Посадив на раствор еще несколько каменных блоков, Фаусто повел гостя осматривать свои владения: виноградник, скромную рощицу оливковых деревьев, сад, участки, занятые кукурузой и подсолнечником. Немалую площадь занимал огород, с которым соседствовал загон для курей, перерабатывавших в яйца объедки с хозяйского стола. Растительность явно пострадала из-за засухи, но сей факт, похоже, не слишком беспокоил Фаусто.
— Здесь все, что требуется мужчине, — с гордостью заявил он. — Кроме женщины, с которой это можно разделить.
За домом, в тени увитой лозой беседки, выпили еще по бутылке. Адам спросил насчет книг по военной истории, которые заметил на полке в кухне.
— Войны, сражения — мне это интересно. В конце концов, кто мы такие и что мы такое, часто определяется горсткой идущих на битву мужчин.
Адам улыбнулся. Ничего подобного ему и в голову не приходило.
— В 1260-м, — развивал мысль Фаусто, — между Флоренцией и Сиеной случилась война. Все началось третьего сентября, в воскресенье.
Всех деталей рассказа Адам не уловил, но понял, что события развивались примерно следующим образом. Сиену в то время раздирали внутренние распри, и флорентинцы, не будучи дураками, решили этим воспользоваться. Дождавшись того момента, когда враждующие фракции вцепились друг другу в горло, они отправили туда двух своих конных посланцев с ультиматумом, содержавшим одно-единственное, но решительное требование: если республика Сиена не капитулирует незамедлительно перед Флоренцией, город будет разрушен до основания. И то была не пустая угроза. Двинувшаяся на восток внушительная флорентийская армия вполне могла выполнить обещание.
Флорентинцы не приняли в расчет только одно: за ночь сиенцы похоронили все свои разногласия. Собравшиеся уже вечером у собора заклятые враги приветствовали друг друга, как братья. А потом призвали себе на помощь Деву Марию.
На следующий день армии сошлись у Монтаперти. По свидетельствам очевидцев, крови в тот день пролилось столько, что ее хватило бы, чтобы запустить четыре водяные мельницы. И флорентийской крови оказалось больше. Поле у Монтаперти стало местом резни, и прошло несколько лет, прежде чем коровы решились щипать там траву.
— Представь себе, — говорил Фаусто. — Следующий день пришелся на воскресенье. Сиенцы вернулись домой. Проходя по улицам, они гнали перед собой осла с привязанным к хвосту флорентийским знаменем. Думаешь, эти ублюдки, сиенцы, забыли тот день? Конечно нет. Про него рассказывают детям в школе. Память о том дне до сих пор горит в их глазах, когда мы играем с ними в футбол.
Он закурил сигарету.
— Люди во всем мире думают об Италии как о древней стране. Это не так. Мы молоды, моложе Соединенных Штатов. Мы объединились в 1870-м, меньше ста лет назад. Мы даже не страна еще и, думаю, не скоро ею станем. На это потребуется много времени. Нет, чертовы сиенцы не забыли Монтаперти. Та победа — часть того, что они есть. Как Гастингс часть того, что есть вы, англичане. Гастингс — одна из величайших битв в истории. А знаешь почему? Потому что горстка сражавшихся там людей изменила ход истории вашей страны.
Фаусто приложился к бутылке.
— Но ты же пришел сюда не для этого. Или я ошибаюсь?
— Не ошибаешься.
— Ну так говори.
— У меня вопрос. Насчет Гаетано.
— Гаетано?
— Садовника, который ушел в прошлом году.
— Я знаю, кто такой Гаетано.
— Где он сейчас?
— Во Вьяреджо. У моря. У него там бар. Модное заведение, называется «Ла Капаннина».
— Ты там бываешь?
Фаусто посмотрел на перепачканные раствором руки.
— А ты как думаешь?
— И сколько же стоит такой бар во Вьяреджо?
— Говорят, ему досталось наследство от какого-то родственника с юга.
В его голосе явственно прозвучала нотка скептицизма.
— Не веришь?
— Откуда мне знать? И тебе-то какое до него дело?
Адам набрал воздуху, как перед прыжком.
— Когда мы разговаривали с тобой в прошлый раз, ты сказал, что Гаетано изменил показания насчет той ночи, когда погиб Эмилио.
— Я был пьяный.
— Соврал?
— Тебе это зачем?
— Просто скажи, что ты имел в виду.
Фаусто вздохнул:
— Послушай, об этом моему отцу рассказал на следующий день дядя Гаетано.
— О чем?
— О том, что его, когда он шел на виллу, едва не сбили с ног убегавшие немцы.
— Так Гаетано сказал?
— Своему дяде.
Адам ненадолго задумался.
— Значит, он пришел позже. Когда все случилось, его там не было.
— Дело давнее. Кто знает, что на самом деле случилось? Да и кому это надо?
— Мне.
Фаусто подался вперед:
— Послушай меня. Дела Доччи касаются только их. Кто ты? Сколько ты у них жил, неделю? Ты не знал их раньше и, скорее всего, никогда больше не увидишь. Так что не вороши прошлое.
— Почему ты решил, что я не знал их раньше?
— Что?
— Почему ты думаешь, что я не знал Доччи раньше?
— Ты сам сказал.
— Я не говорил.
— Говорил.
— Нет.
— Porca l'oca! Посмотри на себя! Посмотри! Окатил бы я тебя водой, да колодец пересох. Я ведь предупреждал. Предупреждал? Возьми себя в руки! Ты ведешь себя как сумасшедший. Не трогай их. Оставь.
Адам хотел сказать, что пробовал, пытался — и даже не раз, — но не смог. Теперь у него больше не оставалось выбора.
— Маурицио убил Эмилио? — спросил он без обиняков.
— Я на этот вопрос отвечать не стану.
— Почему?
— Потому. Откуда мне, черт возьми, знать?
— Но ты считаешь, что это возможно.
— Все возможно.
— Думаю, так оно и было.
— И что дальше?
— Думаю, что смогу это доказать.
— И что дальше?
— Ты не веришь в правосудие?
Фаусто презрительно усмехнулся:
— Ты рехнулся. А теперь уходи. Я серьезно. Уходи. — Он даже встал, показывая, что не шутит. И не пожал протянутую руку. Адаму ничего не оставалось, как повернуться и уйти.
Глава 22
— Синьора, вы проснулись?
— Да.
— Я открою ставни?
— Спасибо, Мария.
— Поспать удалось?
— Немного.
— Антонелла звонила. Купила рыбу на обед.
— Что за рыба?
— Какая разница? Она же знает, что я не люблю готовить рыбу.
— Вряд ли Антонелла сделала это тебе назло.
— У меня ничего не получится. Я только все испорчу.
— Насколько я знаю, ты ничего еще не испортила.
— Кроме того кабана в шоколадном соусе.
— Да, это было ужасно. Но с тех пор прошло уже лет двадцать.
— Двадцать три.
— Я рада, что ты это пережила.
— Маурицио с Кьярой приехали.
— На виллу заходили?
— Нет, сразу проехали к ферме.
— Надо пригласить их на обед.
— Антонелла уже пригласила.
— Вот как?
— Мне Кьяра нравится.
— Мне тоже. Где Адам?
— Уехал на велосипеде.
— В такую жару?
— Я в нем ошибалась.
— Ты только меня не жалей.
— Синьора?
— За все время, что мы знаем друг друга, я ни разу не слышала, чтобы ты признала свою ошибку.
— Он не дурак.
— Нет. Но молод и, значит, наивен.
— Ему двадцать два в следующем месяце.
— Он сам тебе сказал?
— Я видела его паспорт.
— Рыться в вещах гостей неприлично.
— Я убирала в его комнате. Паспорт лежал на комоде.
— Тогда ты прощена.
— Думаю, я ее запеку.
— Извини?
— Рыбу, синьора.
Глава 23
Вечер превратился в настоящее испытание.
Прежде всего, потому, что обед устроили в его честь. Такого рода вещи всегда напрягали Адама. Некоторые дети прямо-таки раздувались от ощущения собственной значимости на своих днях рождения; другие краснели, даже если задували все свечи с первой попытки.
Во-вторых, его посадили напротив Маурицио, а Гарри и Антонелла вернулись из Флоренции, пропустив по два коктейля, и беспричинно хихикали, как влюбленные подростки. И уж конечно, не помогло то, что теперь он наверняка знал: кто-то из присутствующих — сидящих за столом или прислуживающих — роется в его бумагах.
Адам знал это потому, что устроил ловушку: расположил строго определенным образом блокноты — постороннему могло показаться, что они небрежно брошены на стол, — направил шариковую ручку, лежавшую на стопке писчей бумаги, точно на левый угол верхнего листа. Просто, но действенно. В последний момент он взял чистый листок, написал несколько слов и положил между бумаг. Послание гласило: Я знаю, что вы роетесь в моих вещах.
Человек, занимавшийся этим, хорошо заметал следы. Хорошо, но не очень. Блокноты лежали слишком аккуратной стопкой, ручка была чуть сдвинута. К счастью, под подозрения не попала Антонелла — он устроил ловушку после их с Гарри отъезда во Флоренцию, а вторжение случилось еще до их возвращения.
Уловка с посланием желаемого результата не дала. Он лишь понял, что перехитрить того, кто знает, что ты пытаешься перехитрить его, невозможно. Свидетельства вины виделись повсюду, куда бы он ни смотрел.
Маурицио и Кьяра еще днем перебрались в дом над фермой. До приема оставалось два дня, и они хотели быть рядом, помогать с подготовкой. В порыве нехарактерного для себя великодушия — вызванного, без сомнения, отложенным эффектом принятия джина, — Гарри даже предложил освободить комнату, чтобы они смогли спать на вилле.
Поблагодарив за благородный жест, синьора Доччи заметила, что нехватка спальных помещений никогда не была для виллы насущной проблемой. Нет, здесь вопрос принципиальный.
— Ферма принадлежит им, а пользуются они ею редко. Так что пусть поживут там.
— Мама права. Мы поживем там, — сдержанно сказал Маурицио.
— Тем более что другой возможности может и не представиться.