Шлойме Гринблат разгадал печальные мысли Соломона под улыбкой. Шлойме, несмотря на то, что поседел, остался рыжим хитрецом. Но не нужно быть большим мудрецом, чтобы читать мысли Соломона, черные глаза которого возносят вверх улыбку его губ, оттискивая ее в море печали. Радостный Шлойме хлопает по плечу печального Соломона, и в руке его еще ощущается мужская сила, касающаяся бессильного плеча Соломона. Шлойме выпрямляет спину, вытягивается во весь рост, бьет себя в грудь, как в дни Йосефа Бен-Шахара, с которым они соревновались в цитировании из разных источников, при этом выпрямляя спину и ударяя себя в грудь. И Соломон говорит, обращаясь к себе: «Не беспокойся, Соломон, мы не уродливы. Нет и нет, мы вовсе не такие уродливые!»
Именно хитрый Шлойме Гринблат нашел верные слова, чтобы выразить понимание скорби Соломона по поводу смерти Хаимке. Всю жизнь они отчаянно спорили, а в эту ночь держатся друг за друга, как старые друзья. И печальный Соломон укрепляет надежду Шлойме патетическими словами, и Шлойме завершает их встречу сильным хлопком по плечу Соломона, и уходит. Соломон смотрит вслед удаляющейся спине Шлойме, и качает головой, но в эту ночь это не отрицание, а изумление. После того, как Шлойме исчезает в своем доме, говорит Соломон самому себе: «Эта тяжкая ночь все же завершилась каплей доброй вести».
Соломон идет к своей постели, и душа его успокаивается. Но у самой двери дома неожиданно чья-то рука сжимает ему плечо. Кажется, в эту ночь плечи Соломона предоставлены любому, оказывающемуся рядом с ним. На этот раз кладет руку ему на плечо Ихиэль Эрез. Усталый Соломон подавляет про себя вздох. Соломон – человек сердечный, и не будет открыто вздыхать в печальное лицо Ихиэля Эреза, скорбящего по Хаимке даже больше Аврума и Эстер. Хаимке и Ихиэль целую жизнь прошли рядом, в одну неделю родились в маленьком местечке, жили по соседству, друг против друга, в «двойной пещере». Так называют пещеру в Хевроне, где похоронены наши праотцы, начиная с Авраама. Но какое это имело отношение к Хаимке и Ихиэлю? Эту шутку пустили евреи местечка по поводу их двухэтажного обветшавшего дома, в котором жили Авраам, Ицхак и Иаков. Портной Иаков Тейтельбойм жил на первом этаже с покрытыми плесенью стенами в мирном соседстве с Авраамом, занимающимся обрезанием еврейских младенцев, отцом Ихиэля, и учителем в хедере, отцом Хаимке Ицхаком. Все началось с обрезания Ихиэля. Авраам, специалист по этому делу, удостоился уважительной клички «праотец Авраам», и не было в местечке мальчика, который не исполнил завет еврейского Бога благодаря умелым рукам Авраама, пока не родились Ихиэль и Хаимке с разницей в один день. И тут была нарушена монополия Авраама на делание евреев в местечке. В отношении Хаимке не было никаких проблем, первенец учителя хедера был передан в руки «праотца Авраама». Но что делать с младенцем Ихиэлем, кто его передаст в руки «праотца Авраама»? Не было выхода, и он был передан учителю хедера Ицхаку Бирнбойму, также имевшему документ на право совершать обрезание, который вообще-то любил издеваться над детками, щипая их за щеки и уши. На этот раз учитель сделал все, как полагается. Все бы кончилось превосходно, если бы не пошла по кругу шутка Ицхака, который слыл известным шутником в местечке. Младенец Ихиэль уже издал первый крик в качестве еврея, и все сели за стол, пили и ели, и именно тогда нашел учитель Ицхак время пошутить над Авраамом. Уже проглотив пару рюмок водки, он пустил эту шутку, которая привела к великой ссоре. По сути, шутка была плоской и глупой, вовсе не им выдуманной, о том, как приходит в местечко турист, ищет чайную, чтобы утолить жажду и видит вывеску, на которой нарисован чайник. Обрадовался турист, зашел в этот дом и обнаружил, что в нем проживает мастер по обрезанию. Рассердился турист и спросил хозяина, почему тот нарисовал на вывеске чайник. «А что бы ты хотел, чтобы я нарисовал на вывеске?» – сказал хозяин. И тут Ицхак указал на Авраама и буквально покатился от хохота, повторяя: «Действительно, что бы он мог повесить на вывеске? Что?»
Обиду эту ему не забыли до конца его дней. К этому еще прибавилась зависть. Хаимке, который был обрезан рукой мастера «праотца Авраама» рос как надо, чтобы не сглазить, а Ихиэль плохо рос, имел кривые ноги. Отец его Авраам Каценбойм не обращал внимания на то, что сам он низенький еврей с кривыми ногами, а учитель Ицхак – высокий мужчина, крепкий телом, и ноги у него прямые. Но так как Авраам сердился на Ицхака, то обвинял его в том, что сын его, Авраама, Ихиэль плохо растет. Эта великая ссора закончилась в крематории Аушвица, в которой завершились жизни мастера по обрезанию Авраама Каценбойма, учителя хедера Ицхака Бирнбойма и портного Иакова Тейтельбойма.
Но Хаимке и Ихиэль остались добрыми и верными друзьями до Шестидневной войны, когда между ними возникла даже небольшая ссора.
Тут ожил давний раздор между Авраамом и учителем хедера Ицхаком, и это из-за сына Хаимке Ники и сына Ихиэля Рами. Ники погиб при взятии Голанских высот, а Рами остался дома, в той войне не участвовал, а овладел красивой женщиной, и не просто женщиной, а Адас, которую любил Ники. Пришел Ихиэль выразить соболезнование Хаимке в связи с гибелью сына, и Хаимке встал перед низеньким Ихиэлем во весь свой высокий рост и сказал громким голосом: «Ты еще можешь что-то говорить? Что?»
Теперь Ихиэль рассказывает все это Соломону, и не только держит его за плечо, которое до него сжимал Шлойме, но заменяет его обязанности. Шлойме, всегда по горло погруженный в политику, в эту ночь от нее удалился. Ихиэль же, никогда не интересовавшийся политикой, сейчас только и говорит о ней, о войнах, которые уносят сыновей и вносят раздор между сердечными друзьями.
Ихиэль говорит, и великий гнев охватывает Соломона. Только чуточку пришел в себя от счастья Шлойме, и тут возник Ихиэль со своей историей. Если уж говорить о предках, то и у Соломона есть много таких историй. Он помнит отца в кресле парикмахера, с намыленным пеной лицом, погруженного в беседу с парикмахером, который намеренно затягивает свое священнодействие, чтобы обсудить все события в городе и во всем мире. С большой любовью относился отец Соломона к этим беседам, которые витали над мыльной пеной в пространстве парикмахерской, освещаемой единственной лампочкой утром и вечером. Слова отца еще сегодня звучат в памяти Соломона такими, как он их услышал маленьким мальчиком: «Что бы ты не сказал, но того, кто начинает с евреями, ждет плохой конец!»
Плохой конец ждал отца в Аушвице, как и парикмахера. Но слова отца осуществились целиком и полностью. Конец Гитлера был плохим, как и всех его соратников и последышей, но чем это помогло отцу, парикмахеру и всем погибшим евреям? Шестидневная война завершилась великой победой, но чем это помогло Ники и Хаимке, которых уже нет? Плечо Соломона отяжеляет рука Ихиэля, но еще большей тяжестью ложится на душу Соломона вопрос Ихиэля:
«Соломон, куда катится наша жизнь?»
Господи, Владыка мира, это же вопрос, изводящий Соломона, это тоска, которой Амалия дала имя: весеннее копание в душе. Ихиэль и Соломон смотрят на темные окна Брахи, а тяжкая эта ночь приближается к концу. Лучи нового дня сеются бледным светом между темными утесами на вершине горы. Умер Хаимке. С этих пор весеннее копание в душе будет связано с памятью о Хаимке. Томление души в эти весенние дни, приходящее к Соломону из старых писем Элимелеха, будет памятником Хаимке. Соломон, куда катится наша жизнь? Ихиэль, куда катится наша жизнь? Евреи, куда катится наша жизнь? Все ковыряния Соломона в течение всех вёсен всех лет, сейчас на языке Ихиэля, который добавляет еще один вопрос:
«Соломон, если бы тебе пришлось начинать жизнь сначала, ты бы снова ее также прожил?»
Решительным движением снимает Соломон руку Ихиэля с плеча, и взгляд его направлен на участок выкорчеванных пальм. В бледном утреннем свете участок похож на дно высохшего пруда – заброшенная пядь земли, окруженная дикими зарослями и черными утесами. Лишь птицы подают голоса из этих зарослей, встречая зарю, и слышен шорох ветра, как будто он шуршит в широких ладонях несуществующих пальм и припоминает голоса посещавших эту рощу людей. Соломон ощущает себя неким застывшим мигом в потоке проходящего времени. Он открывает глаза и видит пылающие пальмы в сухой пустынной степи, закрывает глаза – пальмы горят в его одинокой душе. Еще миг, и заря взойдет в чистом небе, и весь день будет двигаться солнце одиноким кочевником над зеленой долиной. И из этого безмолвного прошлого слышен голос Рами, в котором вся память прошлого, Рами – внук кривоногого «праотца Авраама», сын кривоногого Ихиэля, который вырос и стал высоким красивым юношей в сухой и жесткой степи. Элимелех находится в кармане Рами, как гном Гадиэль, который указывал Мойшеле и Рами дорогу к десяти потерянным коленам. И обращается Соломон к Ихиэлю высоким и взволнованным голосом, точно так же, как отец его говорил, сидя в кресле парикмахера:
«Слушай, что именно тебя заставляет задавать этот вопрос?»
Глава четырнадцатая
Адас и Рами стоят на тропе, которая обозначает границу между темной столярной мастерской и горящими фонарями. В эту ночь весь двор перечеркнут границами. Граница между светом и мглой проходит между зеленеющими деревьями и темными горами. Еще одна граница – между долиной, полной весенней свежести, и темным горизонтом. На хребтах сгустились с ночи дождевые тучи. На востоке гора, нисходящая в сторону двора кибуца, мигает первыми проблесками зари. Первые лучи просыпающегося солнца прорываются в мир, освещая вершину горы. Тени восходящего света и тающей тьмы порхают на склонах. Одна тень удлиняется и обозначает границу между уходящей ночью и приближающимся днем. Сильный ветер, дующий из глубин темноты и словно бы несущий свет, разбивается об отвесные стены горы на восходе, и дум-пальма, стоящая на ее вершине с дней Сотворения, захвачена ветром в ловушку. Дерево прячет крону между скал, не показывая ее небу. Согнутыми ветвями и собравшимися в плотную массу листьями смотрит оно с вершины на долину, которая шелестит, шуршит, шепчет тысячами тончайших шепотков, долетающих до ушей Адас и Рами.