Будильник нарушил тишину в комнате. Соломон поставил его на полночь, чтобы сменить Адас. Зашел в комнату, наклонил голову над Амалией, пощупал ее пульс, и темная большая его тень простерлась над постелью умирающей. И тут разбилась тень слабым светом ночника, стоящим на тумбочке у постели больной, – полоска света легла между тенью от носа ее до лба и от носа до шеи, и соединила Адас, дядю Соломона и Амалию в постели. И дядя спросил Адас:
«Что случилось? Почему ты закрыла окно занавеской?»
Но в этот миг до ушей Адас дошел не голос дяди, а голос Томера Броша. Адас ждала Юваля, сидя на ящике, и речь Томера сердила ее. Вертела она обручальное кольцо, пока не сняла его с пальца, взяла в рот, перекатывала в губах. Кольцо успокаивало нервы и давало приятное ощущение горячего поцелуя, уводя внимание от Томера Броша. Но спустя некоторое время голос его снова начал изводить ее слух и нервы:
«Друзья, я называю вещи своими именами. Я ненавижу лицемеров и ханжей. И потому я говорю вам откровенно и впрямую: сионизм по самой своей сути захватническое движение. Это его неизменная сущность. Может, у кого-то из вас иное мнение, пусть встанет и скажет. Я готов выслушать, и у меня есть для него ответ. Он говорит мне, а я говорю ему: слово «захват» – это вратарь в сборной лексикона сионизма. Нет? Есть среди вас кто-либо, кто скажет мне: нет? Есть у меня ответ для него. Захват страны, захват долины, захват работы, и еще множество захватов, и я не хочу наскучить вам перечислением всех захватов…»
«Не говоря уже о захвате огурцов, баклажан, маслин и всех вкусных солений».
Голос и смех Юваля разносится по всей лужайке. Юваль вышел из двери барака, который был раньше жильем Лиоры и Рахамима. Теперь он живет в комнатке, в которой Адас провела множество часов. Сиреневое полотенце все еще висит у него на плече, но австралийскую шляпу он оставил. Адас перестает перекатывать губами обручальное кольцо, и надевает его снова на палец. Юваль приближается к ней, и она снова нащупывает в кармане платья письмо Мойшеле, и это не дает ей покоя. Но все исчезает с возникновением Юваля: в эту ночь он ей ближе всех. Адас наблюдает за ним, и он торопится к ней, но Томер Брош задерживает его. Томер не понимает его упрека:
«Ты сказал – захват огурцов?»
«А что? Это плохой захват?»
«Пошучиваешь над оккупацией, да?»
«В большей или меньшей степени».
«В большей или меньшей степени? И с каждым разом больше захватов, которые оборачивают в шутки или используют для красного словца, размазывают то в социализм, то в национализм. Но не имеет значения, во что размазывают. Я говорю тебе без всяких обиняков: сионизм всегда, и в наши дни, это захватчик Йошуа Бин-Нун».
«Скажи, что ты от меня хочешь?»
Юваль торопится к Адас, ждущей его под эвкалиптом. Ее тонкая и худая фигурка, кажется, сжимается между гигантским деревом и толстым Томером Брошем. Чудная ночь отражается на мечтательном ее лице. Юваль широкими шагами проходит между людьми на лужайке, но Томер идет за ним, пытаясь его задержать:
«Давай разберемся».
Томер преграждает Ювалю путь и не сдвигается с места. Стоят они друг против друга. Юваль опускает глаза, Томер поднимает голову. Насколько Юваль вырос, настолько Томер раздался в ширину. На плече Юваля полотенце, словно на древке развевается под ветром сиреневый флаг. Сидящие и лежащие на лужайке неожиданно проявляют интерес. Адас на ящике отделена от всех, наблюдает за Ювалем издалека, видя, как разгорается спор его с Томером, и думает про себя, если он не поторопится – опоздает. Рука сжимает в кармане письмо Мойшеле. Полумесяц взошел над горой и смотрит на нее половинкой лица – другая половинка его скрыта и смотрит на иной мир и на иных людей – месяц-сыщик, что проливает свет на дела этого мира, месяц, который сводит с нею счет при любой возможности, и также в эту ночь. Адас отпускает в кармане письмо Мойшеле. Он вне этой ночи и этих мест, скрыт в кармане и от лунного света. Когда уже Юваль оставит этого Томера? Чувствуется приятная влажность в воздухе, хамсин сломлен, и вновь ожила душа мира. Эта ночь обещана ей, и вот, наткнулся Юваль на этого Томера, и она снова проведет бессонную ночь в своей постели. Долгую ночь будет задавать себе вопросы, на которые нет ответа, не пустит слезу, вопреки желанию поплакать, и не сомкнет глаз. Нет! Она жаждет влиться в эту чудную ночь, даже в эту шумную лужайку. Она нуждается в ком-то, на кого можно опереться, почувствовать ласковую руку и милосердное плечо. Упирается Адас решительным взглядом в спину Юваля, но Томер уже начал дискуссию:
«Давай, поговорим по делу».
«По какому делу?»
«Поговорим о мире».
Собаки врываются в их спор, и срывают все представление. На лужайке воцаряется тишина, и даже Томер замолкает, а Юваль выскальзывает из его рук и добирается до Адас. Все внимание сосредоточено на большом белом кобеле и маленькой коричневой сучке. Они выкатываются на пятачок света, кружатся вокруг фонаря, и кобель пытается пристроиться к сучке. Но он слишком велик, а она слишком мала. Пытается он взобраться на нее, а она каждый раз выскальзывает из-под него. Но «любовь сильна как смерть», – еще прыжок и еще прыжок, и кобель добивается своего, впивается зубами в шкуру собачки. Стенания слабеют, и она сдается его напору. Кобель закрывает глаза от наслаждения. Юваль подмигивает Адас, щелкает языком и говорит:
«Вот это да».
Все внимание лужайки приковано к собакам. Собираются вокруг и следят за каждым движением. Мечтательный блондин-гитарист перебирает беззвучно струны. Может он сохраняет звуки для серенады влюбленным, чтобы возвестить о достойном завершении любовных игр?
Юваль удивляется собакам, а Адас – девушке, которая сосет собственный палец, как маленький ребенок. Она не отрывает глаз от собак, короткая юбочка едва скрывает наготу. Юваль следит за взглядом Адас и говорит:
«Ты незнакома с Бриджит?»
«Откуда я могу быть с ней знакома?»
«Гашишница».
«Откуда ты знаешь?»
«Пробовали вместе».
«Ты сошел с ума».
«Что такого страшного в этом?»
Томера Броша отошел к фонарю и с серьезным видом смотрит на сцепившихся в любовном экстазе собак. Он сердит. Столько времени пытался доказать важные вещи, а получилось, что зря тратил время и слова. Им интереснее всего собачье распутство. Он опирается о фонарный столб, сбивает туфлями траву, и вдруг делает движение, намереваясь ударить собак. Юваль кричит на него:
«Ты что?»
И нога Томера возвращается на место. Представление на лужайке приближается к концу. Ящик мал и низок длинному телу Юваля, и он поднимает ноги, так, что подбородок касается колен. Малейшее движение может опрокинуть его и Адас с ящика, и оба, прижаты друг к другу. Травянисто свежий запах идет от тела Юваля, и Адас улыбается. Ее отстраненность от этого большого ребенка абсолютно улетучилась. Юношеская его привлекательность делает ее взрослеющей девушкой и сливает ее с брожением молодости на лужайке. Она весела и не хочет отсюда уходить.
«Как это курить гашиш?»
«Противно».
«Почему?»
«Из-за запаха».
«Не было у тебя галлюцинаций?»
«Только крепко спал».
«Еще лучше».
«У меня и так здоровый сон, без гашиша».
«У меня нет».
Юваль валится с ящика. Голова его оказывается на уровне ее груди, и она погружает руки в копну его волос. Юность его словно выращивает у Адас крылья, и она парит далеко от Юваля и самой себя, возвращаясь к месту, откуда жизнь ее начала плести свои узоры – один раз далеко – с Мойшеле, затем это место носило имя Рами, а в эту ночь имя его – Юваль. Ночь эта редка по красоте, и она – девушка с парнем, волосы которого криво подстрижены, и чуб взлохмачен, и бородка растрепана. Рука ее скользит по его лицу, натыкаясь на щетину, и пальцы ее борются с его выцветшей от солнца, сухой шевелюрой:
«Соломенная голова».
«От солнца Синая».
Чувствует Адас жар солнца пустыни, и его горячее дуновение касается ее лица от дыхания Юваля. Солнце возвращает запыленной кроне дерева зеленые краски цветущей весны, делая крону подобием раковины, и мягкие его лучи подобны улыбке Юваля, образующей ямочку на его правой щеке. Чувство реальности покинуло Адас. Ночь смешивается с днем, солнце – с луной. Юноша сбил с толку ее чувства, и чем она ему оплатит? Будет ему матерью и любовницей? Больше матерью и меньше – любовницей? И она соскальзывает с ящика, садится на землю рядом с ним и почти тает в его объятиях. На его широком теле руки ее находят каждый раз что-то новое, чем можно развлечься. Юваль излучает удовольствие, то улыбается, то смеется, и лицо его красно, как от хамсина, и он вздыхает:
«Огонь пылает в моем теле».
Адас увлекается игрой, все больше получая удовольствие, и руки ее мягко скользят по телу вздыхающего Юваля:
«Ну и беспорядок ты делаешь у меня между ног».
Юваль вскакивает, красный, смущенный, сгорающий от радости, приводит себя в порядок, обертывает тело сиреневым полотенцем. Все между ними решено, и он тянет Адас из тени эвкалипта на освещенную лужайку. Ветер качает фонарь, и колышущиеся тени падают на Томера Броша. Представление продолжается, и тени сцепившихся в случке псов тоже опрокидываются на Томера. Все это очень смешно, и Адас хохочет до слез. Юваль смотрит на нее с удивлением, и пытается взять ее за руку, но она вырывается и смотрит перед собой, как будто не видит его.
«Чего ты так хохочешь?»
«Захотелось».
«Почти как плач».
«Может, это плач».
«И над чем ты рыдаешь?»
«Над этой случкой».
«Собак?»
«Собак, занимающихся этим делом».
«Что с тобой?»
«Напал на меня смех, как плач».
«Не понял».
«Не понимаешь в случке?»
«Даже очень понимаю».
«Так я ненавижу это слово».
«Есть у тебя более подходящее слово для этого дела?»
В этот момент представление заканчивается. Конец любви трагичен: любовники сцепились, и не могут оторваться друг от друга, и они воют от боли, и всех охват