной, все встает на свои места. Часы, оказывается, очень нужны. Вы постоянно на них смотрите. Просто этого не замечаете.
Так и ваше лицо. Если вы не женщина, подвинутая на собственной внешности, вы не замечаете своего лица. Оно как часы. Вы видите его утром в зеркале, когда умываетесь. Отраженным в черном окне вагона метро. В витрине магазина, в зеркале в приемной шефа. Вы его не замечаете. Ну разве что растрепанные волосы. Поправили и забыли.
И вот эти привычные отражения исчезли. Их не стало. Нет зеркала для бритья, нет вагона метро. Всего двое суток — а мне трудно вспомнить, как оно выглядит, мое лицо. И меня это совершенно не тяготит.
Человек без лица — кто сказал, что это плохо?
Это было бы замечательно. Если бы было возможно. Потому что так не бывает. Потому что на место твоего лица тут же встает чужое.
Всматриваться в собственное лицо у нас нет времени. А в чужие? Тоже что-то мешает.
Так, схватили нечто на бегу мельком. Самые общие черты. Посмотришь подольше и повнимательнее — человек задергается, как будто у него что-то не так.
Вот Света, например. Вся в углах, волосы светлые, стрижка — и этого довольно. Ну голос еще хриплый, грубоватый. Больше она разглядеть не дала. А я не настаивал. Потому что этого вполне достаточно для обычной жизни — общее впечатление, приблизительный образ, место на полке, ярлычок. Появляется человек или ты случайно вспомнил о нем — он обозначен, ты знаешь, как он выглядит, этого довольно. Для работы, для общения, для секса.
Есть очень маленький период, пока ярлычок не прилип намертво, не застыл. Есть шанс обрести себя без отражений и зеркал.
Я подумал, что такое возможно, когда Крис отправил нас со Светой поискать, не растет ли чего-нибудь съедобное в этом тропическом лесу.
И вот когда мы остались вдвоем в джунглях, мне показалось…»
Что-то помешало пишущему эти заметки для себя.
Или он сам вовремя остановился.
3
А миног что-то не видно.
Или Крис с Тёмой так и не нашли то место под развесистым, в пять обхватов, деревом, на котором провели прошлую ночь.
Полдня бродили по топям болотным, перемазались и вымокли, похожие деревья с мохнатыми стволами видели, похожих на черных скользких змей миног — нет.
На обратном пути им немножко повезло. Набрели на поваленное дерево, все усыпанное огромными виноградными улитками. А еще Тёма под старым пнем нашел что-то вроде неглубокой пещеры — и там штук двадцать мелких речных крабов.
Все было запечено на углях и съедено в основном Тартареном. Катя к улиткам и маленьким, в угольных панцирях, крабам не притронулась. Может быть потому, что печеные улитки похожи были на кусочки резины. А крабы вообще-то мало чем отличались от больших пауков.
В общем, если бы не Тёма…
В сумке его обнаружилась еще одна совершенно необходимая вещь — складной котелок литра на полтора. Тёма вскипятил в нем воду из ручья, и каждый по очереди получил возможность выпить крышечку бульона из кубиков и съесть пару сухарей.
Поход Юнга со Светой принес незрелые плоды бананов. Две связки маленьких, крепких, кривых зеленых «пальчиков». А также пару ананасов и несколько горстей незрелых абрикосов.
Абрикосы были кислыми, их выбросили в реку. Деревянные ананасы прожевать было невозможно. Зеленые бананы, запеченные на углях, по вкусу походили на мороженую картошку и были, в общем, съедобны.
Их даже Катя попробовала.
— Ну вот, — уплетая печеные бананы один за другим, сказал Тартарен Юнгу, — странное место. Нет плодоносящих бананов. А это что? Может, если еще поискать, найдется что-нибудь повкусней и пожелтее?
— Я теперь знаю, почему вокруг этой поляны примерно на полкилометра только банановый подрост, кусты, а деревьев нет совсем, — не отвечая Тартарену, заметил Юнг.
— А я не знаю, в чем причина, и знать не хочу, — отозвался Тартарен. — Только я задолбался вычищать этот твой банановый подрост. Это как салат на грядке разравнивать. Только каждый лист по два метра — и этим вашим ножиком его пилить надо минут по десять каждый.
— А еще этот кустарник с острыми листьями, — пожаловалась Катя. — Он такой пахучий. Меня бабушка заставляла полоскать горло такой вот гадостью, когда я болела ангиной в детстве. У меня на нее аллергия.
— Так что же ты такое открыл? — спросил Юнга Крис.
— Года три назад на этом берегу был сильный лесной пожар. Бушевал он часов десять. Все деревья начисто выгорели. Остались только пни. Вон вроде этого, — Юнг показал на обугленный обрубок, торчащий кариозным черным зубом. — Прекратился пожар так же внезапно, как и начался. Вниз огонь не пошел — берег слишком высок. А вот почему он не пошел выше — не знаю. Может быть, ливень его остановил.
Тартарен звонко хлопнул себя по щеке, посмотрел на останки мошки.
— А что же еще могло огонь остановить? Ясное дело — ливень. Мы теперь знаем, какие тут ливни бывают.
— Да. Если он вспыхнул и погас по естественным причинам.
— А по каким же еще?
— Не знаю.
— А с чего ты решил, что пожар был три года назад? — спросил Крис.
— Примерно таков возраст этой растительности, — показал Юнг на окружающие их заросли, коротко посмотрев при этом в сторону Светы.
Посмотрел и удивился.
Может, ему показалось. Но Свете, похоже, все эти его открытия изрядно надоели за время совместных поисков тропических фруктов. Хотя, пока были вместе, она слушала его с интересом. Вопросы задавала. Кивала в ответ. И смотрела как-то… Не один там был интерес к его знаниям и теориям — это точно. А теперь…
Ну да! На его объяснения морщится, скучая. И явно благосклонно смотрит на подкалывающего его Тартарена.
— Ну и к чему ты нам все это рассказываешь? — спросил Тартарен. — Думаешь, бананы от твоих рассказов быстрее созреют?
Светка, поглядывающая на Тартарена кокетливо, после этих его слов громко засмеялась.
Польщенный Тартарен повел плечами.
— Бананы не созреют, — помрачнел Юнг. — А вот эвкалипты, — сделал он ударение на слове, — может, и подрастут.
Сказал и замолчал со значением. Никто не понял.
— А при чем здесь эвкалипты? — спросила наконец Катя.
— Ой, да он мне всю дорогу про эти эвкалипты… — нервно посмеиваясь, заговорила быстро Света. — Что эвкалипты растут только в Австралии. Что в Австралию мы никак попасть не могли. И такой сорт абрикосов встречается в Средней Азии. А в Атлантике нет. И ананасам тут взяться неоткуда. И что все это кто-то здесь специально посадил и посеял! А значит, где-то здесь должны быть люди.
— Ты это серьезно? — спросил Крис.
— Вполне, — втянув голову в плечи, внимательно глядя на угли костра, отозвался Юнг. — Это от эвкалипта у Кати аллергия. А он нигде, кроме как в Австралии, не растет. И естественным путем попасть сюда не мог.
— Куда ж они де-е-елись, эти люди? — оглянулась Катя, точно ожидая, что из зарослей немедленно высунется голова фермера, возделывающего необитаемую землю под эвкалиптовую рощу.
Юнг ничего не ответил.
— Ладно, — сказал Крис. — Проверим завтра твою теорию. А сейчас… Давайте-ка спать ложиться.
Спорить с Крисом никто не стал.
А когда он объявил, что нужны двое добровольцев на посменное ночное дежурство — поддерживать огонь и посматривать по сторонам, — вызвались Юнг и Тёма. И все устроились на банановых листьях на ночлег. Легли вповалку, не особо разбирая, кто, где и с кем.
Только Катя, подхватив охапку листьев, перетащила их на другую сторону костра и расположилась там одна.
Света при этом хмыкнула и снова, как тогда на пляже, придвинулась под теплый бок Тартарена. А когда он забросил свою лапищу ей на плечи и притянул к себе, только заворочалась, устраиваясь поудобнее.
Тартарен довольно заворчал, почувствовав теплый ее задик у себя на животе. А Светка приоткрыла глаз и совсем не сонно и насмешливо глянула на смотревшего на эту сцену во все глаза Юнга.
Дима вздохнул, снял с сумки Тёмы просохший ежедневник путевого журнала и стал писать в нем свои заметки при свете костра, стараясь больше не смотреть в сторону Светы.
В темноте на банановой подстилке вздыхали, ойкали, шлепали сквозь сон себя по щекам и чесались. Мошкара жрала спящих.
Юнг отложил еженедельник, бросил в костер пару банановых листьев.
Дымом заволокло поляну. Мошка убралась к реке. Возня спящих стихла.
Катя, крутившаяся уже часа полтора без сна, встала, подошла к костру, села, обхватив руками колени.
— О чем думаешь? — не глядя спросил Дима.
— Так…
Сидели смотрели, как огонь, высушив листья, начинает по краям их тихонько разжигать.
— В Москве, наверное, волнуются, — неизвестно о ком сказал Юнг.
— Пока нет, — отозвалась Катя. Быстро и твердо. Видно, она себя об этом уже спрашивала. И решила, что пока — нет.
— Это правда? — спросил осторожно Дима.
— Что?
— Ну то, что Света угадала про твою маму.
— Правда.
— Давно? — Юнг, может быть, и не стал бы спрашивать. Как-то неловко такие вопросы задавать, в сущности, малознакомой девчонке. Но это где-то там, среди людей. Здесь ночью, неизвестно где у костра, — можно.
— В прошлом году, — вздохнула Катя. — Са-амое главное, что это была моя лучшая подруга. Готовились к экзаменам, сидели зубрили у меня в комнате, по вечерам мама поила нас чаем. Отец смеялся, шутил, ухаживал за нами. А потом ушел жить к этой… моей лучшей подруге.
— А мама?
— Она сильная. Ее так просто не сломаешь. У нее свой бизнес рекламный и вообще… Хотя я знаю, ей тяжело. А она не показывает. Не то что я. Вот и из-за того, что я не звоню два дня. Переживает, а виду не покажет.
— То есть разыскивать тебя…
— He-а… Вот не вернусь через две недели, как обещала, тогда, может быть.